Место, что зовется домом

По большей части он молчит, только смотрит, наблюдает и пытается принять. Его руки постоянно что-то теребят, пальцы выводят какой-то узор, планы, воспоминания, хранящиеся на столешницах и в окружающей пустоте. Ему нравится стоять у окна, созерцать мир снаружи — он выглядит попавшимся в капкан и запертым в ловушке. Он похож на маленького мальчика, который хочет поиграть во дворе, но на улице идет дождь и можно простудиться. За два месяца он не проронил ни слова, а когда начал выдавать односложные ответы или короткие комментарии, она сделала вид, что вовсе не удивлена. Иногда она замечает присутствие Малфоя в его комнате через щель под дверью. Слышит, как тот читает вслух стихи или философские трактаты. Она знает — он поступает так лишь потому, что не любит собственный голос в разговорах с ней: надломленный, слабый, глухой, блеклый. Она тоже не любит тот голос, поэтому прилагает все усилия, чтобы Малфой ее не заметил. Но в этом небольшом доме они одни, поэтому порой тишина добирается до нее, пробуждая необходимость услышать хоть чей-либо еще голос, помимо собственного. Возможно, это другая причина, по которой он с ней не разговаривает. Иногда ее это ломает. На двух руках хватит пальцев для того, чтобы сосчитать, сколько раз она на него накричала, и всего на одной, чтобы сосчитать, сколько раз она впадала в неистовство. Всего три недели назад Гермиона швырнула перед ним на стол чашку с остывшим чаем. Малфой вскочил, когда жидкость и осколки фарфора достигли его рукава, заорал, что она потеряла рассудок, что лучше бы предстал перед Волдемортом, чем жил с ней в одном доме. Она обрадовалась разрушенной тишине, хоть какой-то реакции. Она знает, что иногда давит слишком сильно, но это помогает достигнуть желаемого результата. Порой она надеется, что Малфой расколотит, уничтожит все в доме, пока он, надрывая легкие, кричит о том, что ничего из этого не желал. Ведь безумие и ярость намного лучше, чем апатия. После этого случая он наблюдает за ней в течение недели, вглядывается через платиновую бахрому светлых волос напряженными серыми глазами; мрачное предчувствие таится в душе. Она его не винит. Порой, она и сама себя пугает. Иногда она дотрагивается до него. До его волос, плеч, спины. В первые несколько раз Малфой отшатывался, и она прекращала. Но когда решилась вновь, он остался стоять, уставившись в пустоту, позволяя ей эти касания. Сейчас он смотрит на нее, и это единственное подтверждение того, что он осведомлен о ее действиях. Но Гермиона не встречается с ним взглядом. Хотя выглядит все так, словно на самом деле Малфой не осознает, что она делает. Словно Гермиона видит пустую оболочку, потерявшегося мальчика. Словно некий внутренний инстинкт заставляет пальцами перебирать его волосы, в успокаивающем жесте касаться спины, когда он стоит у окна. Она считает, что Драко Малфой ей должен. Возможно, школьные издевательства стоило оставить в прошлом. Но ведь школа закончилась лишь год назад, и Гермиона еще не обо всем позабыла. Все же порой она забывает, когда видит его стоящим у кухонного стола в не по размеру большой одежде, изо всех сил пытающимся вспомнить, как сварить кофе. Но он замечает ее взгляд, начинает глумиться — и воспоминания снова с ней. Она возвращается во времена, когда каждый день должна была справляться с ненавистью, «грязнокровкой» и ощущением, что не принадлежит месту, в котором столь многого добилась. И все из-за одного мальчишки. Одного глупого, белобрысого мальчишки. Это несправедливо. Да разве когда-либо было иначе? Гарри удалось оставить это позади. Гермиона не знает как, но удалось. Гарри не говорит о Малфое или о том, почему в тот день помог Драко избежать Азкабана. Гарри поступил именно так, как поступил — и это единственное, что имеет значение. Малфой нечто сделал или показал, и в сознании Гарри что-то изменилось, заставило поступить именно так. Но