06.03.04
Секунда за секундой. Минута за минутой. Час за часом. День за днем. И так до конца жизни. Мы редко замечаем как проходит время за каким-нибудь интересным делом, но отсчитываем секунды, когда ждем звонка от родного человека или с урока и думаем скорей бы. Скорей бы время прошло. Но это наша главная ошибка. Когда мы торопим время, мы сокращаем свою жизнь и даже не замечаем этого. Кто-то может сказать, что это бред, что если проводить время с пользой, то этого не случится. Но задумайтесь сами. Мы живём в бешеном ритме. Всё спешим куда-то, торопимся, не замечая обстановку вокруг. И это относится не только к большим мегаполисам, даже в сёлах и деревнях такой ритм. Просто мы этого не замечаем, думаем, что всё спокойно тишь да благодать, но приглядевшись к измученным лицам прохожих, понимаем как все заколебались бежать в темп со всеми. Но мы частенько не глядим на прохожих: зачем? У нас у самих дел и проблем навалом: зачем нам чужие? Какое нам дело до сидящего на краю крыши человека? А может он суицид решил совершить, но мы на него даже не посмотрим. К суицидникам всегда относились предвзято. Говорили, что они отбросы общества, что выживает сильнейший. Хочешь жить — умей вертеться, а если ты не хочешь, то верёвка с мылом в руки и вперёд. Мы останавливать тебя не будем, но потом обязательно обосрём. Особенно не повезло суицидникам, которые выжили. Их обязательно затаскают по психологам и психиатрам, напичкают таблетками и будут говорить, как мы тебя любим и как прекрасна жизнь, а за глаза будут плеваться ядом, припоминая зашитый порез вдоль руки. Суицидников не любят или не ненавидят, суицидников презирают, на них всем похуй. Ну вскрыл вены. Ну и что? На одного урода на земле меньше стало. Для людей (а людей ли?) самоубийцы натуральные уроды и мрази, потому что сколько людей умирают в голоде и холоде, а ты весь такой несчастный хера ли с крыши прыгаешь. А на крыше красиво… Особенно ночью. Когда вроде бы и холодно, но в то же время уютно и как-то спокойно. Небо усеянное звёздами, а ты потеплее закутываешься в любимую поношенную толстовку и не спеша выдыхаешь сигаретный дым, который потихоньку забирает твою жизнь. Куришь медленно, тягуче, в какой-то мере лениво, потому что ты устал куда-то бежать и спешить, ты хочешь отдохнуть от мирской суеты, но без сигареты тебе в голову продолжают лезть противные, бытовые мысли, к примеру: а хорошо ли я подготовился к контрольной по химии? А ты не хочешь о таком думать и разглядываешь белые рубцы на своей руке. А их множество: прямые и косые, вдоль и поперёк, свежие и старые. Возможно это какой-то твой хаотичный рисунок, понятный только тебе одному. И каждый порез несёт за собой отдельный момент твоей жизни. Например, этот маленький еле заметный шрамик ты сделал, пока учил стих по литературе, но психанул, и рука сама потянулась за канцелярским ножом. Или например вот этот. Длинный… от запястья до сгиба локтя — твоя неудачная попытка суицида, после очередной панической атаки. Панические атаки — это вообще отдельный разговор. Эта сука — такое неописуемое в плохом смысле — чувство. Этот липкий, склизкий страх за свою жизнь сковывает тебя, и сердце-сволочь бешено колотится, и не знаешь куда девать дыхание, потому что понимаешь это не дыхание, а хрипы умирающего. И руки сами тянутся расцарапать белёсые шрамы, которые окончательно зажили за полгода, потому что после истерики мамы с бабушкой про то, что они сами слягут после твоей смерти, ты выкинул все припрятанные лезвия, но нож остался в пенале. И в какой-то момент ты задумываешься: а не попробовать наркотики? Но отбрасываешь эту идею, потому что знаешь, тебе не понравится, а другого способа расслабления ты ещё не придумал, так как ты уже три месяца не куришь, потому что сиги стрельнуть не у кого и зимой беспалевно не покуришь. Без никотиновая ломка настигает внезапно именно в тот момент, когда резать себя нельзя — родителей жаль, когда не покурить — на рукаве пуховика остаётся запах и ты нахуй чуть не получил двойку за четверть по английскому. А подходящая истерика приближается… Спустя год после недо-суицида до твоего слуха доходит, что ты всё это время нихуя не ешь и что кости сильно выпирают, а ты не понимаешь, потому что специально голодом себя не морил, и смотришь в зеркало на складки жира и думаешь, что костей здесь не видать лишь, возможно, ключицы чётко очерчены, но это даже красиво. Из-за мозгоебли дома, ты сбегаешь в школу, чтобы отдохнуть от этих: «Поешь!». А когда возвращаешься, шарахаешься от каждого звука думая, лишь бы родаки не вернулись пораньше домой. Закрываешься в комнате и заворачиваешься в толстовку, с наушниками в ушах. Для тебя толстовка, что-то сродни крепости, в которой тебя никто не побеспокоит. И эту серую толстовку ненавидят твои родители, они пытаются её и выкинуть и сжечь, но тебе удаётся её отвоевать. И пряча лицо в белом капюшоне, ты сядешь в углу дивана, желая исчезнуть. И так проходит ещё полгода. Ахуеть, ты прожил полтора года после неудачного самоубийства без лезвий, почти, один раз ты всё-таки сорвался, но у тебя появился блокнот, в который ты записываешь цитаты из книг или свои стихи на одну тему: «Как бы умереть?» И это становится твоей точкой невозврата. Блокнот становится дневником, и ты таскаешься с ним, чтобы никто его не открыл и не влез в твою душу. После нескольких десятков исписанных страниц, ты признаёшься самому себе. Да, у тебя депрессия, но помощи тебе не хочется. И я не знаю, как долго ты будишь жить в таком темпе, но к чему я всё веду… Это у меня время уходит сквозь пальцы. Это я тот человек на крыше. Это меня таскали по психиатрам. Это я стреляла сигареты. Это я билась в приступе. Это я довела себя до булимии с анорексией. Это моя серая толстовка с белым капюшоном. Это я изливала душу на страницах.Прости, мой друг, но это всё я…