Он смог развеять мою скуку.

Ночь накануне дуэли, казалось, должна была быть тревожной, бессонной, полной страхов и волнений. Однако Онегин не думал ни о чем таком. Он размышлял о необходимости посетить завтра деревню, чтобы решить все проблемы со строящейся мельницей, поговорить с архитектором, предлагавшим некоторые обновления в имении, и дать несколько выходных старику-слуге, в последнее время так сильно страдавшему от смены настроения барина. Все его мысли были скучными и обыденными, поэтому, спустя четверть часа таких раздумий, юноша погрузился в крепкий и тихий сон. И сон его был не кошмаром: ему снился блестящий снег, хлопьями ложащийся на нескончаемую всеобъемлющую равнину, ясное высокое небо и пушистые облака, плывущие куда-то вдаль, куда не способен добраться человек. Евгений проснулся, когда на дворе еще было темно, когда все звуки, будь то шорох листвы или шум ветра, были приглушены, словно кто-то невидимым покрывалом закутал их, дабы не нарушить всеобщую дрему, тихий сон природы. Он медленно одевался, застегивая пуговицы на рубашке и представляя будущую дуэль. Она казалась юноше столь невозможной, нереальной, что он просто не мог переживать. Он был уверен, что что-нибудь непременно случится, помешает этому, что это даже теоретически не могло произойти. Единственное, что гложило парня, была его предстоящая встреча с другом. Он понимал, что поступил жестоко, поэтому действительно хотел извиниться, пожелать удачи. На что он мог надеяться? Это было так неправильно, непривычно. Их отношения должны были закончиться рано или поздно. Юноша обдумывал все это, одновременно понимая, что не сможет смотреть на свадьбу Владимира, что ему стоит уехать, возможно, вернуться в Петербург и там окончательно загубить свою жизнь, утонув в том обществе лжи и мерзости. Онегин еще вечером договорился со своим слугой, французом Гильо, что тот будет его секундантом (несмотря на то, что это было не по правилам дуэли), и поэтому мужчина уже около часа ждал дворянина на первом этаже в гостиной. Спустившись по широкой лестнице и увидев француза, Евгений учтиво улыбнулся и предложил ему выпить по чашке чая. Гильо был удивлен, так как действие должно было состоятся на рассвете, до которого оставалось уже около получаса, а дорога до назначенного места занимала примерно час, но он не смог перечить барину, и потому, согласившись, принялся за горячий напиток. Только спустя полтора часа они сидели в телеге, выезжая по пустынной дороге на окраину деревни. Солнце уже давно показалось из-за горизонта и теперь поднималось все выше и выше, освещая пучки травы на проселочной дороге, верхушки ёлок впереди и озаряя небо редкими лучами. Разорванные сине-лиловые тучи, краснея на восходе, быстро гнались ветром. Онегин поднял голову, взглянул в эту спокойную небесную гладь, и в его груди зародилась тревога. Он не мог объяснить себе ее причины, но чувство беспокойства, осознания происходящего уже незаметно закралось в его душу. С каждым оказывающимся позади метром, с каждым ударом лошадиного копыта о землю оно все усиливалось, росло, грузом ложась на грудную клетку. Дорогу, по которой медленно продвигалась телега, стали встречать редкие темные деревья, постепенно становившиеся все гуще. Небо, что полчаса назад блестело в мягких солнечных лучах, заволокли серые тучи, отчего лесная округа погрузилась во тьму. Повозка въехала на небольшую поляну с редкой травой, окруженную хвойной древесной стеной. Лошади затормозили, сгребая вязкую после дождя землю, но все же продолжая суетиться, разрезая тишину своим ржаньем. Лишь маленькая тонкая дверца и несколько ступенек отделяли Онегина от предстоящего события. Нет, он не боялся, не думал о своей смерти или о смерти столь любимого им человека, но все же было что-то прочное, непозволяющее ему выйти из телеги, пересечь эту невидимую черту. Юноша опустил голову, глубоко вздохнул, провел языком по пересохшим губам и улыбнулся, как-то жутко, ломано и натянуто. Бред. Это не может быть правдой. Нужно переждать лишь этот миг. Он отворил деревянную дверь и ступил на землю, пачкая туфли мокрой грязью. Евгений осмотрелся, заметил француза, уже подошедшего к нему, и стал вглядываться в неясные пятна впереди, которые с каждым