Промах.

Александр Гамильтон надел очки, и взгляд его тотчас же сфокусировался на фигуре в иссиня черном пиджаке, с ненавистью поглядывающую на него. Взгляд Берра, казалось, до этого был намного мягче, чем сейчас, когда до главного события в их недолгих жизнях осталось совсем мало времени. Аарон бросил взгляд на свой пистолет, который, как подумалось Александру, до последнего старался не замечать, и оглядел местность. Боже. Совсем недалеко отсюда умер сын его врага! Неудивительно, что бедняга с таким рассеянным взглядом окидывает местность. Мужчина зашипел, и резко дернул кружевной галстук, надетый поверх черного костюма. Умирать, так умирать красиво, верно? И уж точно с гордо и решительно поднятым подбородком, а не преисполненным сочувствием к Александру. Аарон Бёрр на несколько секунд прикрыл глаза. Он всегда был никудышным стрелком. Хуже, пожалуй, и не найти - его приоритетом был острый ум, а не меткий глаз. Подумать только, как сильно он ошибался, всю жизнь упрямо считая что обучаться стрельбе — только тратить деньги и время на ветер, тем более, после прошедшей революции. О чём он только думал, приглашая Гамильтона на дуэль? Александра, человека, который в свое время внес чуть ли не самый большой вклад в историю Америки, без остановки окрашивая и без того красные мундиры врагов в багряные, такие печальные для обладателя формы пятна. Кровь стекала на влажную и мягкую землю, оставляя небольшие лужицы, на которых вновь и вновь оказывались поверженные воины, и с тел их ручьями текла точно такая же жидкость, будто старающаяся увеличить площадь и так больших кровяных озер, пахнущих смертью и болью. Воздух на войне, казалось, был разряжен под натиском этих запахов. Феодосия… Феодосия! Знала ли подрастающая девушка о месте, в которое направлялся её отец? Знает ли с какой целью? Знает ли с каким исходом для него? Для неё? Крепко зажмурившись, Бёрр сжал кулаки, и почувствовал, как на ладонях и лице выступили капли пота. Феодосия! — Господи, помилуй мою дочь, — еле слышно прошептал Аарон, стараясь не смотреть на Александра. Большая, прозрачная слеза осторожно скользнула с ресниц на лицо, а через некоторое время уже потекла к щекам, мешаясь с налипшей пылью. Второй мужчина тоже плакал. Отвернувшись от всех, будто бы оглядывая местность, в которой должна была произойти дуэль, будто бы безразличный к своей судьбе, которая должна будет определиться всего через несколько мгновений, которые казались рослому мужчине вечностью, долгой, нескончаемой вечностью. Хотел ли он умереть? Сложный на этот момент вопрос. Всё произошло так быстро. Александр дрожащими руками снял с себя пальто, и небрежно швырнув его куда-то на кровать, резко сел на деревянный стул, порывом образовавшегося воздуха смахнув со стола несколько исписанных его почерком листов, и зажав в зубах перо, достал из тумбочки бумагу и чернила. Трясущимися пальцами он обмакнул перо в темную жидкость, и поднял над листом руку. «Дорогая Элайза» Тихий стук. Быстро, будто судорожно двинув рукой, Александр скинул со своего письменного стола бумагу, на которой писал, и подтянув к себе документы, уставился в мелкий шрифт. — Войдите. Дверь медленно, с еле слышным стоном отворилась, и в комнату зашла Элайза. Тихими шагами она подошла к мужу, положила на его плечо теплую, мягкую руку, и пробежалась взглядом по бумагам. От Элайзы пахло выпечкой. — Привет, — как можно более спокойным голосом сказал Гамильтон, стараясь унять предательскую дрожь в руках. —Тебе что-то от меня нужно? —Я лишь желала позвать тебя в кровать. Пора ложиться спать, — тихо, с ноткой обиды в голосе ответила Элайза, и смерила министра финансов взглядом. Ни смотря ни на что он был теплым, любящим. Мужчина ласково провел