Эта работа тебе не подходит

Бежит, спотыкается, едва не наступает на развязавшийся шнурок, почти роняет небрежно переброшенную через руку куртку, подхватывает за капюшон и не иначе как чудом проскальзывает между почти уже было сомкнувшимися створками дверей лифта. Пугается собственного отражения, подпрыгивает и по привычке поправляет воротничок белой, слишком белой на взгляд Стайлза, рубашки. Он привык к совершенно иной одежде, но это уже его пятое собеседование за неделю, и пора бы перестать выпендриваться. Пора бы научиться уже выглядеть так, как того требует устав той или иной компании, да и говорить вовсе не всё, что просится на язык. Только думать куда проще, чем делать. Только у него бы уже наверняка была работа, если бы он не вякнул во время первого собеседования о том, что помада дамы с пучком отпечаталась на воротничке рекрутёра, а такие вещи лучше всего застирывать сразу. Стайлз вот знает, как сводить подобные пя… Как «мы вам позвоним»? Что, уже? Стайлзу чуть за двадцать, и только благодаря отросшим волосам и очкам со стёклами-нулёвками он выглядит на свой возраст. Выглядит серьёзным молодым человеком, а не каким-то там раздолбаем с коллекцией фигурок принцессы Леи, Чубакки и Хана. Лимитированных, между прочим! Стайлзу чуть за двадцать, это его пятое собеседование только на неделе, и он… опаздывает. Ну, почти нет. В теории. Если верить электронным, меняющим цифры часам внутри кабины. Кабины, что обшита зеркалами изнутри и почти бесшумно поднимается вверх. Стилински, спохватившись, взглядом нашаривает сначала приборную панель, на которой горит кнопка — о чудо! — нужного ему этажа, а уже после замечает, что не один в кабине, и испуганно и совершенно неприлично громко икает. Мужчина, что стоит у противоположной стены, только закатывает глаза и никак это не комментирует. Мужчина, костюм на котором сидит куда лучше, чем на Стилински его рубашка и куцеватые бежевые брюки. Костюм которого и стоит наверняка больше купленного ещё для выпускного костюма Стайлза, что он так и не надел, свалившись с гриппом. Лучше, чем с гипсом, конечно, но… — Ты можешь не пялиться? — Голос у мужчины довольно тихий, но раздражения в нём столько, что Стилински тут же отворачивается и упирается взглядом в хромированную стену. Прочищает горло и собирается выдавить сдавленное извинение, как лифт, вздрогнув, тормозит вдруг. Подаётся вниз и, дёрнувшись, замирает без движения. — О мой бог… — Стайлз тут же забывает о «не пялиться» и, подскочив к приборной панели, начинает беспорядочно жать на все кнопки подряд. — Ну работай же… Давай! Кнопки даже не прожимаются толком, но Стайлза, вот-вот продолбавшего ещё одну возможность перестать перебиваться пособиями и отцовскими чеками, которые не хочется брать до зубного скрежета, это мало интересует. Стайлз почти что словил паническую атаку и так же резко избавился от неё, когда оказавшийся за его спиной мужик попросту одёрнул его назад, схватив за плечо. Роняет куртку всё-таки. Сумка, перекрутившись, мешается, толкая под коленки. Очки перекашиваются, а Стайлз никак не может закрыть рот. Мужик же — у Стилински даже мысленно язык не поворачивается называть его приятелем или парнем — связывается со службой безопасности и негромко интересуется, что случилось. Ответ лаконичный и содержит лишь какие-то цифры. Стайлз хмурится и ни черта не понимает. Стайлз сводит брови ещё сильнее, когда мужчина, кивнув самому себе, просто отходит от панели и облокачивается на хромированные перила. Теперь видно, что пиджак на нём расстёгнут, а заправленная под брючный ремень рубашка едва не трескается на груди. Стайлз, что всё это время рассматривал исключительно тело, испуганно поднимает взгляд и икает, совсем как в начале. Только громче в два раза. Мужик оказывается весьма небритым и взъерошенным. Мужик оказывается классическим плохим парнем из девчачьих мечтаний, да ещё и глядит исподлобья, всем своим видом обещая устроить проблемы каждому, кто его побеспокоит. Стайлз опускает глаза и делает шаг назад. Кусает губы, тискает куртку, замусоливая ворот своими взмокшими ладонями. Минуты текут на электронном табло, и пятёрка вот-вот сменится