Мне нравится, как ты лжешь

      И снова всё вокруг мокрое, будто всемирный потоп разверзся и здесь. Во время банкая, правда, тоже не очень-то солнце светит, но… всё же лучше, чем сидеть и ощущать на себе гнёт этих капель, в которых скопилась вся головная боль Короля всея болота. Эти маленькие упругие негодницы проникают не только в ткань косоде и хакама, делая их ненормально тяжёлыми и липкими, но и в голову пустого! Чёрт!       Сидя здесь, на мокром стекле бледно-синего здания, повёрнутого, как и его хозяин, Хичиго в сотый раз обдумывал, как бы объяснить рыжему свою любовь к воде. Вернее, её отсутствие. Пусть страдает, когда старик здесь, а не он! В конце-концов, он не виноват, что у Ичиго наверху что-то там произошло. — … — А, кстати, что же?..       Любопытство — второе счастье, как и наглость, вот только с первым мириться тяжелее, а у пустого и вовсе отсутствует такое понятие, как «смирение», да и потребность в нём… он же пустой.       Прикрыв бледные веки и полностью отдав себя ощущениям, Хичиго почувствовал укол чего-то острого. Капли словно создавали внутри него отдельный мир, где собрались чужие для него чувства. В груди сдавило, будто сердце сжали в кулак и постепенно сплющивали, как пустую консервную банку. От боли в висках Широсаки резко распахнул глаза с суженным до предела зрачком. Казалось, вот-вот и он взорвётся, так и не доказав Куросаки, что истинный Король — он. Судорожный вздох и альбинос вновь приобрёл озлобленное и одновременно совершенно спокойное выражение лица. Тяга к правде была сильнее его, сильнее, чем неизведанность, подпитываемая болью. И пустой сдался, вновь окунаясь в омут чужих эмоций, сливаясь с дождём, подсматривая, как последний извращенец, в щель между своим сознанием и сознанием Его Величества.       Вновь боль. Её поток был нескончаем, словно сам белый стал ею. И всё же… где-то на грани с безумием почудились звуки, и вот он уже видит. Видит, стоя посреди комнаты, незримый для всех. Видит солнечный свет, которого так не хватает у него в обители, видит игрушку, орущую что есть мочи, и видит Короля, сверлящего взглядом потолок, ничего вокруг себя не замечающего, лежащего на кровати безвольным коконом, будто и неживой вовсе. — Эй, Величество, — окликнул его Хичиго, размеренно прошагав к кровати.       Рыжеволосый дрогнул, будто в конвульсии, единожды двинувшись всем телом. Широсаки тоже удивился. Неужели слышит? — Нет, нет… — словно в бреду повторял рыжеволосый, закрывая руками лицо, — не верю!       И всё же, нет… Осознание этого вызвало у Хичиго весьма противоречивые чувства: облегчение, ведь тогда Куросаки ни за что не узнает о том, что пустой смотрит на него в не самые подходящие моменты, и досаду, ведь сейчас Хичиго хотел быть увиденным. — Ичиго, — позвал он, дабы удостовериться, но услышал лишь тишину в ответ.       Альбинос устроился на свободной части ложа, подмяв под себя ноги. Взгляд чёрных глаз с сияющей золотым светом радужкой скользнул по ровному загару кожи, плавно переходя от измученных ступней к перебинтованному торсу, а дальше к лицу, обрамлённому огненными прядями. Куросаки не выглядел несчастным, скорее… его вид был похож на обманутого, терзающегося сомнениями человека, который за эти самые сомнения ненавидит себя. Хоть по нему и не скажешь, но Широсаки умеет тонко чувствовать атмосферу и ситуацию, когда она напряжена или когда не стоит делать тех или иных вещей. Другое дело — ему на это плевать с высокой башни, так что рыжий думает о нём только то, что видит. Да и мнение у этого шинигами предвзятое… Пустой — только так он и зовёт его, хотя альбинос не раз вдалбливал в его голову свое имя, но мальчишка упрямо не желает воспринимать его слова.       