Угол

Под половицей. Оно лежало под половицей. Крошечный пакетик и шприц. Мысли о них заполнили его сознание. Он резко поднялся на ноги и начал мерить шагами комнату. Угол, где лежало то, о чем он думал, Холмс старался обходить как можно дальше по дуге. Нет, источник его идей не в этом, напоминал он себе. Никогда причина его умений этом не была. И уж точно не будет теперь. Комната была завалена самого разного рода вещами. Нужные и нет, они громоздились друг на друга, а занятый совершенно другим мозг продолжал придумывать новые и новые пути обхода их вместо того, чтобы просто один раз убрать на место. Взгляд Холмса упал на составленные у стены холсты. Он привез их сюда с неделю назад. Подумал, что ей будет приятно. Когда она выйдет из больницы и приедет... Куда? Сюда?.. Водонапорная башня. Водонапорная башня на каждом из полотен. В лучах рассвета и утопающая в ржавом закатном небе, покрытая первым снегом и раскаленная ярким полуденным солнцем. Ирэн рисовала их. Один за одним. Первому, насколько он мог видеть по возрасту краски, было никак не меньше полутора лет. Полтора года была она здесь. В каком-то часе езды от Нью-Йорка. Он явственно представил, как она эти годы сидела в студии с единственным окном и рисовала. Кто знал, какие мысли тогда роились в ее голове. Планы падения правительств, сценарии громких преступлений или что-то еще хуже? С мыслью о том, что она была узницей Мориарти, Холмс примирился с такой быстротой и готовностью, что сейчас сам себе удивлялся. Обычно же он включал сначала голову, так почему не поступил тогда так же? Нет, не была она узницей. Как не было и тела тогда, в Лондоне. Окровавленного тела на полу студии. Он помнил ее картины. Прекрасные копии подлинников, разбавленные оригинальными шедеврами старых мастеров, которые она присвоила себе. Капли крови тогда были на пяти ближайших полотнах. В одном месте они попали на тело истязаемого гарпиями грешника, добавив страданию на его лице больше подлинности. Так почему водонапорная башня? Почему, при всем ее мастерстве, она из раза в раз садилась у этого окна? Ведь она сама была себе хозяйкой. При желании, она могла бы писать вид из любого окна мира. Однако, возвращалась она всегда туда. Холмс постарался представить, как это выглядело. Как после дня, в который она через посредника, которого они, слепцы, посчитали ее тюремщиком, рассылала по свету свои приказы и выслушивала отчеты, поднималась сюда. В светлую, полупустую студию, и, поднимая взор к окну под потолком, рисовала. Горло его сжалось, и Холмс поспешил поставить картину на место. На этот раз он повернул холст к стене, так, чтобы не видеть смелых и быстрых мазков кистей. Лишь несколько пятен на боу планшета с холстом скрыть не удалось. Насыщенно-желтый и переливающийся зеленый. Это был рисунок занимавшегося рассвета. Он хотел найти ее. Найти Ирэн, или, Джейми? Так ее, на самом деле, зовут? Но имя не имело значения. Он хотел сжать ладонями ее горло, сжать и держать, наблюдая, как капля за каплей покидает ее жизнь. Как не так давно, видел он в отражении зеркал, как жизнь покидала его самого. С каждой дозой. С каждым новым синяком от укола трясущимися руками. С каждой мыслью о ней. Мертвой. Холодной. С искривленным от страдания лицом. Руки его непроизвольно сжались в кулаки. Тогда он хотел найти убийцу. Хотел убить его так же медленно и жестоко. Гонясь за ним, он посылал в свои вены вещества, разгонявшие кровь до бешенных скоростей и выводившие мозг на невиданные доселе обороты. Но это не помогло. И не поможет теперь. Тогда ему казалось, что все ему мешали. Нарочно и гнусно они повторяли, что ничего неизменить, и нужно жить дальше. Отец, брат -- только лениывый тогда не указал ему, как ему следует жить. И злоба обратилась против них. Холмс чувствовал себя абсолютным глупцом. Оказалось, что они были правы. Все эти годы он потерял напрасно. Но теперь Мориарти ушла. И вряд ли скоро даст о себе знать. Одновременно с жаждой мести и бурлящей внутри злобой, он не был так уж уверен, что хочет ей зла. Куда больше хотел он вернуть все то, что было у них в Лондоне. Прогулки по залитым светом электрических фонарей улицам. Ее рука в красной кожаной перчатке, увлекающая его в затененную нишу собора Святого Павла. Кофе, что они пили в Тауэре и