нулём, и тогда всё — пиши-прощай. Опоздал — и вряд ли это выгодным образом выделит его среди остальных соискателей. — Простите, — обращается сначала к носкам своих запылённых от долгой дороги ботинок, а после, не услышав хамоватого посыла или ещё чего похуже, всё-таки поднимает глаза. — Я понимаю, что никто не обязан объяснять мне, что произошло и почему лифт просто повис между одиннадцатым и двенадцатым этажами, но я страшно опаздываю, и поэтому, если это, конечно, не какая-то секретная информация и… — Считай, что попал на плановое отключение, — отвечают кратко, зарубив все излияния Стилински на середине фразы. — Что за чушь? Что значит «плановое»? — Стайлз изображает пальцами кавычки и тут же смелеет из-за того, что ему ответили. — Это лифт, чувак, а не какая-то станция. — Это механизм, чувак, — неожиданно передразнивают его, и Стайлз даже кусает себя за губу от удивления. — И вообще, что ты тут делаешь? Стилински тут же показывает ему выданный бейдж, что болтается на ремне его сумки, и, поправив сползшие с носа очки, приглашающе взмахивает рукой. — У меня собеседование. И вообще, где твой пропуск? Может, ты-то как раз и не работаешь здесь, а собираешься взорвать к чертям всё здание? Мужчина даже закашливается от неожиданности и напора. Стайлз торжествует, но всего пару секунд, пока цифры на табло не сменятся. Ну вот и всё. Прости-прощай, попытка номер пять. Придётся надеяться, что удача перестанет показывать свой обвисший зад на шестой. Стайлз тут же теряет интерес к своему случайному собеседнику, с чувством швыряет куртку на пол и, убедившись, что ни в эту, ни в следующую секунду чуда не случится и лифт никуда не поедет, садится прямо на пол. Снимает очки с носа, заталкивает в сумку и раздражённо выдирает из петлиц пару верхних пуговиц, лишь чудом их не сорвав. Ерошит волосы и старается сделать всё, чтобы досада не прорвалась наружу. Впрочем, ему тут уже в любом случае ничего не светит. Всех кандидатов наверняка уже рассадили в соответствии со списком и забрали тестовые задания, на которые он убил почти две ночи. Совершенно впустую убил! Раздражённо отмахивается от мелькнувшей в воздухе соринки и принимается гипнотизировать взглядом цифровое табло. Отлично. Четыре минуты прошло. — Ты как, нормальный вообще? — интересуются возникшие в зоне видимости начищенные ботинки, и Стайлз, медленно поднимая взгляд, скользнув им по брюкам со стрелками и лаконичному кожаному ремню, натыкается на лицо их обладателя. На лицо с приподнятой бровью и сизый от щетины подбородок. От щетины, что довольно длинная и явно не вписывается в дресс-код. Стайлз знает. Стайлз читал. Стайлз начинает говорить, не опуская головы, и плевать, что чувствует себя пятилеткой. — Ну, я всего лишь продолбал весьма неплохую возможность перестать быть безработным из-за вашего идиотского «планового отключения», так что нет. Считай, что тебе не повезло и ты застрял на десятиэтажной высоте с ненормальным. — Ты всегда так много говоришь? — Нет, только когда нервничаю или психую. — Стайлз отвечает чистой правдой и даже кивает для большей убедительности. Кивает и отчего-то не задумывается, как выглядит со стороны. — Или когда психую и нервничаю вместе. Или когда мне выдают тестовое задание с заведомо заложенной ошибкой. А после того, как договаривает, уже и этому со щетиной становится плевать, много болтает Стилински или нет. — Не может быть. Недоверие, помноженное на хмурость, — это вам не хухры-мухры. Стайлз даже опешил на секунду, почти было задавленный этим пробником суровости, но быстро взял себя в руки и продолжил. Он тут прав, в конце концов! И всяким бровям его не запугать! — Ещё как может. Что, не веришь? Сейчас, если ты, конечно, шаришь, то… — Роется внутри своей сумки, вытягивает на свет помятые ещё вчера утром распечатки и суёт их прямо в руки подошедшего мужчины. Подниматься для этого на ноги считает абсолютно лишним — только дебил не заметит огромные блоки выделенного жёлтым маркером текста. — Здесь компания якобы платит за утилизацию отработанных ресурсов. Так? Но к чему ей это делать, если она может продавать их или запустить собственный цех по переработке? Пустить