Это недоразумение, что сейчас бьётся в агонии собственных чувств, наверняка даже не догадывается… Изнутри тоже видно. Нечётко правда, но видно… как какая-то рыжая голова находит себе всё новые причины для самоистязания. А со знамением, коим выступал нескончаемый, в такие моменты, ливень, он и вовсе мог предсказывать следующее появление Короля в королевстве. Ведь по закону жанра: сначала что-то происходит, Куросаки пару дней страдает, чем очень бесит Хичиго, а после… отправляется исправлять случившееся, попадая во внутренний мир после неудачной попытки. И уже тогда вместо того, чтобы как следует наподдать рыжему авантюристу, белый вынужден вправлять ему мозги пафосными речами, продиктованными заботливым стариком, и биться с ним вполсилы, нарочито используя что-то новенькое, мол, смотри и учись, сопля шинигамская. Но не теперь… На сей раз Широсаки поступит по-своему.       Взгляд задержался на глазах, что менялись совершенно без закономерности. Горели огнём ярости, плавно перетекая в полное безразличие, чтобы потом наполниться страданием. И вновь неразборчивый шёпот.       Хичиго долго наблюдал эту сцену самоотверженного героя, решающегося на что-то, и задавался вопросом, до каких пор Куросаки будет врать ему? Безусловно, спасать кого-то или решать свои проблемы самостоятельно — бравое дело, но не тогда, когда от твоей жизни зависит ещё чья-то. Пустой-то он пустой, но, так-то, жить все хотят…       Прикосновение белесой ладони к пылающей щеке оказалось невесомым даже для него, пылающего изнутри. И хотя Ичиго не мог почувствовать это, создавалось впечатление, что рыжий даже не против. Сбивчивое дыхание шинигами заставило пустого на миг забыть о своей цели, однако, то оказалось лишь минутным помутнением. Он приступил. Рука переместилась на лоб, чуть смахнув рыжие лохмы, а картинки мелькали за закрытыми веками в белоснежной голове, сменяя друг друга на умопомрачительной скорости. Главнокомандующий, капитаны, шинигами… рыжая девчонка пропала?       Отпрянув, Хичиго свёл все ниточки в нехитрой системе. Арранкары, оказывается, не только сильны, но и хитры. Хотел бы он сказать умны, но… всё слишком очевидно на его взгляд. Банальная провокация, а этот твердолобый ведётся, впрочем, как и всегда…       Наклонившись к самому лицу, коснувшись чужого лба своим, белый поморщил лицо, болезненно ухмыляясь. — Это всё, о чем ты не мог рассказать мне, Король? — из разбитого игрушкой окна подул ветер, забрав с собой тихие слова. Всё равно тот, кому они предназначались, их не услышал бы.

***

      Взгляд помутнел, и всё, что он успел запомнить перед тем, как окончательно угодить во власть небытия: мокрые карие глаза и крик той, которую он желал спасти. Грудь небрежно пробита рукой эспады, не гнушающегося марать руки о самый настоящий, им же провозглашенный мусор, а меч угодил в руины дворца, лязгнув цепью. Если бы металл мог озвучить свои мысли, то наверняка это была бы язвительная насмешка. Только слышать её уже никто бы не смог.       Несколько секунд, что его тело провело в падении, Ичиго ещё мог видеть нечто, отдалённо напоминающее его товарищей и бывшего противника, схлестнувшихся в битве. Но стоило шинигами коснуться твёрдой поверхности, как разум тут же очутился во внутреннем мире, где обычный голубой небосвод осквернили уже не белые облака, а чёрные грозовые тучи, вид которых вопил о случившейся беде. Несколько зданий были полуразрушены и кое-где виднелись трещины, уходящие в никуда, оканчивающиеся где-то за горизонтом. Было чувство, что это не трещина на здании, а его собственный глаз раскололся надвое, вытворяя всякие причуды, вводя в заблуждение. — Спасибо, что зашёл проведать, — привычный лязг над ухом ввёл в секундный ступор, и Ичиго уже хотел было дёрнуться в сторону, как неожиданно обнаружил себя парализованным, — даже ничего не скажешь? — Что происходит? Почему я здесь?! — на Хичиго, медленно лавирующего между массивными обломками и фигурой самого шинигами, градом посыпались вопросы.       