Они высекали свои имена,
Пытаясь вдохнуть в эти знаки с е б я.
— Мы, неопытные юнцы, поголовно бросались к ее ногам. Такая, понимаете, страсть одолевала: и непонятно, чего хотели, и зачем хотели, и почему так добивались. Она обычно по вечерам сидела в ресторане на Пушкинской, которого уже нет давно, — дрожащий голос седого старика слегка сбился, но он продолжал, — там раньше наша дореволюционная элита, золотая молодёжь! — он с самоиронией поднял вверх указательный палец, — ошивалась. Ну и мы заходили поглазеть на неё. Я, честно признаться, — усмехнулся он, — первым приходил после работы. Она хоть бы внимание обратила! В изящном красном платье, в тёплой дублёнке тёмно-коричневого цвета, как сейчас помню, сидела, разговаривала с какими-то сопляками. Они ей то вино, то шампанское — всё, в общем, предлагали, но та никому не поддавалась. Маяковский, кажется, тоже о ней слыхивал где-то, но в этом заведеньице показывался редко. Не любитель, видно, был. Баба роковая, но не для каждого, конечно! Не знаю, чем взяла, чертовка, но так хотелось самому к ней подсесть, что с месяца три, каждый день, к восьми вечера, как к себе домой, я шёл на Пушкинскую. Не помню, как и когда появился около неё Маяковский, но шуму наделал, — приостановился пожилой мужчина, покачав головой, — ой-ой-ой. Она и с ним была холодна, но видно было, что зацепил её. Он за ней носился, цветами закидывал, стихи читал постоянно, удивлял всех, в общем. Ему хлопали, кричали, признавались в любви, а он всё бегал за ней, как верный пёс. Ей уже, видно было, надоедала эта маяковская заносчивость. Хитрая, как лиса, была. Сначала поманила, обворожила, потом, поверите, нечаянно просчиталась и сама повелась. Мы ему завидовали страшно! Дураки такие, ей-Богу, — засмеялся старик, — видели же, что гроша медного этот сплин не стоит, а все равно ждали своей очереди и с жадностью поглядывали на Володю. Он по началу к ней и так, и эдак, ну никак не мог взять — упёрлась как скала! Потом немного оттаяла, но всё равно держала на расстоянии. Это я только теперь понимаю, что не в Маяковском и не в остальных дело, а характер у бабы такой, что поделаешь. Володя в неё был страстно влюблён, это точно. Так продолжалось около года. Двух даже. Любопытные наблюдали, особо любопытные пытались встрять. Он потому и запретил ей ходить по кабакам и ресторанам — только с ним. Многие не на шутку озлобились — она с Маяковским, а они все за бортом: негоже. Интриги, конечно, быстро плелись. Знаете сами, как у нас оно бывает. Я как-то остыл уже к тому времени, но интерес, конечно, вещь преходящая. Спустя год уже как-то подуспокоилось, поутихло всё. Через многое пришлось пройти — нелёгкие времена. И на кабаки по вечерам ни денег, ни желания уже не оставалось. Всех удивляла только Володина привязанность. Для него словно и не прошло ни дней, ни месяцев, ни лет — будь он человеком поменьше, ему, наверное, пришлось бы кричать о своей любви, но он говорил спокойно, отчётливо, и слова-то подбирал такие трогательные, тихие! Стихов уже было больше: в основном, конечно, он про неё и для неё писал, но людям нравилось, народ тогда этого только и хотел. Не сказать, чтобы она сильно изменилась или стала добропорядочной женщиной: она такой, как была, и после войны, и после голодных годов оставалась. Но и на нашей улице наступил праздник — весна, оттепель, как хочешь верти. После разрухи начали отстраивать, отделывать, зажили прежней жизнью! — с воодушевлением отвлёкся мужчина. — Она теперь уже не в дублёнке, в шубе начала показываться. Маяковский снова за ней по пятам. Любил до обожания — это все видели. Как ему только слов хватало на все его строки и лесенки! Но тогда в нас самих что-то изменилось. Глаза, что ли, протёрли? Она нам всем вдруг пустышкой показалось. Массовое затмение, скажем-те. Мы уже из юнцов превратились в мужчин, а она всё такая же. «Ужель не в характере дело?» — думал я. Порешили, что баба дура. Зря только, думал, время растратил! Мы все разом начали Володю вразумлять: мол, не растрачивайте, товарищ Маяковский, сил на ветер, она вам ничего полезного не даст — простая кокетка. Поэт разозлился, плюнул на нас на всех. Он в неё после того раза ещё крепче вцепился. А ей, видно, уже совсем не до него. Володя плакал даже. Нам жалко его было, дурака, но что поделать!.. У неё потом ещё кто-то появился: видно было, что увлеклась, забыла про Маяковского. А он такие оды ей писал! Рыдать, на коленях умолять готов был, сам себя доводил. У него тогда и остальные дела тоже не заладились. Он, кажется, и сам уже понимал, что обманулся. А потом… сами знаете, что потом. До последнего писал для неё, видел в ней роковую, необузданную стихию, а на деле… Не так всё это было, как ему мечталось. Жаль его. Столько сил, столько задору в нём было, — с тяжёлым вздохом заключил старик.
Девушка недоверчиво взглянула на него из-под опущенных ресниц. Все это время она поспешно записывала рассказ, но теперь вынужденно прервалась, чтобы задать вопрос.
— Вы дружили с ним? — осторожно поинтересовалась она.
В ответ последовал отрицательный кивок головой.
— Откуда тогда?.. — девушка не успела договорить.
—
Я был читателем, — тихо произнёс пожилой мужчина глухим, вкрадчивым голосом.
⠀⠀⠀⠀⠀⠀