шагом юноши им навстречу становились все четче. Спереди, гордо распрямившись, стоял Зарецкий. Его лицо было серьезно, однако некоторое выражение торжественности читалось в его блестящих глазах и еле заметной улыбке. Чуть поодаль, спиной к блондину, стоял Ленский, запрокинув голову и глядя в небо, уже ставшее почти черным. При виде этого в душе юноши что-то треснуло, отчего он опустил светлую голову и сжал руки в кулаки. Зарецкий, заметив Онегина, быстро подошел к нему и пафосно произнес: — Доброе утро. Вы опоздали. Это нарушение правил, но, к вашему счастью, я могу закрыть на это глаза. Ваш секундант? Онегин окинул мужчину свирепым взглядом и выплюнул, кивнув головой в сторону француза: — Гильо. Владимир все еще хочет этой дуэли? — Мой милый, теперь это дело чести, — отвечал Зарецкий морщась, — поздно менять решение. Что же до вашего секунданта. Господин Гильо не может... А впрочем, ладно. Думаю стоит начать. Зарецкий направился к Ленскому, оставив Евгения в раздражении после случившегося разговора. Блондин пытался поймать взгляд друга, однако тот не оборачивался и не смотрел в его сторону, что еще более бесило юношу. Зарецкий четко выверил 32 шага, проведя черту между дуэлянтами. Онегин подошел к своей точке, рукой откинул волосы и пристально взглянул вперед. Ленский также встал на свою позицию, и теперь блондин, наконец, смог разглядеть его. Владимир все еще не смотрел в глаза другу, разглядывая свои пальцы. Он был полностью одет в черное, распущенные волосы черными запутанными локонами спадали на плечи и лицо так, что нельзя было увидеть его выражение. Уже надоевший Онегину секундант выдал друзьям пистолеты, в каждом из которых было по одной пуле. И от этой единственной пули зависела жизнь не только, возможно, через несколько минут убитого человека, но и стрелявшего. Зарецкий сказал все, что было принято говорить в таких случаях, отошел на достаточное расстояние и махнул рукой, давая дуэлянтам команду сходиться, а сам, улыбаясь, принялся наблюдать издалека. Онегин увидел, как Владимир вскинул пистолет и стал медленно приближаться, и последовал его примеру. Рука юноши, державшая оружие, сильно тряслась, ноги подкашивались, однако Евгений смотрел прямо, пытаясь разглядеть чужое лицо. Сперва оно было расплывчатым, однако спустя несколько секунд, когда юноша смог различить знакомые черты, он ужаснулся. Лицо Владимира было бледным и опухшим от слез, раньше мягкие линии огрубели, он словно похудел за эту ночь, но самым ужасным, заставившим сердце Онегина рваться на части, были эти большие испуганные глаза затравленного зверька. Его руки, все его тело дрожали, он не целился, он с трудом держал пистолет. Видя его таким, направляя на него дуло, Онегин думал: "Неужели все закончится так? Почему мы просто не можем быть счастливы, как в то утро в гостинице? Почему один из нас должен умереть? Как все дошло до этого?". В этот момент он задумался о том, почему вообще люди убивают друг друга. Какие обстоятельства способны побудить человека забрать чужую жизнь? Как же несправедливо расстаться с ней так рано. Почему люди не могут жить так же спокойно, как это бескрайнее небо? Эти мысли потоком крутились в его голове, но он все продолжал идти, шаг за шагом, держа оружие на вытянутой руке. Они были близко. Блондин смутно мог видеть чужие красные влажные глаза и дрожащие губы. Парень был на грани, казалось, еще секунда, и он упадет на землю. Внезапно он споткнулся, зашатался и прочнее ухватился за пистолет. Онегин также вздрогнул и опустил палец на курок. Неожиданно издалека послышался стук колес, копыт, лошадиное ржанье и свист хлыста. Зарецкий резко обернулся. Онегин последний раз взглянул на друга. Раздался выстрел... Внезапный гул перебил все посторонние звуки: шелест листьев, свист ветра, грохот приближающейся брички. Все затихло... Лишь фантомный визг пули все еще звучал в ушах. Казалось, остановилось даже время. Ленский стоял, судорожно глотая воздух. Черные затуманенные глаза бегали из стороны в сторону, не в состоянии что-либо увидеть. Поэт ничего не понимал, ничего не чувствовал. Все мысли спешно улетучились, оставив после себя пустоту. Тело юноши онемело, ноги подкашивались не в силах выдержать его тяжесть, рука, державшая