Пустой скривился. Презрение и укор, чётко прослеживаемые в черно-золотых глазах, казались всё яснее с каждым мгновением. Несколько секунд сверля взглядом свою копию, он всё же обыденно ухмыльнулся и ответил на все вопросы разом: — Ты мёртв, Ичиго.       Протяжный, холодный тон подействовал отрезвляюще. Если до этого Куросаки сомневался, то теперь вся пелена с сознания спала и уступила место суровой действительности. Герой был повержен, а его старания стёрты в пыль. — Как тебе нравится твоё новое положение? — Широ продолжал двигаться вокруг него, обводя взглядом фигуру в чёрном. — Ты ведь этого и добивался? Точки невозврата… Всё тебе игры, ржавый ты Король! — Я не понимаю… — Каждым испуганным и шокированным взглядом карих глаз рыжеволосый пробивал брешь в терпении пустого. — Я ведь должен защитить её… я ведь дал обещание! — Да что твои обещания значат, Величество?! — Осколок здания скромно рухнул у ног альбиноса. — Если ты сдохнешь, то всё твои обещания станут бессмысленными! — Приблизившись, Широсаки вгляделся в испачканное кровью лицо. — Может, хоть сейчас поймешь… Я и старик — мы не волшебники с дурацкими палочками! Нет у нас силы все твои желания исполнять, придурок! Я не могу…       Рваное дыхание, суженные зрачки и черные ногти, впившиеся в края раны на груди, — неизвестно, что из этого приносило Ичиго большую боль. — Игры закончились, Ичиго, — рука погрузилась глубже, терзая кровоточащую рану, окрашиваясь в алый, — я могу поглотить тебя прямо сейчас, а затем вырезать этого эспаду и твоих товарищей в придачу, — пустой наслаждался страданием, написанным на лице шинигами, утопая в боли, которую он впитывал в себя через кровь. Казалось, эта багряная жидкость сводит его с ума, заставляя истинную природу прорываться сквозь барьер. — Только посмей… — сдавленный хрип прозвучал жалко, так что Хичиго даже позволил себе ухмыльнуться, — я тебя… — Серьёзно? — издевка прошла мимо парня, — не надо бросаться словами, Король. — Широсаки перешёл на шепот, — На данный момент могу только я тебя, — сказал он, склонившись над ухом шинигами.       Тот практически моментально покрылся холодным потом, ощущая в животе комок, медленно поднимающийся к горлу, от которого хотелось поскорее отплеваться. Страх, паника, ужас — называйте, как хотите. Сейчас он марионетка, которой пустой может играть в своё удовольствие, не боясь сломать или случайно оторвать голову. Но Куросаки и понятия не имел о чувствах «бесчувственного» альбиноса. Тот мучил его, терзаясь выбором, опаляя разум желанием правды, доверия, желанием обладать помыслами этого сорвиголовы. На другой же чаше весов у него была жажда убийства, власти — всё, как и подобает холодным, злым созданиям с дырой, символизирующей бессердечность. — Я не стану ничего делать, Ичиго, — рука перестала разрывать рану, отпуская плоть, вызывая болезненный вздох, легкий испуг на лице мальчишки, — пока ты не ответишь мне. — Я не понимаю… — потерянный голос парня эхом разлился по внутреннему миру, резонируя с гулом падающих в никуда камней и раскатами грома. Времени почти не осталось.       Широсаки взял в руку меч, разрезая собственную ладонь, позволяя черной жидкости литься, пачкая белоснежные хакама. — Что ты собираешься делать, если выживешь? — Железо чувствовалось куда лучше, чем когда тебя надвое рассекает метровый тесак.       