огрубевшими от вечной писанины пальцами по светлому подбородку Элайзы, и мягко отвернувшись, пробормотал что-то вроде «у меня дела», что вообщем то, прозвучало не очень убедительно. — Ты ведь давно закончил эти бумаги, Александр, — сказала Элайза, и обеспокоенно посмотрела на мужа. —Всё в порядке? Чёрт возьми, почему у него такая умная жена, словно с книги читающая все, что происходит на его душе? Слегка пожав плечами, он отодвинул исписанные листы, и откинулся на спинку стула, стараясь расправить напряжённое тело. — Всё нормально, — твердым голосом соврал Александр Гамильтон, и почувствовал, как кто-то заправил ему за ухо непослушный локон, вечно лезущий на лицо. Мягкие губы коснулись его колючей щеки, в некоторых местах поросшей щетинкой, и мягко улыбнувшись, Элайза Гамильтон-Скайлер мягкими шагами направилась к двери. — Хэй? Женщина тихо обернулась, и вопрошающе посмотрела на мужа. — Лучшая из жен, лучшая из женщин. Элайза улыбнулась. — Спокойной ночи, Алекс. И удалилась. Александр шумно вздохнул, и поднял с пола упавший лист. «Дорогая Элайза. Если ты держишь это письмо в руках, значит, моя душа уже покинула сей мир, отправившись в Божьи владения. А. Бёрр вызвал меня на дуэль, разозлившись на то, что я проголосовал за Джефферсона на выборах, и условленным местом назначил лес в Нью-Джерси, недалеко от места, где погиб наш сын. Я, охваченный порывом гнева на бывшего друга, согласился, пойдя на поводу собственной вспыльчивости, о чём ужасно жалею в данный момент. Но прошлое уже неизменно, верно? Клянусь, это не должно было быть так. Если бы я мог повернуть время вспять, я бы отказался от дуэли, или отдал бы свой голос за Бёрра. В любом случае, они с Джефферсоном оба были прекрасными кандидатами на роль президента, а мой голос за Томаса был лишь результатом моей собственной вспыльчивости и некой обиды, вероятно. А так, возможно, в роли президента был бы Джефферсон Возможно, это и должно было быть так. Если бы я мог повернуть время вспять, я бы вернул к нам Филиппа. Ты бы никогда не увидела бы его судорожно вздымающуюся грудь, зияющую рану под ребрами, и Господи, сейчас вы бы играли на фортепиано, продолжая разучивать эту милую мелодию. Мой сын мог бы стать поэтом, как он и хотел. Но моя ошибка была искуплена ценой его собственной жизни. Мой Филипп. Он был моей гордостью. Я надеюсь, мой сын это знал. Мой сын. Когда я приду на дуэль, я выстрелю в небо, а сам, в свою очередь, получу пулю в грудь. Поступок, который я совершаю сейчас по отношению к тебе оправдан тем, что наверное, тебе будет лучше узнать о том, что я намеренно обрекаю себя на гибель от меня, нежели от прессы. Но попробуй меня понять, я не могу не сделать этого, я не могу выстрелить, не могу убить, это противоречит моим собственным верованиям, убеждениям. Моя мать смотрит на меня с неба. Лоуренс снится мне каждый день. Филипп, Филипп смотрит на меня своими блестящими глазами, он зовет меня к себе! Я чувствую это по ночам. И я приду к ним. Господи, Элайза, прости меня пожалуйста! Прости меня за измены, прости за крики, ругань, ссоры, за войну. За сына. За нашего Филиппа. Я надеюсь, ты всегда будешь довольна. А. Гам» Интересно, Элайза уже прочитала записку, которую он оставил возле кровати? Как отреагировала? Плачет ли? Больно ли ей? Сможет ли она его отпустить? Полно. Утерев кулаком несколько неожиданно появившихся слезинок, он обернулся к Бёрру, и, стараясь не смотреть ему в глаза, встал за двадцать метров от него. —Начнём? — безразличным голосом спросил Александр. Бёрр с ненавистью посмотрел на него, и отойдя шагов на пять с места на котором он стоял, Аарон сильнее сжал свой пистолет. Секунданты не договорились, а значит, дуэль состоится. А значит, он, Аарон