Нет слез, которые лечили бы душевные раны. Нет лекарства, перекрывающего эту невыносимую боль. Лишь кровь, бархатными струями украшающая бледное запястье, словно вырезает на лице глупую улыбку, созданную специально для людей. Для этих существ, из-за которых крупные багровые капли продолжают орошать землю вокруг воющих от невероятной боли душ. И нет спасения от этой тьмы. Лишь еще большая тьма.
***
О чем может думать пятнадцатилетний парень, гуляя с друзьями на спортивной площадке за школой? О девочках, недавно купленной видеоигре и футбольном матче в прошлую пятницу. Но Эйден думает о том, как сильно не хочет возвращаться домой, где снова наступит на осколки очередной бутылки из-под дешевого алкоголя, громким хрустом стекла рассекая и без того редкую тишину. В ставшей столь ненавистной квартире он любит только большое окно своей спальни, у которого проводит слишком долгие часы в ожидании следующего рассвета. В этом окне живет свобода и полет фантазий. В Эйдене этого нет уже давно. И как бы сильно парень ни хотел их вновь обрести, они юркими птичками ускользают прямо из его ладоней, оставляя после себя только бесконечную удушающую тьму. — Сегодня ко мне? — улыбается друг. Эйден кивает. Еще пара часов. Пара коротких часов вдали от вызывающего лишь отвращение дома. Этого будет вполне достаточно. Он сидит на чужой кухне и пьет нелюбимый чай с мятой, краем глаза наблюдая за теми, кого его друг называет родителями. Они мягкие и улыбчивые, много шутят и обожают обнимать своего сияющего от счастья сына. В семье Харт так не принято. В семье Харт есть два взрослых и один никому не нужный ребенок, продолжающий прятаться под кроватью, когда буйный отец ходит по квартире, не выпуская из рук мощную бутыль с недопитым виски. А любви там нет и, наверное, никогда не было. В любом случае, Эйден ее уже давно не помнит. Он греется в чужих объятиях на чужой кровати и шарит рукой по тумбочке в поисках заранее приготовленного презерватива, а потом тихо стонет в подушку, чтобы не привлекать лишнего внимания. Этой любви ему вполне достаточно. Девочки таких, как Харт, все равно никогда не увидят, а теплые руки старого друга всегда будут рядом, готовые принять его со всеми демонами и стекающими по лицу черными каплями плавящейся после очередного бесполезного дня счастливой маски. Хотя бы так. Но домой идти приходится. Эйден долго стоит на пороге, не находя в себе силы повернуть ключ в замочной скважине. Ему не нужно открывать дверь, чтобы видеть наполненный разбитой посудой и окурками коридор, чувствовать этот до тошноты сладкий запах травки, плотным сгустком заполняющий квартиру. Он и так это прекрасно знает. Поэтому делает последний глубокий вдох и входит в мрачное помещение, не зажигая света, а потом быстро прячется в ванной, наглухо запирая за собой дверь. Фонарь от мобильника и спрятанные за бачком унитаза лезвия — все, что сейчас нужно. Холодная сталь мягко касается кожи и это куда более реально, чем скатывающие по щекам соленые капли. И Эйдену не нужно никаких наркотиков, потому что эта боль приносит больше эйфории, чем самая лучшая травка. Эйфория на грани самоубийства. Свобода, качающаяся из стороны в сторону на изящном лезвии. Еще пара миллиметров вглубь — и он, наконец, сбросит с себя ненавистные оковы болезненной реальности. И это чувство настолько пьянящее, одурманивающее, что Эйден не живет без него ни дня, любыми способами выгоняя из закоулков души отвратительный привкус боли и одиночества — самых реальных его друзей из всех ныне существующих. Утром всегда намного легче. Утром парень просыпается в своей холодной от бушующего сквозь настежь открытое окно ветра постели и быстро одевается, чтобы успеть сбежать до того, как оба взрослых выйдут из своего дурмана-сна. Страх остается в стенах квартиры, не смея выйти за ее порог на яркий солнечный свет. Эйден встречает рассвет мягкой улыбкой и куда более смелыми шагами идет в школу, где снова будет играть замечательную роль весельчака-спортсмена, заводилы всей своей дружной компании. Людям не нужна его темная сторона и боль его тоже не нужна. Люди любят за улыбки и смех, какими бы неискренними они ни были. И Эйден продолжает играть, потому что даже такая любовь уже имеет значение. Особенно если никакой другой любви и нет.