пластик или стекло по второму кругу. Раструбить об этом на всю сферу, мол, поглядите, какие мы молодцы, заботимся об окружающей среде! Хмуроглазка, как мысленно додумался окрестить мужчину Стайлз, долго рассматривает его замызганные бумажки, а после качает головой и возвращает листы. — Звучит красиво, да только не окупится. — Ещё как окупится, если пустить в дело не только основные ресурсы. Я посчитал. — В смысле? О боже, он, видимо, не только хмурый, но ещё и притормаживает на поворотах. Стайлзу многого стоит не закатить глаза, перед тем как пуститься в объяснения: — Ну так, взял и посчитал. Нашёл примерные данные. О годовом обороте, новых филиалах, планах развития и прочем. И даже если округлить цифры в меньшую сторону, компания начнёт получать прибыль не позднее чем через двадцать четыре месяца. Тишина, повисшая в коробке два на два, явно свидетельствует о наступившем триумфе. Или о том, что кое-кто только что вступил в нечто похуже. — Говоришь, нашёл? И выражение лица, и вкрадчивый тон явственно намекают на то, что без уточняющих вопросов тут не обойтись. Просто так, для уверенности. Стайлз, знаете ли, нервный. — А ты, случаем, не из информационной безопасности? Получив отрицательный не ответ даже, а скорее полужест, выдыхает и чуть сутулится, прижимаясь лопатками к отдраенному стеклу. — Нет?.. Фух. Моя слабая сторона. Всю жизнь сначала ляпну, а потом оказывается, что не стоило. Хотя бы потому, что даже у стен есть уши и всё такое. Нас же и сейчас камеры пишут, да? — делится своими переживаниями, треплется и, как и до этого, понимает, что стоило бы ему родиться немым, уже после того, как всё сказанное растворяется в воздухе. Улетает под потолок, рядом с которым и закреплена то и дело подмигивающая светодиодом камера. Стайлз чувствует себя идиотом за то, что сразу не заметил. Стайлзу и снисходительного короткого «пишут» не надо, чтобы почувствовать, как дурно пахнет то, во что он всё-таки вляпался. — Клёво. Стайлз опускает голову так, что едва носом не вписывается в свою же коленку, но не сказать, что это мешает ему трепаться дальше. Не сказать, что в этом мире есть вообще что-нибудь, что может помешать ему болтать, да ещё и пребывая в состоянии ни хрена не лёгкого нервного возбуждения. — И что ты собираешься с этим делать? Я же спалился. Статья и всё такое. Сдашь меня? — спрашивает, задрав голову, глядя снизу вверх и, кажется, забыв прикрыть рот. Кажется, тут он уже не уверен. Так и слюна капать начнёт — не заметит. Зато мужик с крутой небрежной щетиной, которую наверняка обкусывает какой-то дико дорогущий триммер, кажется просто оплотом невозмутимости. Даже когда опускается рядом со Стилински на пол и сцепляет в замок смуглые пальцы. И чёрт возьми, Стайлз никогда в жизни не видел таких парней сидящими на пусть и вылизанном на совесть, но всё-таки полу лифта. — Нет, если покажешь мне, что нарыл и где. И с такими глазами не видел тоже. Но то наверняка потому, что и не вглядывался никогда. Что в этих глазах особенного-то, господи? Ну ореховые, с болотной зеленцой — чего тут необычного? Стайлз сглатывает, проходится языком по так и не сомкнувшимся губам, постукивает пальцами по всё той же коленке и размашисто кивает. — Ну, раз уж этот лифт никуда не едет и я эту работу упустил, то почему бы и нет? — Тянется к своей сумке и, вытянув левую ногу, ставит её днищем на узкое бедро. — Всё равно все эти буквы и цифры мне больше ни к чему. Его последнюю реплику никак не комментируют, и Стайлз, уже откровенно жалеющий, что открыл рот, молча вытаскивает свои измятые распечатки, данные на которых видны лишь наполовину. Виноват он, что ли, что в принтере краска закончилась? — Вот, гляди сюда. Я просто… ну … — Мнётся и за телефоном лезет тоже, но, достав, вспоминает, что тот разряжен, и так и пялится на чёрный прямоугольник, пока ему понятливо не протягивают другой, и Стилински, кивнув, быстро заходит в специально созданную учётку на сайте компании и, пошаманив немного, разворачивает девайс задней крышкой к себе. — Покопался вот тут. С мобильника не выйдет, но с компа несложно найти пару дыр и влезть в закрытые от общего доступа