Друзья

Дживона так сильно штырит, но он даже не находит — из-за чего. В общежитии должно быть пусто: на небольшие каникулы все собирались разъехаться по домам на радость беспокоящимся родителям. Лямка сумки сползает с плеча Дживона, а Чжэхо сзади тихонько прикрывает за собой дверь, шагая за порог с ноющим нетерпением. — Остаешься? Точно не поедешь к отцу? — Нет, — рукав куртки проезжается по вечно шмыгающему носу. — Ну ладно, звони, если что. Бобби угукает, и так и стоит на проходе, застывая ищейкой и ведя своим смешным подрагивающим носом. В общаге он не один. Бобби жопой чувствует чье-то назойливое присутствие. Бобби только вернулся из Штатов, где впервые познакомился со своим гигантским племянником Раоном. Карапуз был толстеньким и сладким, как сахарная вата, и сердце Бобби сразу вошло в режим «болезненная привязанность». Малыша тут же захотелось укутать в пеленки и утащить с собой на край света, целовать и обнимать, сюсюкаться и глядеть на него, не отрывая глаз. Просто удивительно, какие странные дела творились с Дживоном. Он лежал тогда, в последний день, рядышком с маленьким родственником, и понимал, что любит его теперь так же сильно, как маму, и это теперь надолго, если не навсегда. Может, еще поэтому Дживона так штырит. Но он не уверен. — А где наш композитор года? — тихонько тянет Бобби, почесывая нос под козырьком кепки. Конечно, жопа не может обмануть — здесь точно кто-то есть. И Бобби знает, что это Ханбин. Он почему-то волнуется, думая о лидере, оставшемся поработать даже на каникулы. Нездоровая тяга Ханбина к работе вызывает внутри Бобби ярость напополам с гордостью, и он вроде бы уверен, что у этого чувства нет конкретного названия, особенно если не обращать внимания на странное желание схватить его за руку и утащить куда-то, даже сам Бобби не знает, куда. — Где наш владелец дэсана, а? Чего вообще он тут забыл? — коридоры пусты, и нет даже никакого шевеления. — Ханбин-а, давай, вылезай, ты меня пугаешь. Бобби кончается где-то между бесконечными неврозами из-за лидера и оглушающим облегчением из-за него же. И если бы Дживон любил подумать, он бы нашел тут некое сходство. Дверь его комнаты глухо скрипит, и в проеме показывается опухший красный глаз. — Кимбап, это ты что ли… Я спал. Бобби тут же скидывает с себя кроссовки, бросает сумку и в два шага оказывается перед дверью. Открывает ее шире и сгребает оцепеневшего Ханбина в объятия. — Ты чего в моей комнате забыл? Ханбин слабо вырывается, но Бобби притягивает его ближе, оглаживает спину, и желание ретироваться пропадает само собой. — Так ты поэтому меня душишь? Да я щас уйду… — Останься. Бобби отстраняется и щурит один глаз, разглядывая своего новоиспеченного композитора года. Ханбин трет глаза, смешно пыхтит что-то, не открывая рта, под розоватой губой у него засохла слюна, а пушистые волосы напоминают скворечник. — Я тебе подарочков привез! — Бобби остается доволен увиденным, сильнее сжимает плечи Ханбина и расплывается в улыбке. Внутри него словно что-то начинает пружинить, будто из Бобби вот-вот хлынет первобытный дикий восторг. Потрясающие чувство, что он дома, и Ханбин рядышком, и всё хорошо — распирает его изнутри, и ему хочется обнять друга покрепче, разделив этот миг на двоих. Искрящаяся радость заполняет его до краев, и если бы Бобби умел анализировать, он бы и здесь обнаружил некое сходство. — Пойдем, покажу? — Лучший мой подарочек, это ты, Кимбап. Я тут набросал кой-чего… Бобби всё понимает, закатывает глаза и цыкает. — Ты вообще отдыхать умеешь? Чего вот ты тут тухнешь, скажи мне? Набросал он… А как же выходные, Ханбин-а? Ну-ка давай, — Бобби поворачивает его к себе спиной и толкает между лопаток. — Собирай свои манатки и дуй домой. Расслабишься хоть на денек, завтра уже съемки, а он тут сочиняет, понимаешь ли, каждый день… — С чего ты взял… — Да видел я тебя!.. — «с Джевоном» чуть не вырывается из Бобби. — В студии! Ночуешь там, поди. Блин, Ханбин-а, я щас сам тебя отвезу. — Тогда нас Диспач засветит. Тебе нельзя рулить. — Я Чжэхо позвоню… — Не надо Чжэхо, — Ханбин поворачивается обратно и