THREE HUNDRED BEATS PER SECOND/ТРИСТА УДАРОВ В СЕКУНДУ

      Бум, бум, бум. По статистике, в спокойном состоянии — около семидесяти пяти. Если лечь — на десять меньше.       — Это правда?       Секундная стрелка старых треснутых посередине часов смотрит вертикально вверх, указательный и средний пальцы правой руки — удивительно холодные, кстати, — на запястье левой, и поехали: раз, два, три…       — Разве эти честные глаза могут врать? — говорит Честер, глядя в грязное, мутное окно своего полуразваленного дома. Я только сверлю взглядом его бритую черепушку. За окном скрежечет металл — очередная рутинная авария.       Глаза у него и правда честные. Одного нет, а второй все равно скрыт солнцезащитными очками. Но спора нет. Честер, и правда, ни разу не подводил с чистотой информации.       Шестьдесят девять, семьдесят, семьдесят один.       В груди странно щемит, я поднимаю замок на своей кожанке и запихиваю руки в карманы:       — Сколько у меня времени?       Честер поворачивается лицом ко мне, прислоняется спиной к окну и говорит:       — Четверть часа. Хотя…       Все тело парализует.       Бьюсь об заклад — пульса ноль.       Он смотрит на свои наручные часы — такое же старье, как и вся остальная рухлядь в его доме, и говорит:       — Четырнадцать.       В мутном окне за его спиной взрывается грязный горячий гейзер из канализационного люка, кровь снова упругими толчками начинает бить по венам, и я подрываюсь со старого кресла и вылетаю за дверь. За спиной что-то брякает и рушится — наплевать, Честер, прости, но сожги свой дом, чертова помойка.       Машина в пятисот метрах от его дома — припарковаться ближе невозможно, да и опасно, и я бегу до нее почти спринтом, — на часы смотреть времени нет, но пульс, наверное, под сотню есть, а времени так мало, что я запрыгиваю в машину не открывая двери — прямо через верх, плюхаюсь на пассажирское сиденье, и со стороны водителя сразу слышится вопль:       — Шэнк!       В висках колотится кровь, и в глазах по краям чернеет, и я перевожу взгляд на сиденье водителя, пытаясь справиться с одышкой:       — Ванилопа?       Ванилопа подскакивает на месте и сразу лезет обниматься, и пахнет от нее — сладким сахарным сиропом и карамелью, и еще немного — клубникой. Я послушно хлопаю ее легонечко по спине.       — Ванилопа, — начинаю я, — слушай…       Девочка моментально отлепляется, садится обратно на водительское кресло и заводит двигатель, и говорит:       — Пристегнись.       В глазах у нее такой восторг, а у меня в глазах — рябь, бам, бам, бам, сто пятнадцать, плюс-минус пять, легкие все еще обжигает кислородом: слушай, Ванилопа, тебе надо уходить, ты в опасности…       — Я тебе такое покажу!       Девочка давит на газ и резко срывается с места, нас заносит на повороте так, что меня придавливает к окну. Впереди — очередная горящая фура, и Ванилопа сруливает на крышу какого-то сарая, которая поднимается от самой земли почти до уровня дома. Она вбивает педаль газа в пол, и в следующий момент мы отрываемся от земли — Ванилопа, ты просто маленький Сорвиголова, — я хватаюсь за кресло обоими руками, волосы подлетают вверх.       Нулевая гравитация.       Горящая фура пролетает под нами, и мы с лязгом приземляемся на дорогу, автомобиль виляет, сердце бьется — бах, бах, бах, Ванилопа переключает передачу и восторженно смеется:       — Я же сказала!       Я послушно пристегиваю ремень безопасности и говорю:       — Где ты научилась так водить, Ванилопа? Потрясно!       Ванилопа на секунду отвлекается от дороги и смотрит прямо на меня, и в этот момент за ее спиной, у обочины, что-то подрывается с искрами и дымом, и опаляет ее черные волосы рыжим:       — У меня был отличный учитель!       Она снова сосредотачивается на дороге, сворачивает с узкой улицы на проспект, и мчит прямиком к выезду из города.       Выход из игры — в той же стороне.       Бам, бам, бам. По статистике в спокойном состоянии — около семидесяти пяти. Если лечь — на десять меньше. Но Ванилопа так водит, что пульс точно колотится под сто тридцать.       Страшно подумать, сколько пульс у нее. Совсем еще малышка, а в тачки влюблена окончательно и бесповоротно.       — Слушай, Ванилопа. — Я смотрю на часы на руке. Черт. Десять минут до отключения.       — Не надо, — восторженно пищит она и резко поворачивает машину влево, выезжая на трассу. — Ты видела эту штуку за городом?       