Жажда невинности

Рагнар говорит: - Почему твой бог такой жестокий? Он запрещает тебе чувства. - Нет, - мягко улыбается Ательстан и продолжает идти вперед, не глядя по сторонам. - Всё не так. Господь запрещает грех плоти, но чувство души – это всё, что ему нужно. - То есть всю любовь в мире он хочет забрать себе? – удивленно смеется Рагнар. - Ты не понимаешь. Похоть и жажда плоти – это грех. Он развращает душу, отвлекает от истинной любви – любви к Богу. - Я бы ни за что на свете не стал молиться такому богу. Ханжа и скряга. И я правда не понимаю. Да что тут понимать-то? Втроём трахаться нельзя, вдвоём тоже. Что еще нельзя? И прикасаться к себе нельзя, что ли? Рагнар смеется, а Ательстан моментально краснеет от выреза сорочки до кончиков ушей. Щеки пылают, и зрачки заполняют всю радужку. - О чем ты говоришь?! – вспыхивает монах. – Это всё грех! Страшный грех! Грех плоти! - Да что ты заладил – «грех, грех»? А не плевать ли? Богу можно, а тебе нельзя? Нет, так не пойдёт. У нас есть вот этот орган, - Рагнар сжимает свой пах, показывая, о каком органе идет речь, – значит, им нужно пользоваться. Это так же, как руки или мозг. У всего своё назначение. У члена тоже назначение – трахать и мочиться. Но в основном трахать. Потому что это приятнее. *** Через какое-то время они возвращались с добычей. Молодой олень мертвой тушей лежал на плечах Рагнара, и Ательстан старался не смотреть на окровавленную морду с вываленным наружу языком. Он нес лук и стрелы, нервно сжимая их в руках. - Почему ты отказался присоединиться к нам? Знаешь, в нашей культуре это взаимная дань уважения, когда гость делит ложе с хозяевами. Тебе не по нраву моя жена? Ательстан споткнулся и чуть не пропахал носом землю, но Рагнар схватил его за локоть и удержал. - Я… эээ… мне… Нет, - невнятно начал заикаться монах. - Что лепечешь? Не понравилась – так и скажи. - Не то, чтобы… Она чудесная и сильная… и красивая, насколько я могу оценить, но… - Что? - Она не… - Что? Говори, не ломайся! - Я не могу! – выкрикнул Ательстан, швырнул оружие на землю и остановился, упрямо глядя себе под ноги и тяжело дыша. - Опять твой бог и его запреты, - махнул рукой Рагнар, решая, что можно устроить привал, и сбросил тушу с плеч. - Дело не в этом. Просто она… она – женщина, - тихо сказал Ательстан, и Рагнар его еле расслышал. Он подошел ближе и взял за колючий подбородок. Ательстан не брился уже давно, но так он больше походил на мужчину. Рагнару нравилось. Он потянул за подбородок и заставил смотреть в глаза. - Не в этом? Ну, а в чем же тогда? Что из того, что она женщина? Разве это не главное? - Я не могу… сказать тебе… - почти всхлипнул Ательстан. Рагнар даже удивился, как много страха, панического, тревожного, сейчас клубилось в совершенно обезумевших голубых глазах. Он хитро улыбнулся и приблизил своё лицо. - А ты скажи, - выдохнул он, опаляя и без того горящие скулы. – И тогда посмотрим, что сделает твой бог. Если испепелит тебя молнией на месте, что ж, я тоже попаду под удар, но я готов рискнуть, Ательстан. Он уже совсем не соображал, что происходит. Чего хочет, что можно, что нельзя. Где верх, а где низ. Рай и ад перемешались и слились в одно горящее нечто где-то под одеждой, где-то ниже живота. Что, черт возьми, с ним происходит? Всегда, когда Рагнар так близко. Всякий раз, когда он смотрит этим взглядом – страшным и грешным. Инкуб. - Твоя жена… отвлекала… от тебя… Она… мешала… - выдавил Ательстан и сам изумился тому, как и что он только что сказал. Он отпрянул и закрыл лицо руками, ожидая немедленной