Бёрр, умрет. Умрёт. Умрёт ли? Как к этому отнесется Феодосия? Неожиданно к его горлу подступила вспышка гнева, и если бы Александр стоял рядом, он бы услышал, как вице президент рычит. Нет, он не даст этому человеку оставить его дочь сиротой! Один, два, три…- начали секунданты в один голос. «Успеет ли Бёрр увидеть, как я поднимаю пистолет вверх?» «Насколько хорошо Гамильтон стреляет?» Четыре, пять шесть… Гамильтон сжал в руках пистолет, и прижал палец к курку для того, чтобы признать своё покорство судьбе, выстрелить в небо до того, как Бёрр его прикончит. Рука предательски задрожала, когда он попробовал её поднять. Не получается. Не удивительно, ведь несмотря на все мысли, глубоко в душе Александр не хотел умирать. Или просто не хотел. Семь, восемь… Аарон Бёрр и его бывший друг уже практически повернулись друг к другу, ожидая заветное, но страшное число. Последнее для одного из них. Или для обоих. Девять… — Александр! Рука Гамильтона дрогнула. Раздался треск спускаемого курка, и краем глаза министр финансов увидел, как из его пистолета пошел дымок. В ту же секунду он почувствовал напряжение мускулов под левым плечом. Это было странное и неприятное чувство, схожее с болью в растянутых после долгой тренировки сухожилий. Только вот Гамильтон не успел даже посмотреть на источник неприязненных ощущений, как его сковала страшная боль. Дико закричав, он приложил руку к зияющей под ключицей дыре, и крепко зажмурился, чувствуя как его грудь плавится под огромной температурой, гулко отдавающей болью во всём теле. Александр скорчился, не переставая кричать от боли и страха, и упал на сухую, желтую траву, устилающую землю под подкосившимися ногами, чувствуя, как кровь течёт на засохшие стебли, медленно пропитывая его зеленый пиджак, просачиваясь к телу. Сквозь сознание он уловил еле слышимые, как ему казалось, крики, среди которых он смог выделить лишь полный ужаса, и будто незнакомый ему женский голос. Когда он попытался осознать происходящее, боль резко отступила, а взгляд помутнел. Чувствуя, как его сознание погружается в сон, Александр прикрыл глаза. Через мгновение они закатились, и мир погрузился в темноту. — Александр? Александр! Гамильтон слегка приоткрыл глаза. Всё его окружающее было жутко размыто, а яркий белый свет бил глаза проходя даже сквозь плотно нависшие веки. Слева от лежащего находились две какие-то фигуры, мерцающие перед его глазами, и вечно покачивающиеся в разные стороны, как воздушный змей на ветру. Похоже, они о чём то разговаривали. Гамильтон со стоном закрыл глаза, и слегка дернул плечом. Резкая боль, как электрический разряд, пронзила всё его тело, и министр финансов с удивлением осознал что всё его тело жутко болит. Странно, он не ощущал этого несколько секунд назад. Он вообще ничего не ощущал. — С Александром все будет в порядке? — как под водой слышал Гамильтон. — Почему он стонет? — Он поправится? Кто бы то ни был, этот человек сильно беспокоился за жизнь Александра. Интересно, что с ним случилось? Хотя впрочем, раненого это не особо интересовало. Всё, чего ему хотелось, так это перестать чувствовать жуткую боль во всём теле, погрузится в сон или небытие и не ощущать всего этого. Боль была ужасна. — Сейчас говорить еще рано, но мы почти уверены, он поправится. Рана небольшая, заражение не началось. У него все будет хорошо, чего я, например, не могу сказать насчёт господина Бёрра. Бёрр. Гамильтона вновь ударило вспышкой электрического разряда, и он понял кто он и где находится. Бёрр. — Что с Аароном? — закричал он, и уперев кисти рук в кровать, поднял верхнюю часть тела. Практически сел. Одна из размытых фигур слева от него взвизгнула, и что-то прокричала стоящей рядом с ней. Та придвинулась ближе к