Она имеет в виду это? Под днищем клокочет, волосы развевает острый ветер, Ванилопа дает еще газу, поворачивает так, что нас заносит в кювет, город за нами сливается с горизонтом.       — Я решила, что это должно быть весело. Когда я расскажу Ральфу, он ни за что не поверит.       Она нетерпеливо кусает свои губы и вцепляется в руль так, что у нее белеют пальцы. Ее волосы с цветными заколками треплет встречный ветер, и я говорю:       — Послушай, Ванилопа. Это важно. Тебе надо ухо…       — Подожди, — перебивает она. — Просто дай мне немного времени, ладно? Тебе понравится, обещаю, Шэнк!       На часах — девять минут. На спидометре — уже за двести пятьдесят. Бам, бам, бам. На запястье — сто сорок, не меньше. С Ванилопой всегда так: она носится, прыгает и бегает, или она водит, как сумасшедшая.       Как я.       Мы летим вперед по дороге и подскакиваем на выбитом асфальте. Ветер дует нам в лица, закат впереди сияет красным, под нами скорость и свобода, а Ванилопа так счастлива, что у меня нет сил сказать, что сервер Игры выключают, и ей нужно бежать. Секундная стрелка на часах неумолимо бежит вперед, отрывая понемногу от девятой минуты, и превращая ее восьмую.       По статистике в спокойном состоянии — около семидесяти пяти. Если лечь — на десять меньше.       В глазах Ванилопы блестят огни, и она нетерпеливо подпрыгивает в кресле:       — Гляди!       Я перевожу взгляд с нее вперед, и где-то внутри становится одновременно холодно и горячо — бам-бам-бам, под сто шестьдесят, Ванилопа, ты с ума сошла!       — Ванилопа, нет! Только один человек в Игре может здесь проехать, и это — …       Она прибавляет в скорости так, что нас приплющивает к сиденьям, а воздух из просто холодного становится леденящим и царапает лицо, а из глаз выступают слезы. Высокая тень падает на нас, падает на всю машину, и мы несемся почти в сумерках. Ванилопа крепко держит руль, сосредоточенно нахмуривает свои черные брови, и я вижу, что на ее лице сияет улыбка, как дорога впереди нас резко взмывает вверх.       Ванилопа смеется, но ее смеха не слышно из-за гула ветра, вдохнуть невозможно, и легкие горят, бам-бам-бам, сто восемьдесят, и мы летим горизонтально вверх, а дорога — дорога все не кончается, дорога сзади, и спереди, и под нами, и над нами, и все остается там — внизу, а может, вверху, а здесь — здесь и сейчас есть только скорость и Ванилопа, Ванилопа и скорость, и пахнет, пахнет сахарным сиропом, карамелью, и немного — клубникой…       Нулевая гравитация.       Машина подлетает вверх, и мы подлетаем вместе с ней, и в следующий момент жестко приземляемся обратно на горизонтальную дорогу, машину мотает из стороны в сторону, слышится запах паленых покрышек, а из капота черно дымит.       — …Я. И ты…       И я себя не слышу, и Ванилопа что-то говорит и смеется, но у меня в голове только бум-бум-бум, сто девяносто, двести, бум-бум-бум.       Ванилопа только что проехала по Мёртвой петле.       Мы проезжаем еще — еще сколько-то, я не знаю, и Ванилопа, наконец, останавливает машину и глушит двигатель. Она смотрит на меня, ее челка растрепана, и в ее огромных глазах сияет закат:       — Тебе понравилось?       Я несколько секунд сижу и просто смотрю на ее улыбку. Маленькой девочки, которая гоняет под пятьсот километров в час.       На часах — семь минут.       — Ванилопа, через семь минут наш сервер выключат.       Уголки ее губ моментально опускаются вниз, и контуры Ванилопы на секунду размываются черно-серым.       Бум-бум-бум.       — Люди думают, что у нас лаг. И Игру нужно перезапустить. Программисты будут все проверять.       Руки Ванилопы беспомощно отпускают руль и падают на сиденье. Бум-бум-бум.       — Твой код удалят, Ванилопа.       Она переводит свой взгляд с меня вперед. Закат пылает перед нами, но в Ванилопиных глазах — черная пустота.       Шесть минут.       Бум-бум-бум.       — Это все из-за того, что я-а-я, — она снова подвисает на полсекунды, и мигает серым, — глюк?       Не знаю. Может. Бум-бум-бум.       — Я глюк, и ты ненавидишь ме-е-э-нь-ня, Шэнк?       Из ее носа надувается пузырь и сразу же лопается. Я закусываю губу и поднимаю глаза вверх, на сине-рыжее небо. Щипет. Бум-бум-бум.       — Нет.       — Тогда пока я не уш-гш-шла… Скажи, я увижусь с тоб-бь-бой еще?       Я не знаю. Я не знаю, Ванилопа.       Бум-бум-бум, пять минут.       Когда… Если, когда… Если игру перезапустят, Ванилопа. Бум-бум-бум. Мы уже не едем, и просто стоим на пустынной, странно расплывающейся дороге, и на странно расплывающихся часах — четыре минуты, а в голове — бум-бум-бум. Двести пятьдесят.       