Смотритель маяка

      На сером галечном берегу стоял человек в теплом пальто; сжимая ручку старого потрепанного чемодана с разноцветными заплатками на стертых боках, он смотрел вдаль и ждал, когда прибудет паром. Билеты в кассе уже не продавались — еще в пять вечера изящная женская рука перевернула деревянную табличку и закрыла за собой маленькую будку, одиноко стоящую посреди пустынного пляжа.       Ранней весной желающих покататься по морю на небольшом грузовом судне было мало, и паромщик неохотно вел пустой корабль к берегу, дожидался, когда на борт взойдет пара-тройка местных, навещающих престарелых родителей на крохотных островах, соединенных с берегом этим старым маршрутом.       В этот ветреный день паромщику предстоял еще один рейс, и он, подняв руку со штурвала, поднес ладонь ко лбу, закрывая глаза, щурящиеся от яркого света солнца, клонящегося к земле. У самой размытой линии, отделяющей сушу от моря, стоял мужчина; он прятал покрасневший от ледяного ветра нос в теплом шарфе, а носки его ботинок лизала набегающая на гальку пена. Чудак на берегу, ради которого паромщику предстояло совершить лишний рейс, отклоняющийся от привычного маршрута, поднял руку и помахал человеку на судне, который только едва различал его. Мужчина в море махнул головой и усмехнулся.       Приближаясь к берегу, паром плавно увеличивался в размерах, растягивался и разрастался, и человек на берегу смог разобрать название. «Семь островов», — улыбнулся он, прочитав надпись на треплющейся материи, пропитавшейся солью, запахами моря и криками чаек, неустанно следующих за судном в море.       Постоянный маршрут соединял такое число клочков суши, на которых еще стояли покосившиеся домишки отшельников, не желающих переселяться на материк; но в северном море, над котором плавно парили серебристые чайки, островов было в разы больше: обитаемых и нет, довольно больших, на которых расстилали свои добротные дома целые деревни, и просто обломки плоских скал, выпирающих из серых вод, которым все никак не удавалось поглотить их. Безжизненно серые осколки материка перемежались с совсем зелеными, по которым ветер, пробегая, раздувал и колыхал высокие травы, чей буйный рост никто не собирался обрывать.       Когда паром подошел так близко, что мужчина, стоящий на берегу, смог разглядеть продольные отметины на его боку, он добежал до переправы, взобрался по скрипучим ступеням, светлым от пыли и соли, въевшейся в них за долгие десятилетия. Он пригнулся и приподнял цепь, преграждающую путь, проскользнул под ней и замер, остановившись на самом краю.       Взбежал на палубу, едва судно замерло, и, отставив в сторону залатанный чемодан с пожитками, поблагодарил капитана и пожал его руку. Поднялся вместе с ним на мостик и принялся расхаживать по небольшому помещению, разглядывая навигационные приборы непонятного для него назначения.       Иногда он доставал блокнот и ручку, что-то зарисовывал, что-то записывал, о чем-то даже расспрашивал моряка, досаждая ему. Хмурый мужчина односложно отвечал, но не задавал ответных вопросов и будто совсем не интересовался тем, кто предпочел наслаждению благами цивилизации спокойное пребывание на крохотном острове, на котором кроме разваливающихся заброшенных построек и широкого полосатого маяка ничего и не было.       Единственному его пассажиру вскоре наскучила такая беседа, и он спустился вниз, облокотившись, встал рядом со своими вещами и стал молча смотреть на мирное серое море, идущее мелкой рябью и огибающее волнами каменистые глыбы, выглядывающие из-под воды. Смотрел вслед улетающим вдаль птицам и жмурился от ярких солнечных лучей, жидким золотом отражающихся в бескрайних водах.       В своем блокноте, еще нетронутом, совсем чистом с утра, он зарисовывал птиц, в полете подбирающих лапы, поднимающих их, словно маленькие самолеты свои шасси. Чайки были разными в небе и на его рисунках, которые он оставлял на страницах для того, чтобы потом разузнать, как называются конкретные, или описать их, если понадобится. Вслушивался в птичий говор, стараясь запомнить и его, и звуки, с которыми волны бились о выкрашенные в монохромные черный и белый борта судна.       