мешки сломанных зубов

      — Я никогда не думала о будущем… Жила сегодняшним днем. Не думала о перспективах, этих… при-чин-но-слесных связях. Сиюминутно жила.       Ее голова опущена давлением четырех камер, а голос — даже не голос, а шепот оставшихся зубов, порезанного языка и сгнивших губ. Микрофоны подносят ближе, утыкают в дряблую щеку.       — Я даже запасов не делала. Мне надо было прямо сейчас. Никогда не думала о будущем.       Она поднимает голову, держит ее секунд шесть дрожащей шеей и роняет на ворот казенного сине-ромашечного халата. Цепкие камеры ловят взгляд, который станет исключительным кадром, той самой запоминающейся первой полосой. Алкогольный взгляд вытекшего зрачка, дымка бельма, скошенного века, обрезанных ресниц.       Ее держат за сальную швабру — бывший пучок каштановых волос. Глаза закатаны, слюна вытекает вместе с зубами. Нос съехал набок. Репортеры брезгливо отряхивают стрелки от налипших бумажек, марихуанной пыли и поудобнее ставят камеры, стараясь не угодить треногой в тонкий слой испражнений. Наводят и поворачивают объективы, помещая в центр шелковое ярко-розовое белье, съехавшее с груди и лобка, обслюнявленную нитку крестика с отвалившимся лучиком.       — Сколько вы употребляли до этого? Был ли у вас муж? Сталкивались ли вы с семейным насилием? — вопрос просыпаются семечками из журналистского кулька. Она тушуется и чувствует слабость в ногах.       — У меня не было отца. Не было матери. Богородица родила. У меня была миссия… Только я забыла, какая. В ней был смысл. Смысл моей жизни. («Кто вас воспитывал?») Тетушка. Она была религиозным человеком, — она подбирает слова, как утомленный человек; человек, вызвавший в голове отвратительные воспоминания, тщательно маскируемые психикой, — у меня никогда не было парня… и мужа не было. Тетя была этой… что-то с небесными дверями. — Воспоминания; некогда будоражащие, сейчас запрятанные глубоко вовнутрь.       СМИ замалчивают реальное количество сектантов, уменьшая в пять раз. Замалчивают небесные двери.       Тетушка носила закрытую одежду и ни с кем не соприкасалась — даже случайно; тщательно следила за этим. Она готовилась к большому космическому путешествию и каждый день занималась очищением сознания; верила, что только в чистое сознание может проникнуть Божья Вера. Каждый вечер колдовала с ароматическими свечами, купая в них пластмассовые скручивающиеся ложки, и очищала свою племянницу. Делала уколы в вену. Внутримышечно. В щеку. Доктор прописывал.       Племянница жила в информационном вакууме. К своему переходному возрасту никогда не видела врачей. Тетушка была ее врачом; наставником; Господом и Марией в едином теле. Племянницына истина в ее высших инстанциях.       Племяннице нравились лекарства. Они отвлекали от крошащихся зубов, от кровотечений и куриной слепоты. Тетушка называла это оргазмом в переносном смысле и обещала показать настоящий. Племянница осоловело кивала, с закрытыми глазами рассматривая болезненную слабость в пальцах ног, переползающую на стопы и вьющуюся по коленям.       Племянница складывала узоры голубой плитки в лошадок и телом ощущала узкую ладонь, наглаживающую и щиплющую соски. Ощущала расслабленную эйфорию и иногда вздрагивала от тока в пояснице. Племянница держалась за живот и ощущала: с ней что-то не так. Хотелось, чтобы прекратилось. Хотелось освободиться от чего-то.       — Тебе нравится? — хрипела тетушка, облизывая ухо. Засовывая руку в трусы.       — Да… нравится.       Племяннице нравилось. Она сгорала от тепла. От ощущения. Не могла пошевелиться.       Племянница рассматривала лошадок и повторяла мантру своему Господу: «Прекрати, прекрати, прекрати».       Репортеры выглядывают из-за камеры. Один из них, пожилой и с пластырем на глазу, чертыхается: забыл включить диктофон. Спрашивает у коллег. Никто не сознается, но записи есть у всех. Но одного слова не уйдет к конкурентам.       У каждого будет свой репортаж.       Каждый по-своему разместит взгляд, но где бы он ни был — в углу страницы или в самом центре — он будет смотреть в тебя, и ты будешь с содроганием читать статью, время от времени поглядывая на фото.       «Первое откровенное интервью племянницы сектантки»,       «жизнь за углом хрущобы: исповедь наркоманки»,       или       «о чем молчат СМИ: новые подробности шокирующей истории героинщицы».       История обрастает подробностями в гонке за сенсацией.       Тетушка связывала племянницу и колола ей героин в щеку,       секта была известна зоофилическими эпизодами,       или       у героинщицы была любовь.       Полная женщина-томбой с выбритыми висками и сосулеобразной челкой. С мощными руками. Пивным животом.       Бывшая зэчка, потерявшая злачную работу.       Во время прихода, держа слюнявую голову на своей объемной груди, сидя в очередном подвале в окружении крысиных остатков, она рассказывала о своей бывшей злачной работе.       В женской колонии к особо строптивой девушке подсылали женщину, которая ухаживала за ней. Приносила лишние порции. Разрешила отоспаться не ее плече посреди изнуряющего рабочего дня. Гладила по голове и нежно зацеловывала лицо. Влюбляла в себя измученную девушку.       А после руководство шантажировало заключенную, посмевшую ввязаться в греховные отношения. Заставляли больше работать. Запрещали есть.       Администрация имеет человеческое лицо.       И вполне человеческие чувства.       — Уж не хочешь ли ты спалить меня? — шамкает голова на груди.       — Я давно от дел отошла. Невыгодно стало. Перестали ширево крышевать и выгнали к чертям собачьим.       Женщина-томбой поднимает голову и водит рукой по полу. Заместительное действие, чтобы снять напряжение.       Женщина-томбой хватает впалые щеки и агрессивно целует. Покусывает и пожевывает. Шарит ладонями по ребрам; по ключицам, высунув руку из-под широкой розовой лямки, размазывая коричневый слой по шахтерски серой коже.       — «Дерево всегда помнит того, кто погладил его по макушке». Так она сказала. И кинула что-то в дверь. Полицаи. Облава. Барыгу накрывали.       «Уникальное интервью из первых уст: героин сквозь года».       После выхода статей редакции будут осаждать феминистки и требовать заменить героинщицу на героинессу.       — Неделю назад я впервые увидела врачей, — говорит она, — и они такие же, как рассказывала тетушка. Дают мне уколы и метадон. Я скоро выйду отсюда. Буду навещать тетушку в клинике. Она мне помогает… лечит.       Репортеры сворачивают камеру и передают сверки с нематериальной помощью. С соевыми конфетами. С фальшивыми мелкими купюрами.       Журналистам не пригодились громкие заголовки.       «Эксклюзивное интервью за два часа до смерти» — вот как они назвали свои статьи.       А в уже выпущенных статьях появились приписки:       «Позже найдена мертвой в туалете. Причина смерти неизвестно. Предположительно — передозировка опиатами».