Reales

—Эти твои… Кудри… Зачем ты их прячешь? Слова вылетели незаинтересованно, равнодушно. Голубые светлые глаза выражали полное безразличие по отношению к классу. Мистеру Гаррисону, который дремал, положив голову на стол. По отношению к ученикам, бегающим и кидающим друг в друга ластики и ручки. По отношению ко всему в этом мире. Тетрадь по алгебре служила ему, как объект, в котором можно нарисовать хуй или сцену с сожжением евреев. Лишь в начале листа был неохотно выведен пример, который так и не дождался ответа. Он был закончен на знаке «равно». —Мне они не нравятся. Кайл сел с Картманом за одну парту неделю назад. Точнее Картман сел. Кайл же просто проследил за грузным телом, пытаясь сопротивляться, но чуть позже, понял, что это бесполезно. Это же Картман, он всегда будет делать то, что считает нужным. Жирный, блять, ублюдок. Сейчас Кайл пытался обратить всю свою концентрацию на учебник, в котором не было картинок и схем, что выглядело весьма скучно, но то и дело отвлекался на звуки черчение карандаша сбоку. Непроизвольно он стал наблюдать за отточенными движениями толстых пальцев, казавшихся такими неумелыми. Эрик будто всю жизнь рисовал, как ни странно у него выходило хорошо, и Кайлу пришлось это признать. —Почему не нравятся? Рука остановилась и положила карандаш на стол. Последний прокатился по наклонной, но Эрик словил его до падения, возвращая на место. Убрав длинную мягкую чёлку назад, нацист тяжело вздохнул от быстрого движения. Картман был одет в джинсы и чёрный бомбер, который слегка обнажал его мясистую, но сильную шею. Новые кроссы, приобретенные им неделю назад, были в грязи и царапинах. Кайл думал, что антисемит портит их назло ему — абсолютному перфектционисту, который складывал свои рубашки отдельно по цвету, а столовые приборы расставлял по величине. Но, как позже оказалось, жирдяй лишь любил превращать все в говно. В этом был весь Картман. И Кайл признал, что другого Картмана он видеть не хотел. Картмана не антисемита. Картмана не нациста и не жирного ублюдка. —А, Каел? Эрик напомнил о своём вопросе, легко толкнув Кайла по плечу, своим массивным локтем. Он сидел на стуле боком, передом к еврею, упирая колено в его худое бедро. Одна рука подпирала щеку, а вторая оказалась на спинке кайловского стула. Кайл очень пытался себя убедить в том, что Картману просто некуда деть свою пухлую конечность. —Они слишком рыжие, попадают в глаза… Он кинул быстрый взгляд на собеседника. На секунду в глубине зрачков небесных глаз, промелькнуло нечто похожее на трепет, но Кайл убедил себя в том, что ему показалось, ссылаясь на усталость. Бросив мимолетный взгляд в тетрадь Эрика, он увидел… Себя? Рыжие кудри, угловатый подбородок, ясные зелёные глаза и усталый взгляд. Мальчик был схож с ним, но был как-то, по особенному красив. Была в нем какая-то грустная прелесть. —Они меня не красят и…они не красивые, слишком приторные будто. Слова выходили со свистом, Кайл чувствовал стыд, не зная из-за чего. Что произошло? Ему хотелось закрыть лицо, но это выглядело бы странно, поэтому он отказался от этой идеи, продолжая краснеть. —Эта шапка… Прошептал Эрик с презрением и протянул руку к еврейскому лицу. Тёплая влажная ладонь коснулась его бледной щеки. Пальцы легли на шею, аккуратно её поглаживая, задевая те рыжие кудри. Брофловски закатил глаза от странного ощущения. —Жиртрест! Что ты… К-картман… Прошипел Кайл, скорее от удовольствия, чем от злости. Рука задела конец кислотно-зеленой шапки и стянула её вниз. Виду открылась ярко-рыжая кудрявая макушка. Эрик тепло прищурился. Под глазами появились морщинки, а на щеках