Александру, и резким, но аккуратным рывком повалила Гамильтона обратно на кушетку. Министр финансов прорычал что-то угрожающее, но тут же успокоился, заметив, что видит он все хуже, а боль становится намного сильнее. Он непонимающе уставился на своё левое плечо, и ниже ключицы, над сердцем, увидел несколько испачканных в крови тряпок, туго перевязанных бинтом. Рана? Александр застонал от моральной и физической боли, не обращая внимания на человека, который, видимо являлся врачом, и нависал сейчас над ним, упорно втолковывая ему какие-то слова. Когда кто-то выкрикнул его имя, там, на поляне, от неожиданности он нажал на курок, не успев поднять руку в небо. Он выстрелил. Он убил. Наверное. — Александр, послушайте! Вы должны лежать неподвижно, понимаете? Бывший министр финансов слабо приоткрыл глаза, и заметил, что видеть стал лучше, хотя боль от которой ему хотелось кричать не уходила. — Аарон Бёрр выстрелил в меня? — выдавил раненый мужчина, слегка приподняв подбородок. Фигура слева резко дернулась, и через пару секунд почувствовал, как чьи-то руки обнимают его за талию, вызывая ещё более неприятные ощущения. —Александр! Алекс, милый! — услышал он знакомый женский голос. Нежный, теплый голос. Бывший министр финансов слегка приподнял руку, стараясь не обращать внимания на жуткую боль, терзающую его тело, и коснулся подбородка нависшей над ней Элайзой. По его рукам потекло что-то тёплое. Слёзы. Элизабет Скайлер—Гамильтон плакала. —Александр… Александр, обещай мне, что выживешь! Как можно обещать вершить что-то над судьбой по своему усмотрению, по своему желанию? Как можно притвориться, что ты можешь сделать все так, как хочет дорогой сердцу человек, как можно притвориться, что ты можешь сделать всё выходящее за предел твоих возможностей? Как можно обещать жизнь, не задумываясь о событиях, что могут злым роком свалиться на голову человека, насмехающегося над возможностями судьбы? Но Александр приподнял уголок губ, и слабо кивнул. Элайза уткнулась в его вытянутую руку, а он прикрыл глаза. Так они, наверное, сидели минут пятнадцать, до тех пор как доктор не отправил плачущую Элайзу домой. А Гамильтон так и остался, лежа на кровати с слегка согнутой в локте рукой, с бесстрастием уставившись в одну точку, пока глаза его не закрылись, и сознание погрузилось в темноту. Так продолжалось около месяца. Первую неделю Александр выходил из бессознательного состояния примерно на пару часов, которые он тратил за болезненными обработками оставленной Бёрром раны, или шипя от судорог, сводивших левую часть его тела каждый раз, как Александру начинало казаться, что боль успокоилась. На второй неделе Гамильтон начал двигаться, приподниматься на локтях, стараясь терпеть боль плотно стиснув губы, а в обморок падать и вовсе перестал. На третьей— раненому разрешили передвигаться по палате и больнице, а ещё через некоторое время и вовсе разрешили уехать домой. Практически каждый день к нему приезжала Бетси и рассказывала о всем происходящем в доме и за его пределами, а один раз даже принесла неаккуратную, еле как сделанную его детьми открытку с пожеланиями скорейшего выздоровления, и Александр чуть не заплакал от умиления и гордости к членам своей семьи. Однако было и то, что его беспокоило. Бёрр. На все вопросы о Аароне Элайза отвечала каким-то неразборчивым бормотанием и в спешке удалялась, а врач и то молчал, поджав губы. Что с ним? Ночью Гамильтон вставал со своей кровати и осторожно проскальзывал за пределы палаты под светом зажженной лампы обыскивая комнаты больных. Он успел исследовать около половины палат в его отделении, как в одну особо тихую ночь какой-то полоумный пациент громко закричал увидев нависающего над ним Александра, внимательно