кары небесной. Но вместо кары раздался тихий треск веток под сильными ногами. Потом кто-то прикоснулся к плечам, аккуратно сжал запястья и отвел руки от лица. Ательстан встретился взглядом с самыми голубыми глазами в мире, точно небо в ясный день. В этих глазах таилась опасность. Опасность для него, Ательстана: несчастного, глупого, грешного монаха, который позволил себе такие мысли, такие слова. Опасность для всего его мира, всего, во что он привык верить. - Меня хочешь? – спросил Рагнар, прекрасно зная, что на это ответит Ательстан. – К Хель твоего бога. Сегодня у него выходной. Пусть пойдёт и последит за кем-то еще. Ательстан зажмурился и замотал головой. Его руки всё еще были зажаты в крепкой хватке ладоней Рагнара. Все эти мысли, эти слова, они были ужасны. Они были грехом и грязью. Их нужно выжигать раскаленным железом как гниль. Их так сильно хотелось – до ломоты в костях, до судорог в пальцах. - Я не могу, - прошептал Ательстан в последней отчаянной попытке справиться с самим собой. – Я не должен… А потом Рагнар дернул его на себя, прижался губами к губам, сминая, подавляя, возвышаясь, как зверь над добычей, рыча опасно и дико. Он завел руки Ательстана за спину и толкнул бедрами, заставляя идти назад, переставлять ноги, прижаться спиной к шершавой коре. Ательстан только сейчас заметил, как тяжело ему всё это время было удерживать равновесие и не свалиться в сухую траву от дрожи в коленях. - Так нельзя… Это неправильно… - лихорадочно шептал он, пока Рагнар целовал его шею, разрывал сорочку и добирался до ключиц, а он сам онемевшими пальцами, которыми сейчас завладел, должно быть, сам Дьявол, пытался расшнуровать завязки на штанах Рагнара. - К Хель… - жарко выдыхал Рагнар, прижимаясь губами к влажной коже. Невинность была слаще мёда. Невинность Ательстана была настоящей амброзией. Его хотелось. Его хотелось всегда. Рагнар понял только теперь, что хотел сделать с Ательстаном все это время. С того самого дня, когда он впервые вошел в храм на берегах Нортумбрии, увидел панический страх и отчаяние в самых невинных глазах на свете. Они пьянили, завораживали. Они были манией и одержимостью. К Ательстану хотелось прикасаться, смотреть на него, смешить его, быть рядом, ближе, еще ближе. Хотелось окунуться в эту невинность, почувствовать, как она протекает по венам, как горит в самой глубине. Хотелось прийти и забрать ее всю. Выпить до последней капли. Голова кружилась, в паху звенело и пульсировало. Скорее бы добраться туда, где всё будет принадлежать только ему одному, великому завоевателю, покорителю миров. Ательстан теперь ничего не говорил. Он прижался затылком к стволу дерева. Грудь под разорванной сорочкой тяжело вздымалась. Воздуха было мало. Рагнар выпивал его весь, целуя так глубоко и страстно, и долго, и томительно. А потом были пальцы – снаружи, внутри, повсюду. Горячие ладони гладили и тянули, сильные руки подхватывали, вознося к небесам и повергая в пучины ада. Ательстан кричал от боли и страха, от блаженства. Он молился, сам не зная кому, но когда услышал, наконец, как срывается с губ всего лишь одно слово – Рагнар, Рагнар, Рагнар – понял, что сегодня с ним другой Бог. Бог северных земель, яростный зверь, который не знает пощады. Который славит смерть и битву, пьёт кровь как вино. И смеется дико, по-животному. Спина горела огнём от трения о кору, бедра ныли, а меж бедер разверзся ад. Рагнар сжал зубами кожу на предплечье руки, которой монах держался за его шею. Ательстан захрипел, превращаясь в протяжный стон боли и удовольствия. Никогда