файлы. — Так, говоришь, на собеседование опоздал? — спрашивают его довольно ровно, только лицо, и без того смуглое, мрачнеет из-за сведённых бровей и окаменевшей линии челюсти. Стайлзу становится неуютно и хочется отодвинуться. Да только это будет слишком тупо. Только это будет совсем стрём — елозить задницей по полу, чтобы, подобно стеснительной школьнице, увеличить расстояние между ней и любым, у кого есть яйца. Стайлзу становится неуютно, он кожей ощущает какую-то скрытую угрозу, но всё-таки кивает, уже в который раз понимая, что в лучшем случае его просто отпустят. — Ага… Опоздал. У вас вроде как кастинг… в отдел статистики. — Забудь, — звучит настолько резко, что Стилински невольно отвернулся и не глядя вернул телефон, протянув руку в пустоту. — Таким, как ты, там не место. — А где же мне место? — бормочет только потому, что просто не может заткнуться в моменты стресса, и тут же жалеет об этом. Потому что вот оно: мгновение, одна секунда — и понеслась. И кровь по венам, и пульс, и самые мрачные фантазии о ближайшем будущем. — В колонии или на исправительных работах? Бормочет, а перед глазами пелена повисла. Не видит ни створок лифта, ни мигающей через строго определённый интервал камеры под потолком, ни даже появившейся в зоне видимости смуглой ладони. Перед глазами пелена, и вдруг совершенно не к месту вспоминает, каким было лицо отца, когда Стайлза ещё в школе поймали на мелком хулиганстве и приволокли в участок. И вдруг совершенно не к месту вспоминает, насколько затянулись разбирательства и вставший вопрос о профпригодности шерифа, который не в состоянии справиться даже с собственным сыном. Стайлз после ни разу не попадался. Стайлз не лез ни в какое мало-мальски опасное дерьмо, и вот — привет. Да ещё и спалился так тупо. Стайлз распахивает рот и тут же клацает зубами, понимая, что не может вдохнуть. Понимает, что не может ответить, когда его спрашивают, всё ли в порядке. Дважды спрашивают, а после хватают за плечи и грубовато разворачивают боком. Стайлз даже моргает через раз. Стайлз боится, что кислород у него закончится раньше, чем спадёт ступор. Его трясут, пялятся на нагрудный пропускной бейдж, хмурят брови… и даже легонько шлёпают по щеке. Его, обмершего и наверняка начавшего синеть. Стайлз хочет сказать, что не надо охраны. Неужели они не придумают, как утрясти этот вопрос? Стайлз хочет сказать, что не со зла и вообще не ради выгоды или шантажа. Стайлз хочет сказать, что просто болтливый и иногда слишком тупенький. Стайлз хочет сказать, что не может дышать. Стайлз хочет продолжить болтать, но только тихонько хрипит, с силой сжав обхватывающие колено пальцы. Стайлз хочет сказать, что щетина у чувака, который растерялся, несмотря на всю свою крутую хмурость, вблизи не хуже, чем издалека. И зубы, что могли бы быть поровнее, тоже ничего. И сам он тоже, наверное, не очень мудак. Наверное. Процентов на пятьдесят. Сидит же всё ещё рядом, прямо так, на полу, вытянув одну ногу и повернувшись в полкорпуса. Сидит же всё ещё рядом и вроде не опасается за свой дорогущий пиджак, что вот-вот может оказаться испорченным. Стайлз хочет сказать, и у него даже получается распахнуть рот пошире, как этот, в пиджаке и со щетиной, негромко чертыхается себе под нос, хватает Стайлза вовсе не за фирменную и совершенно не прочную рубашку и тащит на себя. Рывок выходит такой силы, что у Стилински голова дёргается. Рывок выходит такой силы, что и проморгаться сразу не выходит, а уж когда губ, что розовые, опухшие и вечно обкусанные, касается эта самая жёсткая щетина, выходит только испуганно икнуть. Одна рука всё ещё держит его рубашку, вторая ложится на щёку, чтобы зафиксировать голову. Стайлз не то чтобы не понимает, что происходит. Стайлз едва второй приступ не ловит, когда его заставляют дышать насильно, просто вдохнув в рот. Стайлз едва повторный приступ не ловит, когда от притока воздуха всё вокруг кружится, а на языке появляется странноватый привкус, что он может связать разве что со вкусом алкогольных конфет. Да и то очень издалека. Стайлз не знает, что делать и куда деть свой язык. Чтобы только не коснуться края чужой губы или того