сам обнимает Бобби, несмело притягивая к себе, пока тот колдует над телефоном, почти неощутимо прижимается к щеке и шепчет: — Помоги дописать песенку… — У меня каникулы, — бурчит Бобби, весь замирая внутри и неосознанно настраиваясь на Ханбина, ловя каждое его движение. — Что мне за это будет? — А что хочешь, — кидает Ханбин, и с размаху хлопает Бобби по спине, отчего тот корчится, будто лимона съел. — Я щедрый. — Тогда уберешься в моей комнате. — Да без б. — По рукам! — Дживон сжимает в руке сухую Ханбинову ладонь и давит свою ослепительную лыбу. *** Бобби полулежит на кровати, грызя кончик карандаша и заинтересованно разглядывая Ханбина, который стоит раком и остервенело роется в его шкафу, будто отыскивая доказательства зверского убийства. — Какая рифма будет к слову «молиться»? У Ханбина из-под локтей летят Боббины шмотки, приземляясь на полу большой разноцветной лужей. Его голос из недр шкафа звучит гнусавее обычного. — У тебя тут новая жизнь скоро появится, ты в курсе? Ты когда вообще последний раз стирался? — Молиться — креститься… — Ну и вонища. Ханбин поворачивается, смотря на кучу одежды и внезапно стягивает с себя футболку. Потом кидает ее в эту кучу, сгребает ее и тащит на выход. — Молиться — проститься… Дживон чешет карандашом свой кудрявый затылок, и задумчиво черкает что-то в Ханбиновой тетрадке. Тот возвращается и гневно смотрит на Дживона, уперев руки в бока. — Готово. Бобби поднимает глаза. — Ух, ты моя хозя-яюшка. Умница! Ханбин фыркает и прыгает к нему на кровать, прижимаясь плечом и заглядывая в тетрадь. — Что это за каляки-маляки, где мой текст?! — орет он на ухо Дживону, пока тот глухо гогочет, сжимаясь в креветку. — Где мой чертов Кимбап! Отдай его, чудовище! — Ханбин лупит Дживона по плечам и животу, потом нависает над ним и начинает душить. — Американский шпион! Дживон хохочет, протягивает руки и давит Ханбину на голый торс, и Ханбин вдруг выключается, отползает вбок, и смотрит на Дживона строгими глазами, будто тот в сотый раз косячит, читая свою партию на записи. — Кимаб, ну правда, ты обещал! — когда Ханбин добавляет в свой голос эти просящие нотки, им без проблем можно начать паять. — Ладно-ладно, дружок, — И Дживон просто повержен. — Я напишу, только давай не сегодня. — Мне надо сегодня, — упрямится Ханбин, и у Дживона перед глазами вдруг возникает Раон, который так же дует губки, когда недоволен неумелыми дядиными ласками. — А мне надо, чтобы ты отдохнул. — Я отдыха-а-ал! — орет Ханбин так, что у Дживона закладывает уши. Он жмурится и снова хохочет над лидером. — Ладно-ладно, не кричи так. Щас напишу, если обещаешь потом… — Я тебе уже комнату убрал, ты, говнюк! Это нечестная игра! Это я обещаю тебе: если ты сейчас же не выдашь мне текст, я тебя… Ханбин оглядывается по сторонам: видит плакаты с концертов, компьютерный стол, миллион пар кроссовок, тумбочку, заваленную мягкими игрушками… — Я тебя… — Ну что? — Дживон лукаво щурится, поигрывая тетрадкой. Вместо слов, Ханбин наваливается на хохочущего Дживона, сжимает в тисках его лицо, и краем глаза замечает мелькнувшее удивление. Он высовывает язык и облизывает острый Дживонов кадык, слыша, как тот орет: «Фууу, кретин! Отвали, пиявка!» Ханбин улыбается про себя, собирает слюну и с энтузиазмом водит влажным языком по шее. Дживон под ним возится, пихается и даже находит силы поржать и пообещать, что «запилю я тебе текст, только слезь с меня, Ханбин-а». Но Ханбин почему-то не спешит отрывать губ от шеи Дживона. Неожиданно для самого себя, он чувствует азарт, и под его влиянием, перебирается дальше, властно давя пальцами чужую кожу, и несмело целуя острую линию челюсти. Потом так же уверенно перебирается к уху и мягко, будто желая сделать приятно, тянет мочку губами, нежно сминая. Ханбин сам себе удивляется, как легко он решился на это. Над ухом слышится судорожный выдох. Дживон оказывается, задерживал дыхание, и Ханбин чувствует его дрожь. — Ты что делаешь? — глаза Дживона, вдруг колючие и тревожные, штыками впиваются в Ханбина. Он отстраняет его, удерживая за запястья. Ханбин садится на колени, и