Гермиона не знает, что именно произошло. Она до сих пор не забыла лицо Малфоя в тот день, когда он в шоке и неверии уставился на Гарри. Снейп занял его место, позволив заковать себя в кандалы, когда Малфоя выводили из комнаты. Люди многим ради него пожертвовали. Даже Снейп отдал свободу, лишь бы убедиться, что Драко сохранит свою. Гермиона понятия не имела, что остальные видели в нем, что заставляло их идти на подобное. Она пыталась выяснить, но находила лишь тьму. Она думала, что не имела права. Не имела права молчать, впадать в уныние, превращаться в ходячий труп, пока Снейп гниет за него в тюрьме. Не имела права, когда в войне погибают люди; в войне, от участия в которой он избавлен. — Грейнджер. — Гермиона оборачивается, глядя на его растрепанный вид. — Сова. Он кивает головой в сторону коридора и отталкивается плечом от дверного косяка. — О, ты голоден? В ответ он пожимает плечами; она следует за ним на кухню. Гермиона смотрит на сову, что чистит перья, сидя на подоконнике, предлагает ей угощение и отвязывает свернутый пергамент от ее лапы. Она разворачивает письмо, едва замечая, как сова улетает прочь. Нервы всегда на пределе, когда она получает почту. Никому не известно, что за новости ее ждут. Она быстро просматривает письмо, хмурится, читает более внимательно. Поднимает взгляд от пергамента и слегка пугается, замечая наблюдающего за ней Малфоя. Он вопросительно выгибает бровь, и она возвращается к чтению. — Ты... — Гермиона умолкает. Протягивает ему письмо, отдергивает руку и замирает. Нерешительно переступает с ноги на ногу и снова протягивает к нему руку с пергаментом. Какое-то мгновение он наблюдает за ней, словно желая убедиться, что она больше не собирается забирать письмо, и принимает его. Гермиона наблюдает, как его взгляд блуждает по строкам, рука опирается о спинку стула, Драко кусает губы. Дочитав, он медленно складывает его. — Ты хочешь поговорить об этом? Он бросает на нее быстрый взгляд, кладет письмо на стол. — Моя мать пропала без вести. Больше нечего сказать. — Дергает плечом. — Да, но она может быть в опас... — Мне это прекрасно известно. Смотрит на нее, и Гермиона уверена — именно таким взглядом он обозначает конец разговора. Но это не работает с ней. Никогда не работало, даже в этот проклятый год. — Бояться или беспокоиться — это нормально, Мал... — Прекрати. У Гермионы мелькает мысль, что не стоило бы давить в этом вопросе. Но часть ее — темная, злобная часть — видит в сложившейся ситуации прекрасную возможность. — Но это ведь твоя мама. Никто не знает, где она, или что с ней делают, лишь бы... — Я прекрасно понимаю... — Опасные нотки скользят в его голосе; он упирается ладонями о стол и склоняется вперед, бросая на нее гневный взгляд, — …что ты пытаешься сделать, Грейнджер. — Стараюсь поддержать? — Прекрати. Не оскорбляй ни мой интеллект, ни то малое количество недееспособных клеток своего мозга. — Ненормально, Малфой, — она впивается в него взглядом, — оставаться таким невозмутимым, когда твоя мать может быть мертва. — Какого черта я должен сделать? — орет он, взмахивая руками. — Не важно, это не твое гребаное дело, Грейнджер. Так что отвали. Она смотрит на его удаляющуюся спину три, четыре секунды. — Знаешь, ты не заслуживаешь этого. Он оборачивается и смотрит в ответ, слегка выгибая брови и склоняя голову вправо. Гермиона закатывает глаза, понимая, что он отказывается отвечать. — Ты не заслуживаешь находиться здесь... в безопасности. Сейчас ты должен был бы ощущать на себе весь гнев Волдеморта. В любом случае, ты почти труп. Она наблюдает, как напрягается и дергается его челюсть, лицо замирает, словно превращается в камень — что-то холодное, жесткое, неумолимое. Но он по-прежнему не произносит ни слова, поворачивается к ней спиной, движется в сторону гостиной. Гермиона рычит в отчаянии, хватает со стола ложку, которой он помешивал кофе, швыряет ему в след. В