Сейчас перед Ичиго не пустой и не его нянька или верный товарищ. Перед ним существо, готовое отдать единственное, что имеет — свою жизнь, за его правильный ответ. Перед ним Зангетсу, имени которого он вслух не произносит, о чувствах которого даже не смеет догадываться, о котором думает только в моменты сражения с оным. — Я верну Иноуэ домой, — сказал он, и в голосе его чувствовалась уверенность, будто рыжеволосый знал о чём говорит. — Помоги мне, умоляю. Забери мою душу, если ты так этого хочешь, только помоги спасти их всех! — Ну, — грустно усмехнулся белый, вильнув головой, — всех, конечно, не обещаю… — Взор зацепился за умоляющее выражение лица Куросаки. Тот буквально был готов стать горсткой пепла в его руках, расшибиться в лепешку, лишь бы добиться своей цели. И пустой сдался, мимолётно вздохнув, в последний раз свободно вдыхая воздух. Ведь Ичиго не понимает, что марионетка сейчас вовсе не он.       Подойдя к недвижимой фигуре, Хичиго чуть помедлил, натыкаясь на откровенное непонимание и миллион вопросов, роящихся в глазах Короля. — Просто пей, — он поднёс ладонь к лицу Куросаки, соприкасаясь с его губами, заставляя впустить в себя чёрную жидкость, впустить в себя часть Хичиго, — ни о чём не спрашивай.       И Куросаки пил. Покорно разомкнув губы, прильнув к белесой ладони, не смея и капли пропустить мимо себя. Пил, вместе с кровью впитывая боль, надежды, саму сущность. И по мере того, как чёрная жидкость растекалась внутри него, Куросаки всё яснее ощущал себя и собственное тело, постепенно начиная шевелиться, чувствуя покалывания то тут, то там, чувствуя, как рана на груди постепенно затягивается. Закрытые доселе глаза распахнулись, наткнувшись на томное выражение лица Хичиго. Тот смотрел на него, очерчивая линии лица рыжеволосого, будто впервые за долгое время увидел его, стараясь запечатлеть в памяти каждую родинку, каждый волосок на голове. Другая рука альбиноса, свободная от губ шинигами, прошлась по огненным прядям, спускаясь к лицу, утирая узкую дорожку, бегущую из уголка рта.       Ичиго с причмокиванием оторвался от ладони, отстраняясь, избегая преднамеренного жеста. Шагнув назад, шинигами с ужасом в глазах и досадой на лице обнаружил, что ноги его не держат, подгибаясь при малейшем движении. Только железная хватка пустого, стоявшего рядом, удержала его от падения в пустоту, к обломкам.       Белый крепко ухватился за фигуру, повисшую в его руках бессильной куклой, не отрывая взгляда от лица, жадно впитывая образ мальчишки, завладевшего его разумом. Рыжий, бестолковый… что же тут необычного? Широсаки нашёл ответ: сам Ичиго был для него необычным. Такой бестолковый, совершенно непоследовательный, и в то же время полный вдохновения, горящий идеей, идущий к цели. Для него эта была дикая смесь качеств, но… что есть дикость для пустых?       Хичиго повторил попытку достучаться до парня: вновь с опаской коснулся лица, ладонью проводя линию от виска до подбородка, заметив едва выступивший интерес и опаску в глазах напротив. — Боишься? — не своим голосом спросил он, пробудив Ичиго от гипноза собственного взгляда.       Тот рвано выдохнул, забегав глазами по окружающему их хаосу, запоминая оттенки, звуки — всё, лишь бы забыть это прикосновение. Его тело, его душа, даже жизни его товарищей в руках того, кого он считал странным, если не опасным. Но этот калейдоскоп чувств, уложенный всего в несколько мгновений, не укладывался в голове, оставляя пустоту вместо ответа. Был ли он прав, когда сравнивал Широсаки с обычными пустыми? — Даже если и боюсь… ты ведь не остановишься, — догадался он, вернув привычную складку между бровями.       