Christopher - Bad
***
Когда тренировка заканчивается во втором часу ночи, везде гаснет свет и музыка не бьет набатом по ушам. Но нет. Свет еще горит, а музыка, кажись, еще громче стала. Звукоизоляционные стены не пропускают жесткие звуки сквозь стены в коридор или другие залы. Как и чужое упорство. Не смотря на дикую усталось в ногах и в голове, он продолжает отрабатывать некоторые связки, безобразно плюя с пол после спасительного глотка воды. Скоро промоушен - они должны быть идеальными для своих фанатов. Это адские труды；мелодию сменяет другая. Промоушен это одно, а танцевать для души - другое. Усталось уже только в голове, точнее, в ушах быстрым пульсом. Он даже не смотрит в зеркало, не обращая внимания на боль от резкого приземления на голые колени. А надо бы. В зеркалах отражается взгляд. Свойственные отговорки на "Хей, хён, что ты там слушаешь?" или "Хён, ты сейчас рукой нуне в глаз залетишь, что такое?" уже никого не интересуют, как и то, зачем до утра в зале играет иностранная музыка. Хоши хорошо от того, что он видит в отражении в зеркале. Это то чувство, когда сам себе, когда сам себе идеален. Зачем? Ничего не вечно. Одно неосторожное движение и больше измучаное тело не одно целое с музыкой. Не одно целое. Дыхание на кусочки и боль где-то под ребрами и по позвоночнику вниз. Он больше не поднимается. Только дышит загнаным зверьком в кустах - быстро и невпопад. - Хён, хён, - шепчет почти безнадежно. Парень просто присмыкается по полу, руки тянутся к сумке, доставая оттуда эластичные бинты - знал, что так будет. Придерживает край футболки зубами, разгибаясь с тихим хрустом позвонка и шипением, и перематывает под самой кромкой шорт, выдыхая. Убегает перед тем, как быть зачеменым. От скрипа двери в общежитие не шивельнулся никто. Все давно спят, пока могут, это почти невозможно - словить блаженные моменты отдыха. Напротив Докём сладко посапывает, на кровати лежит еще одна пачка бинтов, вызывая благодарную улыбку. На кухне открыто окно, Хоши пьет холодный кофе и листает что-то в телефоне. - Хён, прекращай, пошли спать, - говорит Мингю над самым ухом. Сунён смущенно дует губы уточкой и кивает, убегая в свою комнату быстрее, чем младший оклемается от несильного толчка в бок. Кровать прогибается под весом чужого тела и еще одной подушки. - Хён, можно я посплю с тобой? - почти невинно шепчет Мингю, укладываясь рядом. Он дышит в ухо и обнимает поперек торса, перебирая ребра и трогая пальцами повязку. Слушает заячье сердцебиение и трогает ниже. - Хён, хочешь я сделаю тебе массаж? Нельзя так перенагружать себя, - гладит под повязкой опухшее место и приподнимается, что бы старший перевернулся на живот. Последний нечленораздельно мычит в подушку и позволяет размотать повязку и усесться себе на бедра. Ким старательно мнет затекшие мышцы в шее, плечах, позвоночнике, под лопатками. Тычется туда носом под возмущенные вздохи и натягивает на расслабленное тело рубашку и загибает в объятья. Тихое "спасибо" кутается в одеяло и засыпает с умилительной улыбкой на губах и предположением, кому потом придется отплатить за некстати купленые бинты. Мингю сниться солнечная Италия и мягкий хён под боком. Он мягко тычет ему мягкими пальцами в грудь, мягко там лижет и дует, смеясь от того, как кожа покрывается мурашками. Просит сводить его на море, или на атракционы в парке развлечений, или на пикник в лесу неподалеку. Или в кино. Или просто не подминать под себя одеяло. Пинок ногой. Одеяла становиться меньше, как и сладкого сна. Под боком мягкий хён, дышит размеренно и дует от этого щеки, сворачиваясь беззащитным хомяком младшему под сердце. Тот продолжает (не)весело шутить с другими учасниками группы, больше не остается в зале до утра, потому что сиреневая гематома мешает нормально ходить, не то, что танцевать. Мингю каждый вечер упорно утаскивает старшего в комнату, запираясь, кидает того на постель и садится на бедра. Задирает футболку и опускает штаны до уровня соблазнительных ямочек на пояснице, достает приятно пахнущую мазь и мажет ей все фиолетовые и желтые последствия почти беспрерывных тренировок. Загребает к себе и водит руками по спине, пока Хоши не свернется пугливым, смущенным в благодарности хомяком под бок.