Его интересовало все, и он завороженно смотрел, слушал, вдыхал и ощущал: ворчание начавшего седеть паромщика, неровные слои краски под пальцами, бурая ржавчина, кое-где особенно заметная. Мужчина с набитым битком чемоданом, залепленным наклейками аэропортов, которые он все забывал сорвать, старался не забыть ничего из того, что происходило в этот день, когда он окончательно решил найти для себя тихое место для жизни.       В глубоком кармане его пальто каждый раз, когда он задевал ее, хрустела смятыми серыми страницами газета, на объявление в которой он, недолго думая, откликнулся. Смотритель маяка на острове, недалеком от берега, но все же отрезанном от него несколькими солеными морскими милями — эта должность ему подходила.       В нескольких милях от большой земли из глубин моря вырастал остров, на котором высился старый маяк; яркий свет его лампы пронзал ночную тьму и ранний утренний застилающий побережье туман. Сооружение и его окружение практически не отличались от того снимка в газете, который мужчина до сих пор носил с собой: высокая башня, белые полосы которой до самого верха чередовались с черными, стояла посреди серого острова. Колыхалось озеро травы, пробивающейся меж телегреевых камней, поросших мхом и лишайником, вдали косились друг на друга рушащиеся постройки, давно никем не используемые.       Под конец поездки, когда паром причалил к берегу, оттолкнувшись от него и замерев, а единственный пассажир, собираясь сойти, поднял чемодан, капитан задал один вопрос:       — Зачем вам этот остров?       — Здесь тихо, а это — как раз то, что мне нужно, — ответил он, улыбаясь открывшемуся перед ним виду.       — Я буду привозить свежие продукты и то, что вы пожелаете, каждые две недели. Если захотите вернуться на материк, вместо этого могу спустить вас на большую землю.       — Не думаю, что захочу уйти отсюда в ближайшее время, — мужчина пожал плечами и зашагал к каменистому берегу.       — Тогда составляйте список того, что нужно будет привезти в следующий раз.       Новый смотритель маяка посмотрел на силуэт паромщика, темнеющий на фоне еще светлого неба, на поднятую ладонь и пальцы, через которые проходил яркий свет, и помахал в ответ, оборачиваясь и удаляясь от места, где его высадили. Осторожно ступая по шатким камням, широкими шагами он прошел вперед, озираясь по сторонам и в восхищении улыбаясь. Он то опускал взгляд к белеющим на земле перьям, оброненным ненадолго остановившимся передохнуть на острове чайками, то поднимал его к небу, по которому, как по сырой бумаге, смазываясь, легко растекались теплые цвета заката.       По бумаге снова заскользил стержень ручки, быстро-быстро появлялись новые эпитеты и метафоры, обрывки фраз и целые абзацы; уперев блокнот в левую ладонь, правой мужчина записывал все то, что приходило ему в голову при виде искрящегося под солнечным светом кварца, бледных травинок, тянущихся к небу, как воздушные змеи, рваных перистых облаков, возвышающихся над морской равниной.       Замирая на ходу, он делал спешные пометки, переворачивал страницу за страницей и медленно подбирался к маяку. Подул ветер, прошелестел в траве таинственные фразы, и мужчина снова нажал на ручку, снова принялся писать что-то, довольно улыбаясь, приподнимая один уголок губ чуть выше другого.       Не заметив выступающий из земли острый камень, он споткнулся и упал. Широко распахнув глаза от неожиданной резкой боли, он потянулся к оцарапанной голени, поджимая губы, чтобы не издать ни звука.       Потирая ушибленное место, сделал медленный вдох и стал выпрямляться, вставать и искать закатившуюся куда-то ручку. Подобрал блокнот, распрямил загнувшиеся страницы, смахнул с него землю и убрал в карман, набитый красивыми камнями, подобранными на побережье, бесконечными истершимися билетами на автобусы и поезда, обертками от любимых сладостей и небольшими запасами уцелевших конфет.       Пошарил по земле рукой, запуская пальцы в переплетенье трав, но так и не отыскал ручку. Он быстро сдался и прекратил поиски, ведь у него с собой было еще несколько запасных карандашей, ручек и стержней к ним; отряхнул ладони о черные джинсы и шагнул к маяку, до которого оставалось совсем немного.       