пистолет, словно налитая свинцом, опускалась, роняя оружие на землю. Он не мог разглядеть ничего дальше своей руки. Когда он, казалось, заметил Зарецкого, испуганного внезапным выстрелом, тот, видимо, решив, что подъезжающая повозка была важнее, развернулся и направился к ней навстречу. Владимир ничего не слышал, а вся округа была затянута легким дымом, то ли оставшимся после выстрела, то ли появившимся от неясности сознания. Поэт напряг все оставшиеся силы, пытаясь сфокусировать взгляд, и, когда пелена развеялась, увидел друга. Онегин стоял впереди, буквально в нескольних метрах, подняв руку с пистолетом к небу. Его скулы были напряжены, черный зрачок расширился, покрыв серую радужку, но легкий ветерок все же слабо колыхал русые пряди, внушая успокоение. Ленский на несколько секунд увидел этот образ, который теперь вновь заволакивал туман. Юноша качнулся и, за мгновение до того как закрыть глаза, увидел, что блондин бросил оружие на землю и сорвался с места. В следующую секунду он уже чувствовал теплые руки, державшие его за плечи, и слышал взволнованный голос: — Владимир! Аккуратно! Ты в порядке? Ленский поднял голову и, увидев столь необходимую сейчас искреннюю заботу в чужих глазах, сомкнул руки на талии друга и уткнулся в его плечо лбом. Спустя мгновение он уже чувствовал легкие поглаживания по голове, а затем и теплое дыхание на шее, и слышал неуверенный шепот: — Прости меня. Я не знаю, что на меня нашло. Я не злюсь. Я правда, — здесь чужой голос дрогнул, — рад за тебя. Надеюсь, вы с Ольгой будете счастливы. Поэт не хотел сейчас ни о чем думать, ничего понимать, он лишь наслаждался чужим голосом и мягкими касаниями чужой руки, однако эти слова заставили его поднять свои влажные глаза, при виде которых Онегин закусил губу, на друга и хрипло сказать: — Ольга? Я уже давно забыл о ней. Если ты ее так любишь, я оставлю вас. Только... Можно мы постоим так еще чуть-чуть. Владимир вновь положил голову на чужое плечо и крепче сжал руки на талии, а Евгений задумался. "Что он имел в виду? Я люблю Ольгу? Разве не он хочет на ней жениться?". Юноша отстранил брюнета от своей груди, заставив того снова посмотреть на себя и спросил: — Так, стоп. О чем ты говоришь? Какое отношение она имеет ко мне? Как же твоя свадьба? Брюнет сдвинул брови и непонимающе посмотрел на друга, а после нерешительно сказал: — Ты тогда танцевал с ней. Я не знаю. Я был расстроен и поехал домой. Зарецкий присоединился ко мне. Мы немного выпили, а потом он сказал, что, должно быть, Ольга тебе нравится и ты общался со мной, чтобы, — он опустил голову и чуть тише добавил, — чтобы рассорить нас. — Что за бред! — Начал возмущенно Онегин, — как ты мог серьезно подумать так? Я... Зачем она мне нужна? Я думал, вы собираетесь пожениться, поэтому решил позлить тебя и потанцевать с ней, — а затем добавил иронически, — вы были такие улыбчивые, когда выходили из комнаты. — Что? Чёрт... — Ленский потер пальцами переносицу, зажмурив глаза, а потом поднял взгляд и продолжил, — я тогда просто сказал ей, что не хочу иметь с ней ничего общего, чтобы она оставила меня. Онегин ошарашенно распахнул глаза, а затем, схватившись рукой за волосы и опрокинув голову назад, тяжело выдохнул. Через несколько секунд он выпрямился и, схватив поэта за руку, притянул к себе, утыкаясь носом в чужие волосы и судорожно шепча: — Прости, прости, прости. Я такой дурак. Мне нужно было просто спросить, — он мягко поцеловал темную макушку и закрыл глаза, вдыхая такой знакомый аромат чужих волос. ****************** Тем временем Зарецкий спешно подходил к остановившейся повозке. Из-за открывшейся дверцы показались края темно-синего платья, а следом, осторожно ступая по ступенькам, вышла Татьяна. Она быстро подошла к ошарашенному Зарецкому, заглянула за его спину, и, увидев Онегина, бросившегося к другу, облегченно выдохнула, но затем, вспомнив о чем-то, она выпрямилась, ее лицо помрачнело, а глаза загорелись злостью. Она стала против Зарецкого и проговорила: — Вы — мерзавец! Как можно жертвовать чужими жизнями ради собственного увеселения? — Милая, я бы попросил вас не разговаривать со мной в таком тоне. Я ничего не... — Замолчите, — прикрикнула на него девушка, — после всего этого вы не