исследовавшего его лицо в поиске знакомых черт лица. Через пару мгновений его окружило трое дежурящих в то время людей в белых халатах, и Гамильтону ничего больше не оставалось кроме как прикрыть глаза и выдавить что-то неразборчивое, притворившись во сне ходящим. Как не странно, ему поверили, и бурча что-то успокаивающее, проводили обратно в палату. Можно было бы считать, что для бывшего министра финансов все обошлось, да только вот с этого момента дверь его комнаты на ночь закрывали на замок. Не смотря на то, что это, пожалуй, усложнило Александру поиск бывшего друга, но уж кто-то, а невероятно упертый и горящий решимостью Гамильтон не собирался отступать от своей цели, особенно учитывая то, что в том разговоре с Элайзой лекарь не сказал ни слова о смерти Бёрра, а значит, мужчина будет до последнего искать его в больничных палатах. Ведь по речи врача стало очевидно, что он ранен. Где же ещё его искать? «На кладбище, например» — раздался неприятный голосок в голове, и Александр постарался думать о чём угодно, но не об подобном исходе. Он уставился на белые, покрытые известкой, стараясь сосредоточить своё внимание на на чем угодно, только не на мыслях о Аароне. Он должен жить. Он жив. — Мистер Гамильтон! — прервал своеобразную идиллию чей-то голос. Подняв глаза, бывший министр финансов увидел молодого паренька, выглядывающего из-за двери. Коротко кивнув, Александр дал разрешение на вход в палату, и встал с кровати. Увидев смущение в глазах мальчишки, он коротко хмыкнул, и быстрым движением снял с себя кофту. Паренек с благодарностью приподнял уголки губ, и осторожно размотал бинт, белым бархатом покрывающий его рану. Небольшая, но принесшая Александру огромное количество страданий рана зияла на оголенном теле, практически затянувшись тонким слоем кожи. Осторожно обмочив кусочек ткани в склянке, стоящей на тумбочке рядом, он с явным напряжением и нервозностью принялся протирать рану, явно боясь сделать что-то не так. Вероятно, новенький - ещё мальчишка, ибо отличался от остальных врачей хотя бы тем, что подбородок его только-только начал зарастать щетиной, а в светлых кучерявых волосах не было и следа седины, тонкой паутинкой покрывающей шевелюры большего количества лекарей. Чтобы хоть как-то разрядить обстановку и приободрить паренька, Александр тихо кашлянул, и спросил: — Для чего необходим такой тщательный уход за моей персоной? Рана ведь практически затянулась, и почти ничем меня не беспокоит. — Потому, что нам необходимо проследить за тем, чтобы Ваше ранение было полностью исцелено… «Конечно, учитывая то, сколько денег заплатила Элайза за моё здоровье» —…и рана не воспалилась, как это произошло с одним из наших пациентов. Парнишка сменил тряпочку, и теперь тщательно втирал в кожу Александра какую-то очень неприятную на зрительное и обаятельное восприятие мазь. — Вот как? Что же произошло с этим пациентом? — поинтересовался Алекс, внимательно следя за действиями парня. Мальчишка ответил не сразу. Напряженно размазывая мазь по телу мужчины, он напряженно нахмурился, будто что-то вспоминая. — Проиграл дуэль, вроде бы…- неуверенно ответил он, и слегка отпрянул от неожиданно дрогнувшего тела пациента. —С Вами всё хорошо, мистер Гамильтон, сэр? —Да-да, конечно, — быстро, будто плюнув, ответил Александр, чувствуя как руки начинают дрожать. —И что же он сейчас… жив? Парень удивленно посмотрел на него, но ответил: — На последнем издыхании, насколько мне известно, — сбитый с толку такой оживленностью пробормотал он. —Пуля прошла навылет, попав в бок, а заражение… Плечо Александра пронзила резкая боль. Закряхтев, он согнулся на пополам. Паренек ойкнул, и отпрянул назад на пару шагов. — Мистер Гамильтон, сэр? Мистер Гамильтон! — Не