гневе смотрит себе под ноги и слышит скрип кафеля в дверном проеме. Вскидывает голову, когда что-то ударяет ее по плечу и с лязгом падает на пол. — Прекрати. Бросать. В меня. Всякое. Дерьмо, — шипит он. — Нет, Малфой, — кричит она. — Нет, пока ты не начнешь вести себя, как нормальный человек. Или, подожди... Ты вообще когда-нибудь знал, как ведут себя нормальные люди? Может, ты какой-то монстр или зомби? Дело в этом? — Ты понятия не имеешь, кто я… — Да я и не хочу! Все, что мне нужно знать, — ты дрянной человек, Малфой! Ты... — Тогда заткнись! Прекрати пытаться завести разговор, перестань подслушивать под моей дверью, не касайся меня больше и не пялься! — Она чувствует, как румянец заливает лицо, и едва ли может выдержать взгляд Малфоя, ведь он стоит так близко. — Мы не друзья, Грейнджер. Я знал, что это случится. Мне не нужны чертовы беседы с тобой, и я понятия не имею, почему ты продолжаешь пытаться меня заставить! — Потому что! — кричит она. — Ох, какой умный ответ. Проклятье, Грейнджер... ты дурила всех в школе? Потому что я не могу найти между тобой и фразой «самая умная» никакой связи. Совсем. — Отвали, Малфой. Дело в том, что я не вижу в тебе ничего того, что видят другие. Я честно пыталась рассмотреть хоть что-то хорошее или... — Во мне этого нет... — Я знаю! Ничего нет! Ты. Сам. Ничто. В этом весь ты, и большим тебе никогда не стать, Малфой! — Тогда почему ты продолжаешь пытаться? — кричит он; лицо раскраснелось, через бледную кожу на его шее виднеется пульсирующая голубая вена. Гермиона замолкает, осматривает его, замечая в глазах гнев и недоумение. — Не знаю. Слабое оправдание, и ей это известно. Она пожимает плечами, словно подчеркивая свои слова, опускает взгляд на его шею, где по-прежнему пульсирует синяя вена. С рассеянным видом поднимает руку, скользит пальцами по мягким волосам на его затылке. Малфой не сводит с нее пристального взгляда, но она игнорирует его, как и всегда. Со странным ощущением беспечности дергает его за шею, царапая ногтями кожу. Приподнимается на носочках, смотрит на нос, нежно целует в уголок рта. Слегка задевает его губы своими, но не раскрывает их, не предпринимает больше никаких действий. — Боже, — шепчет она, отстраняясь. Отпускает руку с его шеи и вздыхает, глядя в пол, закрывает лицо ладонями и трет его в легком смущении. Румянец стыда заливает щеки; тяжелая тишина повисает в кухне, и Гермиона пытается понять, какого черта только что произошло. — Только не говори, что была тайно влюблена в меня с... — Нет! Нет. Ни в коем случае, — это правда, она никогда не любила его, и не полюбит. Гермиона бормочет ругательства, разворачивается и задевает его грудь, когда пытается найти пути отступления, все еще не отрывая ладоней от лица. Она чувствует, как Малфой дергает ее за майку, и она медленно опускает руки. Оглядывается, смотрит на его кисть, плечо, шею, переходит к лицу. Сверлит взглядом его лоб, пока не набирается смелости заглянуть в глаза. Как только она это делает, он снова дергает ее и притягивает к себе. Он отпускает майку, проводит ладонями вверх по изгибам спины, достигает волос. Раскрывает заколку и бросает на стол, запуская руки в спутанные кудри. Склоняется вперед, его губы совсем близко от ее губ, она произносит: — Я ненавижу тебя. — О, — шепчет он с едва заметным кивком, — это очевидно. Она закатывает глаза на сарказм в его голосе, но так и не успевает огрызнуться в ответ. Между ними бушует сила, что весьма неудивительно, ведь так было всегда. Его поцелуй жесткий, язык — настойчивый, он тянет ее за волосы, не обращая внимания на ее удобство, лишь на свое. Гермиона пытается забыть, ведь она была так одинока, а происходящее — совсем не разговор. Это соприкосновение с другим человеком, и оно обжигает, заставляет ощущать себя более живой, чем за последние восемь месяцев. Она зажмуривается, позволяя руке прочувствовать форму его плеч, нежность