Скрипучая дверь, висящая на несмазанных разболтавшихся петлях, была не заперта, легко толкнув ее, он ступил в полумрак башни, внутри которой, цепляясь за толстые каменные стены, спиралью вверх шла лестница. Поднимаясь по ней, мужчина заглядывал в узкие бойничные окна, всматривался во тьму ниш, с любопытством толкал запертые дверцы и постепенно двигался вверх, ведя рукой по пыльной облупившейся местами краске перил. Стены оплетали толстые провода, гудели мигающие лампы, а их свет рассеивали и приглушали плотные позеленевшие плафоны, за которыми прерывным слоем скопились засушенные тела насекомых.       Кто-то заиграл на губной гармошке, и мужчина, засмотревшийся на море, бьющееся о горбящийся выступающими позвонками камней берег, дернулся от неожиданного и громкого звука. Он ускорил шаг и, немного запыхавшись, поднялся выше и увидел мужчину, сидящего в оконном проеме. Заходящее солнце просвечивало через его каштановые с особенно заметной при таком освещении рыжинкой волосы; последние лучи искрились в его глазах, открывшихся тогда, когда показалась макушка нового смотрителя. Сбившись, он доиграл мелодию и соскочил с пыльного проема, отряхнул ладонь и протянул ее новенькому, улыбаясь, произнес свое имя:       — Бронт. Я уже не надеялся дождаться замены для старого Лайла.       — Джек. Очарован этим местом, — он пожал руку и поспешил вслед за смотрителем наверх.       — Это еще что, ты не видел самого главного, — договорив, он подмигнул и отвернулся от Джека, подтолкнул последнюю дверь. Налетевший ветер задергал полы его пальто, отвел с лица отросшие светлые пряди, лезущие в глаза, которые мужчина изумленно открыл, неуверенно шагая по скользкой открытой площадке к перилам. Вцепившись в них, он осторожно перегнулся и посмотрел вниз, увидел и злополучный камень, о который споткнулся, и место, у которого его высадил паромщик и скрылся из виду, растаяв вместе с судном в морской синеве. Брошенные склады, сожженные пламенем оброненной кем-то давно сигареты, и обвалившиеся доски, из-под которых пробивались травы — он видел весь остров, даже дальний скалистый берег, полосы пород, ступенями уходящие в потемневшее море.       Холодный ветер налетел сильнее прежнего, и Джек поежился в пальто, сутулясь и пряча лицо в теплой шерсти шарфа, выглядывающего наружу из-под воротника.       — Уже замерз? — Бронт стоял в расстегнутой куртке с мехом, окантовывающим капюшон, ветер трепал ее и раздувал серую футболку, но он уже привык к морским ветрам, и ему было вполне комфортно. — Стоило одеться теплее, — он пожал плечами, когда открыл еще одну дверь, ведущую на самый верх башни, в комнату, в которой раньше постоянно сидели смотрители маяка и следили за тем, чтобы лампа горела все время.       Это было небольшое, тесное для двоих помещение, в котором с одной стороны стоял старый стол, заваленный бумагами с отчетностью, а напротив него — занимающий большую часть оставшегося пространства диван. Они прошли по устланному поскрипывающими досками полу, подточенному жуками за долгое время, и поднялись по железной лестнице наверх. Бронт помог подняться, опустил к узкому проему руку и подтянул Джека к себе.       Он признательно кивнул и отошел от люка, поднял взгляд на стеклянный колпак, за которым ярко зажглась лампа, как только Бронт опустил рычаг. Свет становился все ярче, и вскоре смотреть на него стало невозможно, тогда смотрители поспешили вниз, на ходу обмениваясь верхней одеждой. Бронт щелкнул кнопками и застегнул их до самого верха, потрепал Джека по растрепанным ветром волосам и повел за собой вниз по лестнице.       В теплой куртке Джек смог расслабиться, вдыхая запах чужого одеколона, распрямить спину и опустить плечи, быстро шагая за мужчиной, чуть ли не бегущим вниз — он перескакивал через ступени, спеша показать свой маяк во всей красе новичку, которого ждал уже не первую неделю, присматривая за сооружением и гудящими механизмами в одиночестве.       Шелестя травой, ветер выл, гнал быстрее волны, усилившиеся с наступлением темноты, а на поверхность взбушевавшегося моря неровной полосой ложился свет луны. Маяк озарял собой все вокруг на многие мили, яркой лампой подсвечивал облака, неспешно бегущие по звездному небу и закрывающие собой яркие точки далеких огней.       На лице Джека расплылась счастливая улыбка, и он потянулся к карману пальто, которое набросил на себя Бронт, и вынул из него помятый блокнот и огрызок карандаша, на котором виднелись следы от зубов; писатель не раз оставлял их на нем, задумавшись над чем-то. И сейчас он покусывал древесину, размышляя, как лучше описать увиденное, чтобы вместить в недлинные предложения на бумаге всю красоту этих образов.       