поднимай панику, всё нормально. Этот мужчина… он жив? — стараясь не обращать внимания на боль, Александр встал, и поджал губы, выжидательно уставившись на собеседника. — Я не знаю. После того, как состояние его здоровья ухудшилось, меня перестать пускать к нему. Они считают, что мне еще рано возиться с тяжело больными, — голос мальчишки прозвучал чуть обиженно, но не менее обеспокоенно. — Может, я всё-таки позову старших? — В какой он палате? — В самой последней по главному коридору, слева… а-а зачем Вам это нужно, мистер Гамильтон? —До свидания. Я хочу отдохнуть, — резко ответил мужчина, и быстро накинув на рану пару бинтов, секунду назад находящихся в руках врача, лег на кровать, по шею укрывшись одеялом, и слегка дрожа. Парень, казалось, хотел что-то сказать, но увидев холодный огонек в глазах Александра, поджал губы, и оставив склянки на тумбочке, удалился, беспокойно бормоча что-то о выговоре, который он может получить от врачей за невыполнение своих обязательств. Александр проводил его взглядом, и практически сразу же рывком вскочил с кровати, сморщившись от резкой, звенящей в голове боли. Не стоило так резко подниматься. Осторожно надев на нос очки, Гамильтон подошел к двери, пару раз дернул за поддающуюся ручку, и тихим, но быстрым шагом прошел по коридору, мимо палаты, даже не закрыв в ней дверь. Несколько раз свернув, он увидел ставший во время разговора с врачом практически заветным - коридор, и огибая как всегда неспокойно бегающих по палатам врачей, решительно направился к указанной молодым парнишкой палате. Сердце его болезненно и как-то тоскующе сжалось, когда он подошел к ней, замерев в нерешительности, и неожиданно вспышка стыда и боли поглотила его с головой. Если бы он начал исследовать коридор с конца, или двигался хотя бы чуточку быстрее, Берр был бы уже найден. А что, если всё это время Аарон изнывал от ненависти к Гамильтону? От моральной боли, вызванной предательством бывшего друга? Безусловно, так оно и было. А что, если Бёрр не станет его слушать? Какой-то человек стремительно пробежал мимо Александра, задев его подолом белого халата, и слегка взъерошив длинные волосы потоком быстрого воздуха. Александр вздрогнул, и, вспомнив о том, что его могут проводить обратно в палату заметив за вторжением к кому-то из пациентов, медленно повернул ручку и вошел в дверь. Та с тихим скрипом отворилась. В палате никого не было. Кушетка была застелена, рядом стояла пустая тумбочка, которая обязательно должна была быть завалена чудотворными разноцветными и полупрозрачными склянками. Ни одного признака жизни. Лишь чистая, угнетающая Гамильтона пустота. Может, он зашел не в ту дверь? Это не та палата, и прямо сейчас Аарон сидит где-то поблизости, за соседней стеной? Оно ведь может быть так, верно? — Мистер Гамильтон? Александр обернулся. Часто навещающий его со свежими бинтами врач пожилого возраста с немым недоумением смотрел своему пациенту прямо в глаза. А затем почему-то опустил взгляд в пол. — Довольно интересно то, что Вы, кажется ненароком, попали в палату, где лежал тот, кто заточил Вас в этом несколько не радостном и угнетающем месте. У Вас были какие-то вопросы к этому человеку? Вот уж… — Да, я был обязан увидеть мистера Бёрра дабы задать некоторый интересующий меня вопрос. Его уже выписали? Глаза врача как-то странно блеснули сочувствием, и сердце Александра учащенно застучало. Он обеспокоенно глянул в глаза врача и увидел там какую-то схожую с его настоящими чувствами растерянность. Мужчина поджал губы. — Боюсь, мистер Бёрр покинул эту палату ещё месяц назад, на следующую ночь после прошедшей тогда дуэли. Сейчас сюда заселятся новые пациенты. Рана, что Вы нанесли была слишком серьезной, мистер Гамильтон.