кожи на шее. Другой ладонью исследует грубый материал рубашки. Она старается потеряться в моменте, заблудиться, потому что подобного больше никогда не произойдет. Не здесь, не во время войны, не с ним. Он помогает, обхватывая ладонью ее грудь, большим пальцем дразня сосок, лаская губы языком. Она исследует его рот, пока он не вынуждает ее отступить, разжигая внутри нее пламя. Он скользит рукой под ее майку, касается нежной кожи живота. Гермиона не знает, находит ли он ласковыми ее прикосновения, когда она стаскивает с него рубашку через голову и проводит ладонями по груди. Происходящее пропитано отчаянием. Нужда, что дремала прежде, опаляет ей ребра. Огонь дорожкой спускается вниз, вслед за его руками, проворные пальцы уже расстегивают джинсы и вместе с бельем стаскивают к лодыжкам. Малфой наступает на штанины, позволяя Гермионе освободиться от одежды, ногой отбрасывает вещи в сторону, продолжая языком ласкать ее шею. Он поцелуями смещается к ее плечу, посасывая и прикусывая нежную кожу; Гермиона опускает взгляд, пытаясь успокоить дрожь в руках. Она стаскивает с него брюки и трусы и замечает, как выдаются его тазовые кости, как проступают ребра. Внезапно это перестает ее интересовать — он входит в нее одним пальцем, выходит, проводит им между складок, лаская клитор. Она хрипло стонет. Драко приподнимает ее за талию, ногтями впиваясь в тело. Он прислоняет ее спиной к холодильнику, чтобы было проще удерживать вес, когда она обвивает ногами его бедра. Он задирает ее майку и лифчик, не утруждаясь снять их. Малфой склоняет голову, и Гермиона чувствует, как он языком обводит ее сосок, рукой ласкает второй, перекатывая его между пальцами. Она царапает его кожу ногтями, пока он не поднимает голову, но она прогибается в спине, чтобы его рот снова оказался у ее груди. — Боже, — стонет она, на мгновение запрокидывая голову. — Сейчас. Сейчас. Гермиона тянет его за волосы, заставляя поднять голову, затем сама склоняется, целует Малфоя и протягивает между ними руку, чтобы направить его член. Он прикусывает ее нижнюю губу, входит в нее до упора, сжимая бедра, и резко выдыхает сквозь сжатые зубы. Он спотыкается о брюки, опутывающие его лодыжки, отпускает ее бедра и упирается в холодильник. Схватив его за плечи, Гермиона задерживает дыхание и приподнимается, а после опускается на него. — Боже, — повторяет она, и Малфой наклоняется для очередного поцелуя. — Драко. Драко. Он набирает темп, вколачивается в нее так жестко, что она едва может дышать. Ей требуется пара секунд, чтобы подстроиться под ритм и начать отвечать, пятками упираясь в его поясницу, впиваясь ногтями в плечи. Их языки в поцелуе вторят толчкам бедер, каждый пытается одержать верх. Эмоции переполняют Гермиону, она не может дышать, запрокидывает голову. Каждая ее фибра, нерв, клетка, молекула ДНК переместились в низ живота и молят о разрядке. Каждый раз, когда он погружается в ее тело, она опускается на него встречным толчком и отчаянно стонет. Он вбивается в нее, дышит в шею. Поворачивает голову, нижней губой снимая пот с ее кожи, движется вверх, чтобы прикусить чувствительное место за ухом. — Драко, — стонет она, ноги трясутся. — Прошу, Малфой. Он отпускает ее плечо, скользит ладонью по разгоряченной коже. Подушечкой большого пальца дразнит клитор, чередуя поглаживания и шлепки. Гермиона ударяется головой о холодильник, вскрикивая от оргазма; она замирает, ощущая, как в безумной пляске вертится мир вокруг. Чувствует, как напрягаются мышцы шеи и плеч, когда он прикусывает ей мочку, тянет, протяжно стонет, беспорядочно двигая бедрами, и кончает. Они оба, скользкие и мокрые от пота, тяжело дышат, прижимаются друг к другу кожа к коже. Прежде чем отойти, он ждет, пока успокоится их дыхание и Грейнджер спустит уставшие ноги с его бедер. Она закусывает губу, когда Малфой выходит из нее, и чувствует, как по ноге стекает сперма. Нагибаясь, он подтягивает