На лице альбиноса заиграли желваки, словно его задели за живое, резанув по сердцу. Судорога в голосе, дыхании — во всём. — Если ты скажешь… — Нет, — парень ухватился за окровавленное косоде Широ, вздрагивая всем телом, заставляя и без того взвинченные нервы трепетать, — я не знаю, что ты собираешься сделать, но… не останавливайся, — коря себя за собственные слова, Куросаки нервно выдыхал спертый воздух.       Каждый вздох давался с большим усилием. Повисла тишина, разгоняемая звуками бьющегося камня, электрическими разрядами, что соприкасались друг с другом подобно любовникам, танцующим в небесах, взрываясь, сверкая. Именно так Ичиго и видел любовь — ярко, живо. Для него это чувство сродни окрылению: оно стирает все ограничения и превозносит тебя над миром, показывая высоты, о каких ты только мог мечтать. Хичиго же был другого мнения, более здравого, похожего на правду. Он не видел смысла в любви и всех её ипостасях, выходящих за границу его понимания. Для него это означало лишь погибель во имя мгновения наедине с мечтой, что ускользает в самый последний момент, вдавливая в землю. Только мгновение. И за это мгновение он был готов умереть, не раздумывая ни секунды.       Белесые пальцы забрались под ткань косоде. Куросаки всё так же беспомощно цеплялся взглядом за любую деталь, неумело строя из себя опытного романтика, жмуря глаза, поджимая губы, делая всё неправильно и неумело, но Хичиго хватало уже того, что его ласки не отталкивают, кривя лицо. Ему было достаточно того, что он может обводить руками эти изгибы и впадинки, приносящие ему эстетическое удовольствие, выцеловывать на загорелой коже узоры, слышать шумные, судорожные вздохи, чувствовать, как человеческое сердце бьётся под рукой. Ритм был похож на музыку жизни — громкий, быстрый, прерывистый. Никогда не знаешь, а вдруг песня закончится?       Лопатки коснулись камня, и громкий стон вырвался из-за плотно сжатых губ, когда альбинос стал терзать набухшие горошины сосков, вжимая мальчишку в здание, стремясь стать одним целым со строптивым шинигами, что извивался в его руках, будто кусочек льда на солнце, постепенно тая, превращаясь в лужицу безудержной похоти. Руки сами отыскивали нужные точки, поглаживая, надавливая, сжимая в ладонях плоть, покрытую испариной. Кровоточащая ладонь стала фетишем, от которого Ичиго не мог оторваться, всё время припадая к ней, словно к наркотику, наполняясь благоговейным трепетом. Белоснежная кожа, что он видел перед собой, глаза, пожирающие его тело, юркий язык, обводящий каждый миллиметр открытой кожи, желая завладеть, подчинить и оберегать одновременно, — они лишали рассудка, освобождая разум от плена духовного тела, отдавая последнее на растерзание пустому, тогда как сам Куросаки находился по ту сторону, умоляя о большем. И его личное Божество внемлило молитвам рыжеволосого.       Широсаки долго терпел, сглатывая вязкую слюну, наблюдая, как чувства снедали рыжего изнутри, превращая в один большой комок оголенных нервов. Где проведешь — там и будет эрогенная зона, не ошибешься. Но больше терпеть сил не было. — П-пожалуйста, — жалобно простонал Ичиго, извернувшись в объятиях пустого, — пожалуйста… — Ты не знаешь о чём просишь, — прозвучал альбинос, сдерживая собственное желание в клетке с засовом столетней давности, — я не хочу причинять тебе боль.       Такие разные, их голоса сливались воедино, и каждый не слышал себя, утопая в голосе другого. Ичиго обвил руками белесую шею, мягко притянув к себе занпакто, зарывшись носом в колючий снег волос. — Сейчас… нет большей боли, чем ожидание, — взгляд янтарно-медовых глаз встретился с золотом пустого, втягивая в водоворот с головой, не оставляя и шанса спастись от внезапно оживившегося бедствия — шинигами.       