Мерзко. Отвратительно

Пегги стояла посреди гостиничного номера и смотрела на макушку Джека Томпсона. Его прическа пострадала, когда он падал на ковер, и эта неряшливость была неправильной. Очень хотелось шагнуть вперед и вернуть пробор на положенное место, но Пегги не могла этого сделать. Ее сковало льдом, как бедную Джейн Скотт, с которой все началось. У нее холодные руки, задеревеневшие ноги, и даже носки ее лодочек примерзли к полу. И это к лучшему, ведь если преодолеть разделяющее их расстояние, если сделать это за него, придется окончательно и бесповоротно признать, что ее шеф действительно погиб.  Сукин сын, Томпсон, даже в своей смерти ты оказался верен себе.  Она поехала к Дэниелу на кофе. Было очень смешно называть это «кофе», ведь две минуты назад она сидела на столе в его кабинете и зарывалась пальцами ему в волосы, пока он покрывал поцелуями ее шею.  После «кофе» Дэниел лежал рядом, кончиком пальца описывая спирали по ее груди. Вид у него был такой сосредоточенный, словно это самое важное дело на свете. Было ужасно щекотно, и Пегги глупо и счастливо смеялась. Она не помнила, когда последний раз у нее внутри было так легко, светло и бессмысленно. И в руках Дэниела была та же бесстрашная безмятежность, потому что когда она попыталась отвернуться и закрыться, он безапелляционно заявил что-то типа: «Я имею право, я из СНР…». И тут раздался телефонный звонок. Пегги ненавидела Томпсона за то, что он отравил ее дурацкий, легкомысленный влюбленный смех. Потому что теперь это всегда будет связано. На одной стороне монеты, до телефонного звонка, — карие, глубокие глаза Дэниела, его ладони на ее бедрах, ее несдержанный первый выдох, когда он вошел в нее. На другой — торопливое натягивание комбинации, судорожный поиск чулок, оставшихся где-то в прихожей, и невыносимо долгий путь до гостиницы, во время которого они с Дэниелом избегали смотреть друг другу в глаза. Полиция уже была на месте, когда они приехали, и перед тем, как войти в открытую дверь номера, Дэниел сделал что-то совсем уж глупое: попытался преградить ей дорогу. Развернулся, обнял за плечи тем же нежным, оберегающим движением, каким прижимал ее к себе час назад.  — Пегги…  В первый миг она чуть не огрела его костылем. Он серьезно? Он думает, что там, за дверью, она увидит что-то неожиданное, страшное, чего ее нервы не выдержат?  Пегги смотрела на него, стиснув зубы, и лишь через несколько секунд сквозь пелену гнева смогла понять. Да, именно так Дэниел и думал, и был прав, потому что он тоже боялся.  Томпсон был отвратителен. Мерзкий, высокомерный, глумливый. Пегги все ждала, когда он поднимется с пола, отряхивая пыль со светлых брюк, и стрельнет в нее острым взглядом: «Твою-то мать, Картер, как так?! Меня тут угрохали, пока вы шпилились с Сузой!». Но он не поднимался. Очень медленно, кажется, начиная от макушки и спускаясь все ниже и ниже, ее тело оттаивало и становилось слабым, вялым… Пегги оглянулась, сделала шаг назад и невольно удивилась, что не услышала хруста ледяной корки, которую неизбежно сломала ее подошва. Она опустилась на стул и поймала неодобрительный взгляд местного полицейского, который дежурил у входа. «Бабам место в секретарской», — говорил этот взгляд. Примерно то же, что и взгляд Томпсона.  Пегги смотрела на отдающую синевой щеку бывшего шефа, на сложившиеся в неудобной позе закостеневшие ноги, на маленькое пятнышко крови на белой рубашке. Смотрела и клокотала от ненависти.  Так же, как злилась, когда убили Кржемински, когда грузовик протащил тело Яука десять метров по асфальту. Так же, как кричала внутри себя, когда взрыв унес энное количество материальных ценностей СНР, а вместе с ними — жизнь шефа Дули. Который тоже был мерзким. Отвратительным.  Одним из лучших людей на земле.  Пегги опустила голову и смотрела на свои руки. Было что-то успокаивающее в симметрии, с которой десять пальцев с аккуратным маникюром лежали на коленях, и она держалась за это спокойствие. Потому что сейчас, как и после гибели Кржемински, Яука и Дули, они могут сделать только одно. Собрать яйца в кулак и найти ту сволочь, которая убила одного из них.  Война не закончилась. Она только начинается.