проступили ямочки. Безумная, уничтожающая и вечно голодная бестия на дне его глазных яблок душила, завязывая на горле толстую верёвку. Но вместе с тем она притихла и манила к себе. —Мне кажется, что они прекрасны, жид. Пальцы продолжали перебирать рыжие волосы, пропуская их между собой, будто воду. Они задевали кожу короткими ногтями и снова исчезали в потоке рыжих локонов. Окончательно сдавшись прикосновениям Картмана, Кайл подался назад, прося ласки. —Ну ты даёшь, Картман. Сукин сын. Кайл хрипел. Из его рта вырывались тихие стоны, слышные только ему и Эрику. —Гадкий. Гадкий, ненасытный еврей. Шептал на ухо Картман, опаляя горячим дыханием белую шею. Кайл забыл о уроке, учениках и своём перфекционизме. —Я бы вставил тебе прямо здесь, —Картман практически рычал, —Растянул, связал, и вставил бы, Кае-е-ел. То, как Эрик сладко, масляно тянет его имя, боже… Кайл готов был поклясться, что он испытывал удовольствие от этого тихого рычания в голосе жиртреста. Он будто большой, пушистый кот, подумал еврей и глупо улыбнулся. Он жалеет, что на нем рубашка, и контакт тел разрывает тонкая, но все же материальная, ткань. —Боже, Картман…ч-что ты несёшь? Белесая, почти что мраморная кожа, покрывается мурашками от прикосновений Картмана. Его руки касаются шеи, идут вниз по груди, задевая сокровенные точки давления. Кайл чувствует пальцы сквозь рубашку, и хочет сорвать с себя нахуй эту вещь. Зачем он вообще её сегодня надел? Мог бы прийти в майке, наплевав на мороз на улице. Кайл теряется. Теряется в этих сильных, мягких руках. Теряется в аромате карамели и зелёного чая. Теряется в этом странном, космическом, безграничном тепле, согревающем и обволакивающем. Теряется в Картмане. Кайлу хочется опустить рыжую голову на крепкое плечо. Уткнуться носом в его чёрный бомбер, вдохнуть его запах вплоть до головокружения и закрыть глаза. Запутать пальцы в его коротких прилизанных волосах, которые пахнут мятным шампунем. Попробовать на вкус мягкие, слегка искусанные, тонкие губы. Укусить за ухо и оставить красный след на шее, который потом станет синим и непривлекательным, но хранящим в себе нечто личное, принадлежащее только им двоим. Почувствовать жар его горячей красной крови, яростно пульсирующей на висках. Его бы притянули, его бы присвоили себе, его бы заставили испытывать до искр из глаз дикое удовольствие, размеренно исследуя изнутри. Ему бы прочистили разум и память, Кайл бы не сопротивлялся. Вдруг, рука отстранилась, и Кайл невольно повёлся за ней, пытаясь вернуть тепло, но наткнулся на выразительный взгляд серовато-голубых радужек. Картман его не отпустит. У Кайла светлые губы. Почти что бескровные. Тонкие, нитевидные, они чуть приоткрыты. Картман бы нежил их до потери сознания. Он вдыхает дразнящий запах рыжих волос, которые пахли книгами, дождём и весной. Он сжимает тонкие блестящие локоны в руке. —Это… Очень по-пидорски, —говорит Картман, приоткрыв линию обветренных губ, —Это прям… О-очень по-пидорски. Да, это было прям очень по-пидорски. Это правда. —Тебе это тоже нравится? —Кайл нарочно прикусывает розовый язык клыковатыми зубами и облизывает верхнюю губу, заставляя её блестеть от влажной слюны. Тяжёлый взгляд напротив помутнел. Резким рывком руки, Картман притянул Кайла к себе, оказываясь в двух сантиметрах от его лица. Брофловски недовольно охнул, опирая ладонь на чужое плечо, чтобы избежать неловкого падения. Они дышали друг другу в рот. Картман вздохнул от нахлынувшей жары. По лбу Кайла стекла капелька пота. —Допрыгался, еврей! —Просипел Картман, убирая с блеклого лба чуть взмокшие рыжие волосы. Да, Кайл и вправду допрыгался.