Широсаки никогда не замечал за собой этого — податливости. Ни за что и никогда он не позволил бы сделать из себя послушный кусок глины. Никому, но не теперь. — Зан… гетсу, — произнёс с придыханием парень, губами едва касаясь рта альбиноса. Теперь уже его руки распаляли желание внутри партнера, двигаясь плавно, невесомо, почти незаметно лишая пустого одежды. Тот лишь наблюдал, не смея шевельнуться, дабы не упустить шанс увидеть такого Ичиго, каким он представлял его уже довольно давно. Без стеснений, без напускной серьёзности, без лишних слов и свидетелей — настоящего, неудержимого, наслаждающегося горящим внутри него огнём страсти. — Пожалуйста, прошу…       Полный истомы и нетерпения взгляд врезался в голову, лишая трезвого рассудка окончательно, заставляя забыть обо всём, что происходит вокруг них. Хичиго без зазрения совести сорвал косоде с Короля, разорвав на том тонкую ткань формы. Преградой остался лишь пояс, уже давно болтающийся на бёдрах шинигами, как и хакама, от которых тот поспешил себя избавить, открыв жадному взору ноги, что тут же были осыпаны поцелуями-укусами. Рыжеволосый нервно закусывал губу, лишь шумно выдыхая, порой вовсе забывая дышать. Широсаки зубами развязывал фундоши, и парень, смущаясь, догадывался зачем. — Ты прав, я не остановлюсь, — прочитав в карих глазах опасение, сказал Хичиго, тут же пройдясь рукой по всей длине твёрдого члена шинигами, — не сейчас.       Рука защипала, стоило свежей ране соприкоснуться с плотью, закровоточила от беспокойства, вновь разливаясь тёплой жидкостью, доставляя невесомую боль и нестерпимое удовольствие пустому, что наблюдал, как бронзовая от загара кожа покрывалась черными дорожками, будто линиями черного шелка, переливающимися в свете молний. Куросаки выглядел почти как греческие Боги: страстным, развратным, сексуальным, со всеми своими достоинствами, и в то же время недостижимым. Ведь как бы они не были близки телами, помыслами они в совершенно разных местах. Широсаки здесь, облизывающийся на тело шинигами, а тот в свою очередь там, в Уэко Мундо, с теми, кто не достоин такой преданности. «И пусть» — подумалось пустому. Сегодня и сейчас этот солнечный мальчик принадлежит ему.       Под кожей играли рельефные мышцы, напоминая о силе, коей обладал вскрикивающий и изгибающийся на камнях Ичиго. В его голове всё смешалось. Когда он делал это с собой, закрывшись в ванной, включив воду, чтобы заглушить звуки собственных стонов, — он не чувствовал такого напряжения, которое передаётся ему сейчас от белесого меча, что не имея больше в запасе ни капли терпения, навис над Куросаки, ладонью стискивая того за бедро. Шинигами пробила мелкая дрожь, волнами проходясь по телу, задевая каждую клеточку, ввергая его в пучину разврата. Лицо озарила смесь тонких ноток наслаждения, вынужденная мириться с неизведанным ранее плотским удовольствием, когда белый языком прошёлся по члену от основания до головки, обводя её синеватым языком, чуть посасывая, то вбирая в рот и чуть дразня, то выпуская зубы и даря мучительное удовольствие, в унисон двигая пальцами в нём.       Их глаза то и дело встречались, без слов крича о чувствах, что обычно скрыты за прикипевшими к лицам масками. Они не говорили этого вслух, но оба понимали, что больше не будут прежними. — Ичиго… — прошептал пустой, поднявшись к лицу шинигами, выдыхая прямо в открытые, припухшие губы, тут же сминая их в головокружительном поцелуе, овладевая им, заставляя Куросаки увидеть звёзды на затянутом тучами небе. И пока их тела соединялись в безудержном танце, под раскаты грома создавая музыку тел, их души говорили друг с другом о правде, волнующей их.