растерянно смотрит на Дживона сверху вниз. — Я…прости, слушай. Я что-то… Блин, Кимбап, — Ханбин сам не знает, что произошло. — Кимбап… Он смотрит на Дживона в надежде, что тот его не убьет, да еще, может, переведет все в шутку и скажет, что фигня, замнем. Но Дживон смотрит каким-то взглядом, который Ханбин еще не видел. Дживон в полнейшем шоке. — Уходи, — резко рычит он, словно влепляет пощечину. — Дживон… — Вали отсюда! — голос Бобби срывается, и звучит даже жалобно. — Ханбин, иди! Ханбина словно смерчем сдувает с кровати. Он падает на пол, осоловело моргает, тупит по-жесткому, смотрит в глаза Бобби — такие страшные, испуганные и… Кажется, Бобби готов сейчас сильно психануть от того, что его лучший друг только что сделал. Ханбин вскакивает, и как зачарованный, не может оторваться от глаз Бобби, пятится к двери. — Да вали уже, наконец, чего не понятного?! — Бобби вскидывает руку и привстает с кровати. Ханбину кажется, что он сейчас ударит его — в глазах Бобби бушует черная закипающая волна гнева, и у Ханбина всё падает внутри, а пальцы на ногах немеют — он никогда в жизни не видел Бобби таким… злым. Бобби как чертов заклинатель, приковал его взгляд к себе, и Ханбин вдруг понимает, что по-настоящему ждет расплаты, и уже готов к удару, выметающему всю дурь из его перебродившей башки. Бобби не выдерживает и грузно направляется прямо на Ханбина, сжимает руку в кулак и впечатывает его рядом с чужой головой. У Ханбин ёкает сердце, когда Бобби поднимает на него взгляд с близкого расстояния. — Какого хрена ты еще здесь?.. — жалобно шепчет Бобби. …И нежно касается губ Ханбина, притягивая к себе за спину, как родного, настойчиво, но все равно несмело углубляя поцелуй, дотрагиваясь кончиком языка, вызывая волнующую дрожь по всему телу. У Ханбина резко подкашиваются коленки, а снизу приливает жаркая удушающая волна. Спина и руки мгновенно потеют. Дживон тяжелыми руками сжимает его бока, жмется ближе, обнимает, и со всей отчетливостью осознает, что ему до одури нравится эта заноза в заднице, так сильно, что тут действительно есть какое-то сходство. Ханбин иногда такой ребенок, и хочется его притянуть и погладить по пушистой макушке. И как же Дживон скучал, оказывается! Так сильно, что хочется целоваться. Он отлепляется от Ханбина, и улыбается ему своей самой искренней улыбкой. Дживону, оказывается, всегда хотелось целоваться с этим классным парнем. — Я не педик, — заявляет Дживон охреневшему Ханбину. Тот моргает с открытым ртом, всё еще не держась на ногах, и чувствуя очень даже гейское возбуждение в штанах. — Но ты мне нравишься. — Ага, — выпаливает Ханбин и закрывает глаза, поддаваясь неге. Он хочет сейчас одного — чтобы язык Бобби пробрался поглубже в его рот, и тянется к нему. — Подожди, — Дживон уворачивается, усмехаясь. Спускает свои тяжелые горячие ладони со спины Ханбина на поясницу и ниже, настойчиво сминая задницу, отчего Ханбин весь сжимается, поддается этому прикосновению и еле сдерживает дурацкий нелепый стон. — Я еще хочу сказать, что, конечно, это грех… — Кимбап, ты серьезно? — сипит Ханбин, и снова тянется за поцелуем, но Дживон опять уворачивается. — Я помолюсь, чтобы Он простил меня, — Дживон снова глухо ржет, тыкаясь носом в нос Ханбина и нежно целуя его в лоб. — Грешник херов, у меня на тебя стоит, — Ханбин закатывает глаза и больше не тянется за поцелуем, потерпев аж две неудачи. Дживон округляет глаза и беззвучно спрашивает «Wow! Really?!», Ханбин кивает, и Дживон опускает взгляд и несмело кладет ладонь ему между ног. Ханбина тут же бросает в жар. — Приятно, — невнятно выдает Ханбин, маскируя под этим ужасное «ах». Дживон вдруг оказывается близко-близко, и в следующий миг, они поспешно сцепляются теплыми языками. Дживон медленно водит у Ханбина между ног, пытаясь вытянуть стоны, намеренно мучая и подразнивая, в надежде увидеть сердитую складочку между точеных бровей. А Ханбин словно понимает и изо всех сил молчит, присуждая себе еще один дэсан за нечеловеческую воздержание от стонов. Он перед ним почти голый, Дживон наслаждается этим и, словно решаясь на