Я не знаю, Ванилопа.       Я отворачиваюсь от нее и украдкой вытираю нос, и я говорю:       — Давай.       Ванилопа заводит машину. Она трогается к выходу из Игры, и возле нас проплывают расплывающиеся камни, расплывающиеся скалы, расплывающаяся дорога и расплывающиеся облака. И даже Солнце расплывается. Три минуты.       — Пока мы не попрощались…       — Молчи, Ванилопа фон Кекс.       Бум-бум-бум.       — Просто молчи. Пожалуйста.       Бум-бум-бум.       — Не говори ничего.       Выход из игры сияет серо-оранжевым провалом.       Две минуты.       Бум-бум-бум.       Мы проезжаем последний поворот дороги к выходу. Голодному, жадному выходу. И Ванилопа останавливает машину метров за пятьдесят.       Ванилопа сидит несколько секунд, и я чувствую ее сладкий запах. Сахарного сиропа, карамели, и немного — клубники.       — В следующий раз… — еще раз тихо и несмело начинает она, но я перебиваю, и мой голос срывается:       — Умоляю. Ни слова. Умоляю тебя.       Минута. Бум-бум-бум.       Как я смогу отпустить тебя, если ты скажешь хотя бы еще одно слово, Ванилопа? Может, и не будет никакого следующего раза?       Небо как будто выключили; хотя, наверно, так и есть. Все вокруг начинает стремительно темнеть, начиная от Города, и тень стремительно надвигается на нас. Только теперь это не тень от Мёртвой петли.       — Уходи. Быстрее.       Я все еще не смотрю на нее. Мотор затихает, слышится щелчок — Ванилопа отстегнула ремень безопасности, клац — она открыла дверь.       На часах — сорок секунд, а темнота приближается и приближается. Холодный воздух сковывает горло, а в голове все так и не прекращается — бум-бум-бум…       Я поворачиваюсь к Ванилопе. Она стоит на водительском кресле, и ее огромные глаза — красные и воспаленные. Она наклоняется ко мне — нос щекочет ее челка, а еще — сахарный сироп и карамель… И она целует меня, прямо в губы, наивно, по-детски, неловко и немного — клубнично.       Нулевая гравитация.       Бум-бум-бум.       Она спрыгивает с кресла на дорогу и со всех ног бежит, бежит к черно-оранжевому провалу выхода, тик-тик-тик, пятнадцать секунд, и темнота наступает сзади, и уже на самом краю она останавливается, поворачивается, складывает руки рупором, набирает воздуха и кричит, и я еле разбираю ее слова — бум-бум-бум:       — Когда мы увидимся в следующий раз, — она набирает воздуха в легкие и кричит снова: — я сделаю это с языком!       Я открываю дверь машины и вываливаюсь из нее, раздирая джинсы об асфальт, свет рядом со мной тухнет, и я срываюсь с места и бегу вперед, вперед, к Ванилопе, к жадному выходу из Игры, плевать, плевать что будет с этой Игрой, пропади оно все пропадом, и я бегу так, что глаза режет от ветра, а мышцы начинают гореть, тень Ванилопы растворилась в жадном черно-оранжевом зёве, и я прыгаю вперед уже когда последние огни тухнут…       В глазах сияют белые искры, жгучая боль прошибает руку и живот, и дорога почему-то оказывается сверху, а небо снизу, и наоборот, и наоборот, и вертится, вертится…       Я открываю глаза и приподнимаюсь на локтях — и передо мной темный, уже не рыжий провал выхода.       Бум-бум-бум…       Рядом со мной валяется только розовая заколка, слабо отблескивающая в темноте выключенного сервера. Я подбираю ее, сжимаю в кулаке и поднимаюсь на ноги — лодыжку сводит, а колено щиплет. Я подхожу к выходу и протягиваю руку — как будто глухая стена.       Бум-бум-бум.       По статистике в спокойном состоянии — около семидесяти пяти. Если лечь — на десять меньше.       Но стучит так, как будто я на соревнованиях. Нет, быстрее.Будто пролетаю над горящими домами и фурами. Нет, быстрее. Будто вверх тормашками в Мёртвой петле на скорости пятьсот километров в час.       Нет. Быстрее. Стучит, потому, что Ванилопа.       Бум-бум-бум —       Триста ударов в секунду.       И я прикалываю заколку себе над ухом, вытираю мокрое лицо рукавом. И я тоже складываю руки и набираю воздуха в грудь…       По коже — по рукам, по шее и позвоночнику, по низу живота пробегает холод. Губы жжет — сахарным сиропом, карамелью, и немного — клубникой. И я увижу тебя снова. И следующий раз обязательно будет.       В спину дует холодный ветер мертвой Игры.       И я кричу, кричу до боли в горле и легких, кричу до хрипоты, срывая голос, кричу в глухую стену, через которую уже нельзя пройти:       — Я буду ждать, Ванилопа!       Бум-бум-бум!