не было и не будет такого мира, как этот. Этот мир другой – здесь нет правды и лжи, нет добра и зла. Нет богов и людей. Только стон и крик, кровь и радость. Да. Это была радость. Совесть ушла. Стыд пропал. Грех был забыт, как старый тревожный сон. Они упали на землю и рвано дышали, вовсе не пытаясь прийти в себя. Всё, что было здесь, будет всегда. Оно останется в этом лесу, у этого дерева, на этой колючей траве. Рагнар обнял Ательстана, прижимая к себе. Он провел рукой по спине, и Ательстан содрогнулся от боли. Пальцы окрасились в густой бордовый цвет. - Прости… - прошептал Рагнар, целуя во взмокший висок. - Не прощу, - так же тихо ответил Ательстан. Мир обрушился лавиной, внезапно и мгновенно. Всё вернулось в одночасье, и он попытался выкрутиться из объятий. Рагнар держал крепко, но спустя несколько настойчивых попыток освободиться, отпустил. Ательстан с трудом поднялся на ноги. Всё тело болело и сгорало. Наконец, пришел стыд. И понимание, что уже ничто не будет так, как прежде. Никогда. Ему не замолить этого греха, ему не смыть всю эту кровь и грязь. Всё это желание, восторг. Неустойчиво стоя на дрожащих ногах, то и дело оступаясь, Ательстан подобрал одежду, закутался в нее, как в кокон, поднял лук и стрелы и, ничего не говоря, не оборачиваясь, пошел в деревню. Рагнар лежал на земле, наблюдая за Ательстаном. Он улыбался той самой улыбкой, какая всегда появлялась на его лице в моменты сомнения, в моменты вызова и страха, который Рагнар умел скрывать лучше других. Рагнар ничего не боится. Дитя Одина. Все так думали. Он научился улыбаться – насмешливо, снисходительно, зло – всегда, когда в душе поселялась паника. Ательстан выглядел… другим. Будто из него ушел свет. Он был разбитым и отчаянным, совершенно одиноким – и в этом был виноват он, Рагнар. С каких пор его стали посещать подобные чувства – жалость, сожаление, желание спрятать от всего мира, защитить? И кого? Раба! Нет, Рагнар уже давно перестал относиться к Ательстану как к рабу. Еще с первого дня его жизни с ним под одной крышей. Ательстан был друг. По крайней мере, в это всегда так отчаянно хотелось верить. До сегодняшнего дня. Теперь дружбы нет. Теперь он понял, что ее и не было никогда. Нет ни раба, ни друга, а только лишь страсть и похоть. Только безумное желание. И сейчас оно стало еще сильнее. Когда Ательстан ушел, Рагнар еще некоторое время лежал и смотрел сквозь кроны деревьев на яркое небо. Он не понимал, что теперь будет. Он не понимал, как так вышло, что в его жизни появилось это существо. Что это – проклятие или дар? Глупец! Возомнил, что сможет справиться со всем, что сможет справиться с невинной душой. В его мире, здесь, где простор был покрыт горами и лесами, где север подбирался каждую зиму и пронизывал острыми иглами холода, - здесь не было места невинности. Но Рагнар взял и сломал даже ту, которая внезапно пришла к берегам его мира. Чего он хотел? Удовольствия? Развлечения? Что-то кому-то доказать? Глупец и дурак – вот и всё, что он доказал. И что теперь будет, он не представлял. Он пытался не думать. Он не знал, потому что такого никогда еще не было. Рагнар закрыл веки и отчетливо представил, как бог зла Локи сейчас смеется, глядя на него из своих чертогов. Он поднялся на ноги, привел себя в порядок, взвалил на плечи оленя и отправился домой. Ему вновь было страшно, но теперь не за себя, не за свою семью и не за свои идеи. Где-то там, впереди, шел единственный человек в жизни Рагнара, у которого он только что отнял жизнь, но которому так и не позволил умереть.