***

      Стук сердца отдавался в ушах барабанной дробью. Силуэт белесой копии, перебирающей его волосы, чьи губы едва тронула улыбка, грустно смотрел на него последние несколько долгих мгновений. Перед глазами всё плыло, темнело, словно он постепенно терял зрение, превращаясь в беспомощного ребёнка, тянущего руки к родительской шее. Лишь за мгновение до полного погружения в объятия тёмного забытья он разобрал смутный шепот, опаливший шею.       Всего миг смятения и вот, — перед ним уже серые стены Лас Ночес: приветственно и надменно блестят тусклым светом, отражая огромную бледно-жёлтую луну. Он снова здесь, снова дышит, снова видит это лицо перед собой — напуганное, словно… рыжеволосая и не на него смотрит вовсе. Он видит её, видит, как шевелятся её искусанные губы, что-то крича, зовя его по имени, чувствует, что её голос дрожит, приближая рыдания. Но не слышит.       В голове до сих пор роятся странные отголоски того безумия, что охватило его подсознание во внутреннем мире, а в ушах слышится шёпот, зовущий дрожь. Что говорит Орихиме? Может, он странно выглядит? Её глаза, наполненные слезами, смотрели с ужасом, который читался даже в её движениях. — Иноуэ, — позвал он, протягивая руку и тут же одёргивая ту, замечая, как девушка дёрнулась в сторону.       Даже собственный голос был недоступен, вопреки всем законам природы, пересекающим каждый элемент бытия. И всё же… не позволяя себе даже усомниться в товарище, Ичиго лишь устало опустил взгляд на то место, где сидел он сам. Зажмурившись всего на пару мгновений, Куросаки уловил беспокойную тишину, наступившую так же резко, как и его возращение в этот мир. Перед глазами заплясали хаотично движущиеся фигуры, больше напоминающие пустых, нелепо связанных вместе, а слух уловил равнодушную усмешку, посланную кем-то позади.       Поднявшись с места, Ичиго осмотрелся. Разруха, царившая кругом, устроенная им же, удивляла куда меньше, чем куатро, следящий за ним без половины тела, — дикая картина. Не говоря ни слова, эспада швырнул шинигами катану, вынутую из тела истекающего кровью квинси, бесстрастно желая смерти, медленно рассыпаясь в прах, исчезая со страниц истории. И теперь Куросаки услышал. Услышал то, чего никак не ожидал от какого, как Улькиорра — отчаяние, пронзившее само существо арранкара.       Странное ощущение скользнуло в душу, когда рыжеволосый схватился за рукоять клинка, вошедшего в камень рядом с ним. Судорога, сопровождаемая разошедшейся по телу волной опустошенности, бессилия, смятения. Чувство будто испепеляло какую-то его часть, ехидно смеясь в лицо, злорадствуя. Ему было даже не до четвёртого, что будучи разбитым вдребезги, проигравшим, мог преспокойно лишить его жизни, выигрывая войну одним точным ударом или правильно пущенным серо. Плевать абсолютно на всё. Подлая шутка обстоятельств — неведение, рассыпалось в нём на мириады осколков, смешиваясь с самосознанием, становясь вторым именем.       Перед глазами всё свелось в одну точку — к чёрной, словно беззвёздная ночь, катане, где ранее теплилась энергия, закипающая во время боя, дающая силу не отступать. Он чувствовал её под рукой, всегда, когда ритм сердца сходился с волнами бьющей ключом реяцу, непохожей ни на одну из знакомых. Но… это было раньше. — Куросаки-кун, — тонкий девичий голос пробился сквозь барьер паники, приводя в чувства, не давая умереть во второй раз.       Ичиго вновь осмотрел крышу дворца, на сей раз не замечая никого из потенциальных противников. Лишь воздух со странным привкусом недосказанности и печали говорил о чём-то, прошедшем мимо него. — Иноуэ, — прозвучал безжизненный голос, — мы можем поговорить потом?       Вопреки отрешенности тона, лицо озарила тёплая улыбка, обычно дарующая окружающим чувство спокойствия, защищённости, и самой, что ни есть настоящей, надежды на лучшее. Так и здесь: поджав губы, девушка кивнула, чуть смягчив черты лица, наконец дав шинигами свободно дышать. «Она жива» — всё, что он хотел знать, но…       Махнув клинком, Ичиго лишний раз убедился в правдивости своих чувств, терзавших разум и тело, не дающих радоваться пусть и маленькой, но победе. Рука сжалась вокруг рукояти, и рыжеволосый на секунду прикрыл глаза, привыкая к новому, доселе неизведанному чувству абсолютного одиночества, направляясь обратно в Лас Ночес, чтобы сражаться. Сражаться и жить, улыбаясь в лицо этой девушке, скрывая подавленность эмоций и чувство опустошения в душе. Ведь только раз в своей жизни он был полностью настоящим, не стеснялся своих желаний и чувств, не боялся показать правду. И снова, взывая к слезам, собравшимся в уголках глаз, послышался томный шепот: — Мне нравится, как ты лжешь…