тихие разговоры в такси по дороге к ее студии. Он подумал, что это все должно было перестать для него существовать в тот самый момент, когда стало ясно, что и самой Ирэн никогда не было. Но поверить в это Холмс не мог. Просто не мог. Даже когда смотрел вчера на нее, лежа в крови на полу и слушал признание. Вопреки логике и фактам для него та Ирэн еще существовала внутри того холодного змея, что вчера стоял над ним с револьвером в руке. Она могла навредить Джоан. Только эта мысль заставила его прекратить поток бьющих по самому больному мыслей. Она подпустила ее так близко. Поверила в нее как в возможность вернуть его жизнь в нормальное русло. Джоан. Такая молчаливая и решительная. Она вошла в его жизнь просто и бесповоротно. Теперь среди вещей в их гостиной то тут то там попадались оставленные ей предметы. Недочитанная книга о пчелах, ноутбук в аккуратном чехле, раскрытый очешник, резинка для волос. Все эти мелочи так незаметно смешались с тем, что оставлял он сам, что до этого самого момента он и не обращал на их внимания. Вокруг них не было того ореола обаяния и изящества, которыми были пропитаны вещи Ирэн. К тем и прикасаться хотелось как к на редкость древним музейным экспонатом. А вот вещи Ватсон были такими же, как и его собственные. Простые и близкие. Даже их сообщения друг другу были краткими и отрывочными, словно каждый считал излишним говорить другому о чем быто ни было. Словно считал, что мысль, посетившая одного, передавалась другому незамедлительно. Она спрашивала его то, о чем он сам думал или должен был подумать. Задавала направление его мыслям и тут же подтверждала правильность его выводов, приходя к ним сама. Для него Джоан была тем, кого большинство способных людей вынуждены находить в себе самом: она была цензором его мыслей и идей. Совершенно необходимым составляющим любого мыслительного процесса. В ней Холмс видел недооцененную копию его самого. И, что самое обидное, недооцененную не кем бы то ни было,а самой Джоан. Кем она себя считала? Обычным куратором наркоманов? Несостоявшимся хирургом? Смех да и только. Он не переставал показывать ей, как много она способна сделать. Какие достоинства несет в себе ее внимательность и последовательность. Она докапывалась до истины, брала верх над коварством случая, но, когда наставало время торжествовать, делала все, чтобы лавры достались кому-нибудь другому. Словно считала свой ум чем-то постыдным. Он не понимал этой черты ее характера, этого отношения к себе как к чему-то заурядному и недостойному внимания. Из раза в раз Холмс повторял и доказывал ей, что для необыкновенных людей уготована необыкновенная жизнь, что так и только так может она преуспеть. И последнее время ему начало казаться, что она понимает. Или хотя бы начинает понимать. Эти ее взгляды, открытые, безапелляционные замечания, -- все это были вестники разума, освобождающегося от уз нравственности. Даже в ее первом брошенном на Ирэн взгляде он тогда почувствовал некоторую враждебность. Словно она что-то почувствовала, но не смогла объяснить ни себе самой, ни другим, что же ее смутило. Он тогда был слишком занят другими мыслями. Однако сейчас корил себя за то, что пренебрег мнением непредвзятого зрителя, и подверг всех опасности. Решительным шагом, приняв решение, он направился в угол, чтобы достать то, о чем еще недавно думал с вожделением и жаждой. Он решился избавиться от этого. Раз и навсегда. Больше в наркотиках не было никакой нужды. Отогнув плохо закрепленный плинтус, Холмс поднял доску паркета. И замер. Поверх его тайника был наклеен яркий розовый стикер. Один из тех, что Джоан по привычке оставляла себе, чтобы не забыть о каких-то делах. Нашла. Она нашла. Инстинктивный испуг тут же сменился улыбкой гордости. Да, несомненно, она росла как личность и как детектив. Мало того, что она отыскала его, может и очевидный, но не столь плохо устроенный тайник, так она и оставила то, что нашла внутри, на месте. Оставила бывшему наркоману дозу, решив, что оказанное ему доверие, остановит его вернее, чем отсутствие возможности. И оказалась права. Все с той же улыбкой на губах вынул он содержимое тайника и отнес к мусорному ведру. Поколебался несколько секунд, вертя в руках стикер, и оставил себе. Удивительным людям -- удивительная жизнь.