что-то, горячо прислоняется губами к чужому плечу, замирая. Его рука в полной тишине пробирается за резинку спортивок Ханбина, затем за резинку боксеров, и пальцы легонько касаются ствола. Член измученно дергается, и у Ханбина сжимается пресс от того, с каким неистовством он стискивает зубы поперек очередного стона. Дживон внутри угорает над Ханбином, укладывает свою макушку ему на плечо и дышит в шею. Он хрипло вдыхает, и в этом выдохе сквозит еле сдерживаемое тоскливое томление и такая новая для него щемящая нежность. Он водит носом, ощущая, как от Ханбина пахнет апельсинами и оставленной на компьютерном столе шоколадкой, чувствует, как Ханбин пропускает вдохи, когда Дживон задевает местечко с пульсирующей венкой… — Бобби… Дживон усмехается и дотрагивается губами до шеи Ханбина. Рука внизу сжимает чужой ствол и медленно проходится снизу вверх. Дживону нравится ощущение, что он словно держит всего Ханбина в своей ладони, и тот вздрагивает от малейшего движения Дживоновой руки. Подушечки пальцев щекочут, надавливают, играются. Ханбин вибрирует каждой мышцей, поддается прикосновениям и хочет еще. Между ног так горячо и сладко, Дживон выцеловывает шею, так по-особенному нежно шепчет свой умилительный бред, Ханбин просто тает. Он тянет руку к Дживоновым джинсам, и тоже накрывает ширинку. Под его ладонью что-то дергается, словно хочет сбежать, и Ханбин с нетерпением сжимает горячую выпуклость. Дживон в этот момент больно кусает его шею, потом зализывает и поднимает голову. У него глаза черные, взгляд сильный и недвусмысленный, и такой томительный, что Ханбина бьет очередная кипящая волна. Бобби ритмично возит рукой по его члену, сжимает и трет очень мягко и даже ласково, и Ханбину от этого хочется предательски стонать, хныкать, подаваться вперед и раздвигать ноги шире. Ханбин с мстительностью сжимает округлость через джинсы Бобби, заставляя его в исступлении закинуть голову назад, жарко выдыхая, и медленно, с наслаждением выгнуться. Потом Бобби хочет еще, и легонько прислониться к лидеру, его голова весомо падает на плечо, и Бобби сначала едва ощутимо, а затем ощутимей и ритмичней начинает тереться о чужое бедро, подстраиваясь под движения Ханбина. Ханбин дрожит и почти кончает от того, что видит Бобби таким. — Так, я больше не могу, — Дживон вытаскивает руку, обнимает Ханбина, тащит за собой и заваливает на кровать. Ханбин не успевает опешить, как Дживон хватается за края его штанов, и дергает их вниз. Потом стягивает с себя широкую рубашку, и поспешно вылазит из джинс, звеня ремнем и ширинкой. Ханбин сглатывает. Дживон пару секунд смотрит на Ханбина сверху вниз, тот не видит его взгляд из-под кучерявой челки, но физически чувствует, как он проходится по всему Ханбину горячей волной. — Ляг-ка на бок. Дживон карабкается рядом на кровать, пристраиваясь сзади Ханбина и обхватывая его за пояс. Ханбину вдруг делается страшно. — Не бойся. — Успокоил, блин. Дживон усмехается и целует Ханбина в позвонок. Затем Ханбин чувствует, как член Бобби проходится между ягодиц, оставляя влажный след. — Кимбап, блять! — Спокойно. — Я убью тебя, козел. — Не сбивай настрой. Ханибин дрожит уже скорей от страха, но тут теплая ладонь снова ласково обхватывает его естество, и Ханбин ужасается от того, как внезапно жгуче хочется Бобби внутри себя. Что-то там внутри словно начинает зудеть, требуя его прикосновения. Бобби не входит внутрь, он трется крепким стояком между Ханбиновых ягодиц, и скользит рукой по чужому члену. Ханбин весь выгибается, извивается, выбрасывает руку назад и обхватывает Бобби за задницу, притягивая к себе, ощущая как сокращаются тугие мышцы под кожей. Горячий член Бобби скользит, задевает какие-то чувствительные места и мошонку, и Ханбин на миг представляет, что этим крепким стояком Бобби по-настоящему втрахивает его в свою постель, и эта идея пугающе нравится ему. Бобби шепчет какую-то чушь и время от времени кусает за плечо, тут же вылизывая. Ханбин чувствует его ладонь, сжимающую член, и ощущает себя абсолютно безоружным перед Бобби. Ему никогда не приходилось бывать в таком