Волны накатывали на берег, срывали с него гальки и с шумом били ими о валуны, неподвижные и твердо сопротивляющиеся стихии; а Джек стоял совсем рядом к вычерченной соленой водой линии и иногда закрывал глаза, вслушиваясь. Он все черкал что-то в блокноте, и Бронту стало любопытно, он подошел ближе и заглянул: подчерк был неразборчивым, рука заслоняла текст большую часть времени, а когда он пытался прочесть что-то, страницы в спешке переворачивались и вновь покрывались кривыми каракулями.       — Что ты пишешь так быстро, будто отчего-то торопишься?       — Боюсь, что упущу мысль раньше, чем начну переносить ее на бумагу. А мне хочется запечатлеть все, что я увижу здесь сегодня. Я писатель, а это, — он махнул блокнотом, страницы которого трепал ветер, едва он прекращал сжимать их, — мои заметки для будущих произведений.       — Ты проник сюда в качестве смотрителя, чтобы описать это место? — он приподнял бровь и посмотрел на Джека, переставшего писать.       — Отчасти. Еще мне хотелось отыскать тихое безлюдное место, такое, в котором не станут с воплями проноситься над головой соседские дети, громко топая; под окнами не будет греметь музыка, а крики родни — раздаваться из соседней комнаты каждые несколько минут.       Здесь у меня будет в запасе целый день на то, чтобы написать хоть что-то, наслаждаясь окружающей природой, ее тишиной и запахами моря; а вечером я буду с восторгом бежать вверх и опускать рычаг, включая яркую лампу. А у вас, наконец, появится хоть какой-то собеседник, — он пожал плечами, вглядываясь вдаль, туда, откуда показалось судно, выбредшее к островам на сигнальный свет маяка. — Я не сбегу отсюда после того, как напишу первую же книгу. Может, иногда я буду ненадолго выбираться на материк, но потом все равно вернусь.       — Однажды тебе это наскучит, — Бронт нахмурился и обернулся, когда грузовое судно, взволновав и прорезав воду, прошло мимо острова.       — Это случится нескоро, — он покачал головой и пошел за Бронтом к небольшой двухэтажной пристройке маяка — белому зданию с черной черепичной крышей, за которым на другом конце острова темным силуэтом вырастали обугленные руины, скалящиеся выпирающими обугленными досками. Остались позади камни, подернутые тонкой коркой кристаллизировавшейся соли, шуршащие галькой волны и клонящаяся на бок трава; повернулся до упора в замочной скважине ключ и щелкнул выключатель. Внутри, за дверью, начиналась большая общая комната, заставленная старой мебелью и устланная проеденными молью коврами; от кухни ее отделял заполненный в два ряда книжный шкаф, тома в котором лежали даже на самом верху.       Железная лестница, выкрашенная в черный, вела к двум спальням на втором этаже, в одной из которых Джек оставил свой чемодан и, бегло окинув пространство взглядом, поспешил вниз, к гудящему на конфорке чайнику. Спускаясь, он провел левой рукой по прохладному металлу перил, сжимая в правой свою первую и пока единственную книгу, чудом написанную в той шумной обстановке, из которой он сбежал: из довольно большой и просторной квартиры родителей, в которой стены были будто картонные, и каждый стук, возглас и шум были отчетливо слышны.       — Вдруг вам захочется прочесть, — подняв взгляд на Бронта, закончившего с заварочным чайником, он оставил свои сочинения на столе рядом с диваном, опустился на мягкое сиденье и откинулся на цветастые подушки с самой разной вышивкой: по наволочкам летали бипланы и трипланы, проносились, освещая пригородные пейзажи и коптя бледное небо, паровозы, высовывали языки собаки разных пород и расцветали невзрачные ранневесенние цветы.       Укрыв заварочный чайник плотным полотенцем, Бронт подошел и сел рядом, не скрывая своего любопытства, поднял книгу и раскрыл ее на предисловии, которое начиналось с описаний тех мест, в которых вырос главный герой. Перед ним зазеленели холмы и белыми шапками поднялись к небу высокие горы, замычали пятнистые коровы, поднимающие взволнованные головы от травы, которую еще недавно увлеченно щипали; и он широко улыбнулся, зачарованный простотой и красотой текста. Он начинался с ярких и неожиданных метафор, читая которые, Бронт порой поражался и поднимал брови, увлекшись, перелистывал страницы, вырисовывал мысленно фигуры и лица персонажей и удивлялся тому, как быстро они окрасились жизнью и увлекли за собой.       