Запахи

Расширенная и улучшенная версия. Предыдущую версию удаляю как атавизм. Спасибо всем, кто оставлял отзывы к тому скромному недоноску. Спасибо за резонную критику. Приятного чтения. Автор - Капитан, прекратите уже! Я вам не ребенок! - крикнул Хитсугая, разгневанный очередным приступом опеки от капитана тринадцатого отряда. - Своих заведите, если так неймется! Укитаке сильно вздрогнул, выронил из тонких пальцев горстку сладостей и сглотнул. - Простите, капитан, - бесцветно произнес он и, не говоря ни более слова, унесся в шунпо. Тоширо непонимающе смотрел вслед мужчине, который исчез в зимнем небе, оставив лишь тонкий запах конфет и лилий, кажется. - Ты очень жестокий в своей гордости, - тихо произнес Кьераку и подобрал с земли карамельки. - Не отнимай этих запахов. Им слишком много лет. Яблоки и роса Голову пьянили бархатистые запахи яблок и влажной травы, витающие в свежем осеннем воздухе. На ее губах блестят сладкие капли сока осенних плодов, а в его волосах переливается радугой роса. Это неправильно. Теплая кожа пахнет осенним рассветом, напитанным дождем, опавшими листьями и яблоками. Так хорошо утонуть в этом тонком и сложном запахе, забыться в копне черных струящихся волос, впитать глубину малахитовых глаз и собрать губами яблочный сок с фарфоровых щек. Неправильно. Неправильно наслаждаться этим гибким нежным телом в объятиях. Неправильно упиваться вкусом бархатистой кожи. Неправильно прижимать к себе обнаженную фигурку на пике наслаждения и слушать тихие горячие стоны, когда она судорожно впивается короткими ногтями в его плечи и беззвучно произносит его имя. Это запретное наслаждение. Заветная нега от прикосновений разгоряченного тела и вымокшей от росы ткани хаори. Заветное "люблю" с мягких губ, выхваченных из ночи лучами рассветного солнца. - Неправильно. Я старше, я болен, я... - Ты ее любишь? - перебил друга Кьераку. - Больше жизни. - Тогда все хорошо. Пока ты так улыбаешься - все правильно, - улыбнулся мужчина и пригубил саке. Саке Резкий запах алкоголя перестал раздражать нос. Он не умел пить. Он не любил пить. Не любил горьковатый запах этого напитка. Но сейчас все вокруг напиталось острым болезненным запахом саке. Эта резкая нить прошла сквозь душу и отравила запах росы и яблок в сердце. - ... просто исчезла. Я обыскал уже половину Руконгая и ничего... - устало произнес мужчина и тяжело закашлялся, закрывая рот платком. Он всегда болел сильнее, когда что-то случалось. Железный привкус всегда заглушал горечь саке. - Но я ее найду. Я хочу услышать ответ от нее. Любой. Разлюбила, наигралась или жалость кончилась к калеке... - звон пощечины заставил прийти в себя. Щека горела, а пол перестал качаться. Мягкий дурман раскололся, возвращая к резкому запаху тоски. Шунсуй тяжело смотрел на друга. - Мой друг Джуширо даже подумать не посмеет такого о любимой женщине. - Меня это извело. Когда все, казалось, было так хорошо. Ни с того, ни с сего. Сбежала, скрылась, - белый капитан опрокинул внутрь очередную порцию саке и устало откинулся на стену. - Найдешь - спросишь, - ободряюще улыбнулся Кьераку. Белый капитан лишь горько хмыкнул и стер с губы красную капельку. Кровь Кровь. Она была везде. Железный смрад пропитал песок на улицах, посеревшее от времени дерево хибар, даже воздух потяжелел от запаха смерти, висящего над одним из районов Рукона. Вонь тухлой крови от останков пустых, густой запах гибели от тел павших шинигами, горький дух красного пятна на капитанском хаори. Черные волосы слиплись сосульками с тяжелым запахом железа, малахитовые глаза подернуло дымкой боли и слабости. Белые губы бесшумно произносят его имя. И также неслышно шелестят “Прости”. По пыльной дороге тихо ступал белый