положении, и это тоже до странного нравится ему. Вдруг он перестает чувствовать как стояк Бобби раздвигает его ягодицы, а в анус довольно легко проскальзывает его палец. Бобби входит на одну фалангу, это совсем не больно, и Ханбин удивляется с себя, потому что даже кайфует. Дживон быстрее скользит по его члену и мягко погружает палец внутрь Ханбина. Наконец с его губ слетает первый стон, который больше похож на скулеж сильно раненного зверя. — Еще… — выдыхает Ханбин, и поддается на палец. — Еще, блять. Еще… Каждому движению чужой ладони Ханбин вторит «да», и насаживается сам. Это длится не очень долго, но Ханбин отдается полностью, и продолжает отдаваться дальше, чувствуя себя просто самым раскрепощенным и отпетым извращенцем. Бобби трахает его пальцем, одновременно скользя по члену, и Ханбин весь изводится от стыда, когда всё легче насаживается навстречу. Дживон глухо постанывает и рычит, трется членом и у Ханбина горит кожа там, где он чувствует его стояк. Палец входит и выходит, и Ханбину хочется, чтобы он входил глубже, и может даже, чтобы был толще… Бобби вдруг резко вгоняет палец до конца, а другой ладонью быстро-быстро надрачивает член. Ханбин ахает и кончает, дергаясь всем телом и щурясь от пота, скатившегося с виска. — О да-а, господи… Да… — Не упоминай имя Господа в суе! — ржут сзади. — Ой, завали… Они тяжело дышут, мокрые и, наверное, ужасно стремные со стороны. Дживону пофиг на это, Дживон поворачивает Ханбина к себе и с детским упорством прижимается, обнимая и поглаживая спину, будто Ханбин хотел уже куда-то свалить. Ему хочется закусывать губы и снова разложить его под собой. Дживон посмеивается и улыбается, Дживону сейчас очень хорошо. Тугая пружинка внутри него распрямилась, и он блаженно щурится, подмигивая Ханбину, заигрывая с ним, потому что наконец-то понял, как сильно ему хочется подурачиться с Ханбином, потому что он невероятно классный и нравится Дживону до щекотки в животе. А Ханбин чувствует себя одновременно пустым и полным. — И что теперь делать? — ему тяжело думать, но после оргазма стало так грустно от того, что это неправильно и вообще, честно говоря, полный кошмар. — Жить дальше, — просто отвечает Дживон. — А что еще-то? — Может… помолимся? — Ханбин затравленно сжимается, словно бог прям сейчас разразит его молнией за такое святотатство. Дживон давится и ржет в голос, откатывается на спину и никак не может унять смех. Ханбин злится на него, бурчит себе под нос, вытаскивает из-под них одеяло и накрывается с головой. Чувствует, как его кокон бережно обнимают, поглаживают и потом шепчут на выдохе признание, от которого делается невыносимо хорошо, правильно и спокойно, внутри поднимается волна, и выступает слезами на глазах Ханбина. Дживон баюкает его, рассказывает что-то, и от осознания вселенского счастья и какой-то космической любви, Ханбина распирает, и одинокая слеза скатывается по горячей щеке. — Кимбап, — Ханбин поворачивается и заглядывает ему в глаза. Дживон смотрит доверчиво, открывая улыбкой свои кривоватые зубы. — Даже если что-то пойдет не так… Если ты найдешь девушку или… — Ханбин сглатывает, потому что сама эта мысль расщепляет его по полам. — Если я тебе разонравлюсь… Давай, ну… Давай все равно всегда будем друзьями. Ханбин поднимает на него глаза и затаенно замирает, когда Дживон усиленно кивает и его глаза скрываются от широкой улыбки. Эта его улыбка ужасно нравится Ханбину. Внутри него словно разливается парное молоко, он смотрит на это родное лицо напротив, и поражается, как всего этого не произошло между ними раньше. Он высовывает из кокона палец и чуть неловко гладит им Дживоновы изогнутые брови, закрытые кучерявой челкой, смешные лучинки морщинок у него под ресницами и почему-то думает, какой же у него по-настоящему красивый разрез глаз. Дживон мурчит от такой ласки и, говорит, что конечно, они всегда будут друзьями. Ханбин и Бобби — это как пиво и курочка, как Со Тэун и Кан Бэкхо, как шоколад и молочный, блин, ломтик! Хотя это уже из другой песни… Какие нафиг девушки, когда есть Ханбин? Дживон, конечно, не педик, но…