брюки и застегивает их, оглядываясь в поиске рубашки. Гермиона одергивает майку с лифчиком, ее лицо залито румянцем, и дело не только в недавнем напряжении. Когда она натягивает белье, слышит скрип кафеля возле выхода из кухни. Гермиона поднимает взгляд на обнаженную спину Малфоя. — Ты собираешься что-нибудь сказать? Он замирает на середине шага и медленно оглядывается, выворачивая рубашку с изнанки. Он ведет плечом, и Гермиона замечает отметину, что оставила ногтями. — Что здесь сказать? — Не знаю. Что-нибудь. Он с прищуром изучает ее, отвлекаясь от рубашки. — Это ничего не значит, Грейнджер. О причинах она может подумать позже. После освежающего душа, когда будет лежать в постели, глядеть в потолок и справляться с виной и сожалением из-за случившегося. — Получается, ты так и собираешься притворяться, что меня не существует? Ты... — Ты реально думаешь, словно это что-то значит? Мы перепихнулись, Грейнджер. Не такое уж и событие. Все вышло из-под контроля, такое случается. — Пожимает плечами. — Это неважно. Она складывает руки на груди, словно это поможет скрыть факт, что она стоит в голубом белье перед парнем, которого ненавидит. — Ты такой мудак. — Да. Но, тем не менее, Снейп пожертвовал всем, Поттер вытащил меня, а ты — трахнула. — Ненавижу тебя, — раздраженно произносит Гермиона, поднимая с пола джинсы. — Значит, мы со всем разобрались. — А знаешь что? Мне так, так сильно надоело жить с тобой в этом доме! Меня уже тошнит! — Ты разбиваешь мне сердце, Грейнджер. Гермиона фыркает, громко сглатывает и со злостью пристально смотрит, как он через голову натягивает рубашку. — Мне тоже здесь не нравится. Мне не нравится находиться с тобой, постоянно кричащей или швыряющей в меня всякое дерьмо. Мне не нравится, в какой ад превратилась моя жизнь. Мне не нравится, что я застрял здесь, потому что теперь единственное, чем я могу занять себя, — это снова и снова проигрывать в голове свое прошлое и ошибки, которые совершил. Я облажался, Грейнджер. И для нас обоих будет лучше, если ты не забудешь об этом. — О, я не забуду. Я... — Так отвали. Давай, ненавидь меня, сожалей о произошедшем, запрись в спальне на три дня. Кричи, плачь, ищи оправдания. Делай все, что должна. Только отвали. Изучая Малфоя, она замечает в его глазах что-то новое — неужели он боится? Боится, что она продолжит пытаться и в итоге он сломается, все случится и больше не будет возможности держаться за последний оплот нормальности в его жизни: ненависть к Гермионе Грейнджер. Или же она, как всегда, слишком долго в него всматривается. В любом случае, дело лишь в том, кто она есть — она не совершает ничего бессмысленного. Хотя насчет этого раза Гермиона сомневается. Ей этого хотелось. Момент, вырванный кусочек времени, который никак не исправить, но можно скрыть. Что-то импульсивное и отличное. Разрыв в монотонной спирали секунд, и тишины, и мертвых воспоминаний. Ей нечего сказать, она это знает, поэтому поворачивается и уходит. Она слышит шаги на лестнице, когда он поднимается в спальню, закрывает за собой дверь. Не осталось ничего, кроме вездесущей тишины, проникающей в каждый угол, заполняющей все пустотой. Ей ненавистно дышать, находясь с ним в этих пустых комнатах, что неизбежно загоняют разорванные жизни в позабытый угол мира. Они оба пытаются понять вещи, с которыми, как думали, никогда не столкнутся, пытаются пересечь границы, о существовании которых не знали. Она ненавидит это так же, как он ненавидит ее. Но где-то вдоль черты, этого уже недостаточно, и теперь единственное, что у нее осталось — он. Жизнь иронична, судьба жестока, и Гермиона даже не представляет насколько. Она больше ничего не понимает. Просто желает, и ждет, и пытается принять. Просто смотрит на парня, который стоит у окна и созерцает мир снаружи, словно чего-то ждет. И она наблюдает, потому что, возможно, она ждет того же самого. Возможно, они всегда этого ждали.