***

Теперь жизнь Гамильтона похожа на кошмар. После приезда домой он практически не вставал с кровати, не побуждал его на это даже голод с жаждой. Да и вставать ему было незачем— с работы его уволили, благополучно забыв о всех его достижениях, и видя в нем лишь убийцу вице-президента Аарона Берра, убийцу, заклеймившего всю свою жизнь одним только днем, в который состоялась злополучная дуэль. Каждый день, с утра до глубокой ночи, грудь Александра будто рвало на части нестерпимой болью, нанесенной острыми когтями совести, а может, чего-то большего. Он старался не плакать, но в глазах то и дело начинало пощипывать, и с щеки еще относительно молодого мужчины скапывали, пусть и одинокие, но упрямые слезы. Он не понимал, где находится, для чего живет, для чего помнит. Вот и сейчас, поднявшись на дрожащих руках, он попытался встать с кровати, но с самого начала тщетная попытка не окончилась успехом. Ему удалось лишь с усилием сесть, и отбросить с лица длинные волосы, обречённо и непонимающе уставившись в стену, не видя затуманеными пеленой слез глазами ничего кроме смутных очертаний его покоев. Или не только их. —Зачем ты снова пришел? — тихо, с едва заметными нотками страха и безудержной скорби, спросил он, стараясь не выдать мы панику. Расплывчатые очертания белой, полупрозрачной фигуры явились перед его взором. И снова он узнал эти блестящие уже совсем другим, неземным светом глаза, узнал это стройное и сильное тело. Лишь единственное никогда не было знакомо ему, — еле заметная дыра, насквозь пронзающая тело мужчины. А так Аарон Бёрр выглядел точь-в-точь так же, как и при жизни. Невероятно холодные, светлые пальцы упали на его плечи, заставив вздрогнуть, со страхом отстранится. Мертвый подошел чуть ближе, и заглянул в глаза Александра, чуть слышно что-то прошептав, и дотронувшись до стекающей по щеке слезинки. Та не исчезла, но Гамильтону казалось, она стала намного горячее, и уже обжигала кожу, сползая на дрожащий подбородок. Аарон прошептал что-то ещё, и исчез. Как и в три предыдущие их встречи. Тело Александра сотрясло рыдание, сердце билось так часто, что грозилось выпрыгнуть из груди, а в глазах стояли слезы и боль, смешанные в один страшный яд, медленно съедающий разум мужчины. Ему было плохо, практически точно так же, когда он, весь дрожа, услышал о смерти его дорогого Филипа. Тогда он закричал. Сейчас кричать нельзя. Гамильтон встал со своей кровати, и пошатнулся, увидев нечеткий, будто развевающийся на ветру силуэт, исчезший практически в ту же секунду. Схватившись за стену, он почувствовал, как его дыхание становится все более спертым и обрывчивым, из легких воздух выходит с негромким свистом, а лицо застыло под «коркой» недавних слез. Но не обращая внимания на дыхание, на внутреннюю боль, он осторожно опустился, и просунул руку под своё ложе, практически сразу нащупав холодный, деревянный прямоугольник небольшого размера. Вытащив его из-под кровати, он провел пальцем по резной крышке, и открыв ее, осторожно достал пистолет. Тот самый пистолет. Встав, он осторожно поднял оружие к голове, и прижал его дуло к своей щеке, чуть отпрянув от обжегшего кожу холода. Подняв взгляд к потолку, он мысленно попросил прощения у детей и Элайзы. Руки больше не дрожали. Когда он прижал палец к кнопке, его губы дрогнули в робкой, не безумной улыбке. —Говори меньше. Улыбайся больше.