можете даже называться человеком. Вы больше не подойдете к моему дому, к моим друзьям, и вы никому никогда не скажете ни слова о том, что здесь произошло. А если я вдруг услышу от кого-либо хоть какие-нибудь сплетни, помяните мое слово, вы, — она приблизилась ближе к мужчине и прошептала, выделяя каждое слово, — поплатитесь за это. Зарецкий смотрел на девушку широко открытыми глазами и не смел произнести ни слова. Татьяна последний раз осуждающе оглядела его и пошла вперед, напоследок кинув: — А сейчас уезжайте к себе в имение и не показывайтесь! Девушка остановилась в метре от двух парней, что сейчас, стоя под темным небом, выглядели столь правильно, гармонично и как-то по-настоящему. Она мягко улыбнулась, а затем, подойдя чуть ближе и негромко кашлянув, сказала: — Кажется, вы уже во всем разобрались, — она подошла к Онегину, который медленно отпустил друга, приобняла его за плечи, затем с улыбкой пожала руку Владимиру чуть выше локтя и обратилась к нему, — вы заставили меня побеспокоиться. — Как вы узнали о дуэли? — перебил девушку Онегин. — Слуга Владимира приехал ко мне утром, и я сразу направилась к вам. Не беспокойтесь, я никому не расскажу. Но у нас есть более важная проблема. Онегин в недоумении изогнул бровь. — Моя сестра. Она очень разозлилась после вашего отказа, — сказала Татьяна, посмотрев на Ленского, — она твердо решила выйти за вас и обратилась к отцу. Ваши родители. Они тоже, видимо, не против. Брюнет поднял испуганный взгляд на друга и сказал: — Я не смогу жениться на ней! Онегин потрепал чужие волосы на макушке и ответил, слегка улыбнувшись: — Не переживай. Мы что-нибудь придумаем. ******************* Со дня дуэли прошла ровно одна неделя. Уставший и несколько раздраженный Онегин, отдав распоряжение о приготовлении ужина, зашел в свою спальню и, оперевшись о дверную раму, принялся рассматривать открывшуюся перед глазами картину: Ленский лежал на кровати, положив голову на подушку и обнимая небольшой блокнот в черной обложке. Юноша постоял так некоторое время, а затем подошел ближе и сел на бархатное покрывало рядом с поэтом. Лицо брюнета было спокойно, его грудь чуть вздымалась от размеренного дыхания, редкие волоски спадали на лицо. Онегин чуть приблизился и аккуратно, чтобы не разбудить, убрал мешающиеся черные пряди, затем он осторожно забрал чужой блокнот, перелистнул несколько страниц, останавливаясь на исчерканном стихотворении, и принялся читать. Строки были неровными, слегка не стыкующимися, но по-настоящему глубокими, пробирающими до мурашек, до замирания сердца. От чтения его оторвал тихий с долей хрипоты голос: — Привет. Как все прошло? Онегин отвел взгляд от бумаги, наклонился, нежно целуя чужие губы, осторожно провел пальцами по чужой щеке и тихо ответил: — Нормально. Как мы и планировали. Ты как? Мне все еще не нравится эта идея. Ленский сел, взял чужую руку и, медленно проходясь по ней губами, проговорил: — Со мной все хорошо. У нас не было другого выхода, иначе мой отец до конца жизни хотел бы поженить меня с кем-нибудь. У нас бы не было спокойной жизни. Только... — Он опустил голову, крепче сжал чужую руку и, понизив голос, продолжил, — как моя матушка? — Она в отчаянии. — Ты видел ее? Онегин ухмыльнулся: — Меня и на порог твоего дома не пускают. Они думают, я тебя убил. Твоя мать не видела похорон. Все обставили как самоубийство. — Ясно. Ей станет легче спустя время. Онегин посмотрел на разбитого поэта, из глаз которого срывались слезы, притянул его к своей груди, начиная мягко поглаживать чужую спину. Спустя несколько минут Владимир успокоился и тихо спросил: — Когда мы едем? — Сегодня ночью до города, а завтра вечером на корабле до Франции. Ты точно готов к этому? — Конечно, — Ленский мягко коснулся чужих губ, а затем, заметив рядом с блондином свой блокнот, спросил, — ты читал мои стихи? — Да. Почему ты не читал мне их раньше? Они действительно восхитительные. — Потому что я написал их сегодня. Я не хотел показывать их, так как еще не закончил, но я рад... — Владимир, — перебил поэта Онегин, заставляя его посмотреть себе в глаза, — я люблю тебя. Спасибо за все. Глаза Ленского расширились, он мягко улыбнулся, коснулся губами кончика чужого носа и прошептал: — Я тоже люблю тебя.