Во тьме

Иногда он бывает настоящим животным. -Данте? Я вернулся… «Дорогой», так и подмывает добавить, но нельзя снимать маску холодной невозмутимости. Дом пуст и тих, но это обманчивая тишина. Это штиль перед бурей, ведь в обычные дни мой брат не утруждает себя такой ерундой как адекватное, спокойное поведение. -Данте, я принес ужин! В холле никого… Пол скрипит под сапогами, давно пора его перестелить, да все руки не доходят. Толкаю дверь в гостиную – тут тоже пусто. -Данте! Пакет остается на бильярдном столе. Ноги сами несут дальше, к неприметной двери и вниз. Шаги эхом отдаются от стен, покрытых металлическими панелями. Лестница утопает во тьме, но мне не нужен свет. Ему тоже. Звать уже не нужно – я чую, что он внизу, слышу как тонко, почти на грани слышимости звенит цепь. Это возбуждает… Эта игра никогда не приестся, потому что Данте никогда не повторяется. Он всегда разный, мой любимый младший брат, и он действительно умеет играть… Распахиваю тяжелую дверь оружейной - звон моментально стихает. Все замирает на мгновение – ни вздоха, ни шороха – мы стоим во тьме напротив друг друга словно звери, готовые сорваться в любой момент. Я не вижу его, но он меня видит. Во тьме тускло вспыхивают два голубых огня, и он раскатисто, самодовольно смеется, поднимаясь с цементного пола. Звенят цепи, - Данте – если сейчас его можно назвать моим братом – кружит вокруг, и я чувствую, как он втягивает воздух, почти слышу, как острый кончик языка проходится по кромке верхней губы. -Змей, - голос не дрожит, я плавно притворяю за собой дверь, погружая подвал в кромешную темноту. И теперь я тоже вижу его. Данте стоит, вальяжный, слегка покачиваясь с пятки на носок, накручивает на палец тонкую цепочку, спадающую с ошейника на его шее. Браслеты свободно висят на запястьях, а сама цепь уходит куда-то за спину. Он прикован, но весь вид Данте словно говорит: «Угадай, кто из нас в ловушке?». И я знаю ответ. Я давно… давно пойман, и самое страшное, мне нравится этот плен. Он так сладок… Вкус его тонких, изогнутых в превосходной ухмылке губ держит крепче любых оков. Он хищник. Ему нужно только поманить меня пальцем. Одно гибкое движение, наклон головы, и я уже рядом, он улыбается и плавно, словно танцует, снимает с меня одежду. Стынет на груди след горячего языка, Данте улыбается снова, выгибает бровь, и я подхватываю его движение, бедром к бедру, легко, это вальс… это демонический вальс и прелесть в том, что нам не нужны слова, чтобы понимать друг друга. Мы – зеркало. И мы сливаемся в одно целое, когда ловим взгляды друг друга. Под звон цепи он плавно оборачивается, упирается руками в стену и наклоняет голову, так, что челка падает на глаза. Он вздыхает… и замирает в ожидании. Я знаю, что Данте улыбается, ловит каждый звук моего хриплого дыхания и смеется внутри, издевается, его поза – ни что иное как часть ловушки, в которой я вязну все глубже и глубже с каждым днем… Я снимаю со стены Цербер. Распускаю. Ты начал игру с цепями, так почему бы мне не продолжить в том же духе? Данте усмехается, косит глазами, облизывается и отворачивается. Он знает, что его ждет, но вздрагивает и проседает к стене, когда ледяная цепь со свистом оставляет кровавый поцелуй на мускулистой спине. Данте стискивает зубы, царапает стену когтями, но терпит… нет. Наслаждается Вскидывает голову, прогибается, испивая боль, а я смотрю как звенья сдирают кожу и наслаждаюсь тоже – потому что Данте дает мне это право. Он восхитителен сейчас. Так красив. Не могу больше терпеть. Цербер падает на пол, от оружия разбегается изморозь, но это меня уже не интересует. В моих руках Данте плавно сползает по стене вниз, на колени. У него дрожат плечи, это дикая боль, но ему нравится. А мне нравится давать ему то, в чем брат нуждается, ведь тогда он превращается в настоящего зверя и забирает меня с собой. Соленая от крови кожа. Собираю алые капли, ласкаюсь, глажу… Он дышит тяжело и рвано, тыльной стороной ладони стирает пот со лба и оборачивается через плечо. Улыбается… губы подрагивают от боли, но он улыбается – широко и хищно. Ладонь скользит по груди, оглаживает бок и спускается на бедро – Данте рыкает, расставляет ноги шире, ловит мои пальцы в рот и принимается сосать. Самозабвенно, с удовольствием, с желанием. Другой рукой я приподнимаю его за талию. Младший встает на колени с царственной грацией. Будто не прикован, не истекает кровью, будто не его тело я имею, почти задыхаясь от удовольствия. Будто это он имеет меня. Сжимает плотнее губы, когда я прижимаю его к стене, впиваюсь клыками в плечо, а руку сжимаю на его ошейнике и дергаю гордую голову вниз. Подчиняйся мне. Данте ведет, словно ему дурно, но челка метет по полу и лопатки высоко поднимаются над спиной. Голова внизу. Он хрипит, придушенный, сжимается от спазмов. Я чувствую, как хочется ему принять облик демона, но Данте подчиняется правилам своей игры и стонет, когда становится так больно, что темнеет перед глазами, так больно, что тело готово запустить защитный механизм, так больно, что… -..Хорошо… Верг!.. Да… Цепь звенит, отмечая каждый рывок бедер. Во тьме оружейной, на бетонном полу со стоком для крови неподалеку, Данте прогибается подо мной, рычит, скалится и выстанывает приказы. Именно приказы, не просьбы, и я вновь подчиняюсь, потому что невозможно добровольно отказаться от этого. Никто бы не смог… Он охотник. Данте ревет и всаживает когти в пол, я держу его за намотанную на кулак цепь, словно животное, дергаю, заставляя повернуть голову, перехватываю подбородок и впиваюсь ему в губы. Жестко, сильно. Кровь выступает контуром поцелуя. Все это – борьба, все это бой и игра, это секс, какой даже трудно назвать животным. Говорить не нужно… Когда он вздрагивает, стискивая мою руку в ладони, я наклоняюсь, чтобы слизнуть с губ свое имя, и возвращаю ему долг несколько секунд спустя, когда оргазм накрывает жаркой волной, и я выдыхаю в холодную тьму оружейной: -Данте… Цепь плотно прикручена к крюку – не сорвать. Я поправляю ворот пиджака, провожу ладонью по волосам и выхожу вон. Железная дверь закрывается с лязгом, отрезая его от мира, бросая одного во тьме. Тухнут два голубых огня. Данте без сил опускается, почти падает на пол и затихает. Иногда он бывает настоящим животным. Но и я им бываю тоже.