капитан. Хотя на бледном теле было всего несколько порезов, мужчина был похож на мертвеца. Седые пряди с красными разводами падали на опущенные плечи, а зеленые глаза поблекли и ничего не видели перед собой. На руках у капитана женщина. Изящная фигурка, закутанная в белоснежное капитанское хаори, безвольно лежала в крепких руках. Черты лица сильно заострились, а грудь уже не поднималась. Укитаке прошел мимо рядовых, ничего не замечая вокруг, провожаемый испуганными взглядами и душным, как запах крови, молчанием. Кьераку и отвернулся и поднял глаза на небо, где поблескивал серебристый дымок. Нашел. Табак Сизые нити заполнили комнату, напитав воздух и легкие горечью. В терпком дыму серебристым туманом подернуло запах крови и угасающий взгляд малахитовых глаз. Ему станет хуже. Плевать. Сделать глубокую затяжку, пропустить в грудь отравляющий дым в надежде, что он хотя бы немного уймет свинец боли. Тщетно. Возможно, следующая сигарета поможет? Возможно, от этой затяжки легкие зальет наконец кровью и не станет больше ничего. И запах табака превратится в запах яблок? Нет. - Джу? - Шунсуй приоткрыл седзи и украдкой заглянул в комнату. Капитан тринадцатого отряда сидел на полу, глядя в пустоту. Серебряные волосы обрамляли серое осунувшееся лицо, в тонких пальцах зажата сигарета, а неподалеку полная пепельница. Обращения мужчина, кажется, не услышал. Кьераку вошел в комнату. - Что ты... тебе же нельзя... - Не хотела меня обременять... Побоялась сказать о том, что ждала ребенка, - мужчина затянулся, сглотнул и выпустил струю дыма бескровными губами. - Сказала, был мальчик, - произнес белый капитан, не шелохнувшись. Только изящная кисть с сигаретой слегка подрагивала. Кьераку сделал пару шагов в сторону друга, но тот поднял бледную ладонь, останавливая его. - Не надо, Шунсуй. Я хочу побыть один. Прости... - беловолосый уронил голову на грудь и стиснул зубы. - Джу... - Умоляю, оставь меня! - повысил охрипший голос мужчина и отвернулся. Запах табака размыло соленым вкусом слез и унесло первым снегом. Лилии и карамель Зимний воздух дышал чистотой. Высокое серое небо сегодня было безразличным. Что ж, он тоже был безразличен к небу сейчас. Ненависть и обиду вытравил табак, запах крови смыли слезы, а запах яблок сменился запахом лилий. Она любила лилии. Белые, чистые, благородные. С нежным стойким благоуханием, забирающимся глубоко в сердце. Снег ничем не пахнет. Белые безразличные хлопья только впитывают. Наполняются ароматом цветов. Внимают запах его тоски. - Сколько ты уже здесь? - мягкий хрипловатый голос нарушает кокон из зыбкой тишины и теплых хлопьев снега. - Не знаю… - голос будто чужой. Сиплый, бесцветный, холодный. Как снег на лепестках цветов. - Опять сляжешь, - запах саке касается памяти, трогая одну из струн расстроенного инструмента. Сляжет. Хотелось бы. Пройти назад. От запаха лилий к вони табака, душащего чувства, потом почувствовать в горле железо крови от приступа, потом вернуться к духу саке, пропитавшему розовое кимоно и, наконец, раствориться в запахе яблок и росы. Чтобы тепло, чтобы с ней, чтобы осень. Нет. Небо безразлично к этой безмолвной мольбе. Сглотнуть соленый комок и прошелестеть бессильно, чтобы обозначить тонким штрихом - он еще жив. - Скоро пойду. Шунсуй кладет теплую ладонь на худое плечо и уходит, а он еще некоторое время чает раствориться в снеге, но видя, как снежинки неумолимо умирают на белой коже, он кладет белые цветы на побелевшую землю. Рядом насыпает горстку конфет с тонким запахом карамели. Роса замерзла, яблоки сгнили, кровь впиталась в землю. Цвета засыпало снегом и пеплом. Остались только ниточки запахов, впитавшихся в сердечную мышцу. Яблочный запах прошлого и белый запах снега.