хуже. Чтобы только не… Ну, прекрасно. Теперь ему точно конец. Пытается исправить положение, отодвинуться, сделать вид, что он тут ни при чём и вообще несчастная жертва, но хватает только на то, чтобы ухватиться за сгиб локтя, да там и оставить пальцы. Искусственное дыхание, что Стайлз когда-то старательно отрабатывал на помидорах и попавшихся под руку пакетах, медленно становится тем, чего у него ещё не было. Вообще ни с кем и никогда. Искусственное дыхание ему больше не нужно, но и щетина уже не кажется такой колкой, а сердце колотится вовсе не от приступа накатившей паники. Прежде чем отпустить, закончить все эти «реанимационные мероприятия», его легонько кусают. Совсем слегка, и тут же проводят языком по внутренней стороне щеки. Стайлз, что наконец-то оказывается свободным, испуганно икает ещё раз. Не знает, как реагировать и не заставят ли его платить за уборку лифта, если он прямо сейчас выколупает свои глаза, потому что смотреть на как ни в чём не бывало поднявшегося на ноги мужчину смущающе больше, чем забыть свернуть «дрочи-на-лолли-азиаток-ком» и уйти в школу. — Я могу… — начинает дрожащим голосом, когда в зоне видимости появляются начищенные ботинки и тёмные брючины. — Я могу подать на тебя в суд за сексуальное домогательство? — Если денег хватит, — разрешают сверху и протягивают руку, чтобы помочь подняться. И Стайлз хватается за неё куда крепче, чем стоило бы. Теперь стоят рядом, и Стайлз оказывается довольно высоким, чтобы уйти от взгляда, просто не поднимая головы. — Я не собираюсь заявлять на тебя. И думаю, знаю, куда тебя пристроить. — Пристроить? — Стайлз переспрашивает эхом и тут же забывает о том, что, вообще-то, собирался умереть несколько секунд назад. — Это значит, что у меня будет прекрасный крутящийся стул, свой стол, кофейная кружка с идиотским принтом, страховка и радикулит к тридцати пяти? — Будет. Если переживёшь испытательный срок. — И когда мне… — Стайлз осекается, заметив, что его собеседник лезет за мобильником и, буквально пару раз коснувшись экрана, подносит к уху. Отвечают ему лишь спустя пару-тройку гудков. Отвечают явно неохотно, и голос, что на той стороне, женский. Стайлз почему-то сразу же представляет высокую блондинку на тонких шпильках. Стайлз вслушивается в чужой разговор и даже не пытается сделать вид, что его это совсем не интересует, и отвернуться. Ещё как интересует, чёрт побери! — Я нашёл для тебя кое-кого. О да, конечно, это он-то нашёл! Да Стилински умоляет — просто оказался в нужное время в нужном лифте. — И буду безмерно счастлив, если ты изволишь подойти к лифтам сразу после окончания профилактики. Сам он тебя явно не найдёт. То, что слышится в ответ, заставляет говорящего поморщиться и резко отвести трубку в сторону, а после и вовсе отсоединиться. — Она мне не рада, да? — пробует угадать Стайлз и даже втягивает шею, будто бы дамочка, что только что бросилась отсчитывать этого мистера Я-Хрен-Знает-Кто, может его услышать и оторвать что-нибудь безумно важное. Мочки ушей, например. — Она никому не рада. Но считай, что тебе крупно повезло, если сможешь прижиться. Стайлз кивает, хоть и побаивается окончания этой «профилактики». Стайлз кивает и не знает, куда деть себя следующие десять минут, которые они проводят молча, каждый в своём углу лифта. Лифта, что приходит в движение на целых четыре этажа и, доброжелательно мигнув светодиодами на табло, распахивает двери. Стайлз видит короткую юбку и бесконечно длинные из-за агрессивно красных туфель ноги. Видит сложенные на груди тонкие руки и белоснежную блузку. А ещё то, что она всё-таки блондинка. Клубничная, правда. Но разве кого-то волнуют такие частности? Помаду девушка, которая едва ли старше самого Стайлза, тоже предпочитает алую. Помаду, что делает её улыбку просто убийственной. Стайлзу хочется застонать в голос и снова съехать на пол. Неужели у Хейлов работают только красивые люди? Ну тогда ему пора бы извиниться — и за дверь. — Я надеюсь, на этот раз ты действительно нашёл кого-то стоящего, Дерек. Стайлзу, что только что вспомнил про название компании и имена членов семьи, которой она принадлежит, хочется съехать на пол ещё больше.