Джек уже какое-то время смотрел на него, пытаясь понять, как мужчина отреагировал на то, что прочел, следил за переменой выражений на его лице, ожидая критики, которая так и не последовала. Он вздрогнул, когда Бронт расхохотался и захлопнул книгу, подумал, что все до смешного плохо, а когда смотритель потянулся рукой к глазам, чтобы стереть выступившие слезы, он не выдержал и спросил:       — Что, так ужасно?       — Наоборот, замечательно. Я дошел до момента, где описывалось детство главного героя, и вспомнил, как сам чудил подобное, — он рассмеялся снова и заложил страницу обрывком газеты, лежащей на столе.       Засвистел закипевший чайник, и они, наполнив побитые белые чашки, быстро нагревшиеся и начавшие обжигать ладони, стали обсуждать любимые книги, повернувшись к шкафу, в который тома самых разных годов издания, жанров, размеров и оформлений, едва втискивались. Бронт указывал на старые книги и их потрепанные корешки, на новые обложки, поблескивающие в свете ламп и оседающие на пальцы блестками серебристых тиснений заголовков.       Джек доставал и убирал книги, что пришлись ему по вкусу, и они оба долго переминались рядом со шкафом, обсуждая достоинства и недостатки стиля каждого автора; потом вспомнили о забытом и уже совсем остывшем чае и допили эту темную горечь. Бронт поднял взгляд на часы, тихо тикающие и машущие длинным маятником у противоположной стены, и сказал:       — Уже довольно поздно, я пойду к себе, а разговор мы можем продолжить и завтра. Раньше, чем через две недели, ты все равно отсюда не сбежишь, так что мы еще успеем наговориться, — он улыбнулся и зашагал наверх, оставив чашку в мойке и взяв с собой книгу Джека.       Закрыв за собой дверь, Джек разулся и упал на кровать поверх покрывала, не расправляя ее и не раздеваясь. Спать не хотелось, и через время он перевернулся на живот и потянул лежащий под скрипучей кроватью чемодан, вытянул его за ручку и раскрыл. Вынул ноутбук и сел на кровати, подсунул под поясницу подушку и открыл Блокнот, в котором набрал несколько абзацев; потянулись одна за другой длинные-длинные строки, пальцы замедлили бег, а потом и вовсе замерли над клавиатурой.       В соседней комнате мужчина заиграл на своей гармошке, которую бережно хранил в футляре и носил всегда с собой в кармане брюк. Джек улыбнулся и коснулся затылком холодной стены позади него, закрыл глаза и расслабленно опустил руки на покрывало, вслушиваясь в тихие звуки.       Когда они стихли, он поднялся, обул ботинки, завалившиеся на бок у входа, вышел и постучал в соседнюю незапертую дверь. Потянул ее на себя, огляделся, высматривая в темноте сидящего на кровати мужчину, и подошел ближе. Внутри комната мало отличалась от той, что досталась ему: подпирал стену у входа шкаф, напротив кровати стоял массивный деревянный стол и удобное кожаное кресло, в некоторых местах протершееся до выглядывающей обивки, пол устилал старый палас, а в широкое и высокое окно перед ним светила почти круглая луна, начавшая понемногу убывать.       — Я тебя разбудил? — послышался голос Бронта, сидевшего на кровати, вытянув вперед ноги и сжимая в руке гармошку.       — Нет, но вы отлично играете, и я не смог войти раньше — не хотел мешать, — он перемялся с ноги на ногу. — Просто не получается заснуть в непривычной обстановке. Сидел, писал, пока не устал, а потом услышал эту мелодию. Что-то знакомое, но не могу вспомнить, где слышал раньше.       — Сам не помню, откуда знаю ее: однажды в голове вспыхнула старая мелодия, и я все играл и играл, пока не вышло что-то похожее, — он убрал гармошку и подошел к замершему у входа Джеку, указал на дверь и предложил спуститься на кухню — выпить по чашке ромашкового чая.       Загудел, затрясся чайник, разлился по стаканам кипяток, хлынула в кружки заварка, и они устроились на диване, продолжая беседу. Поджав под себя ноги, Джек рассказывал о прежней шумной насыщенной событиями жизни на материке, о старых знакомых и друзьях, разъехавшихся по другим городам и странам.       Потом Бронт кивнул и, принимая эстафету, заговорил о том размытом в памяти дне, когда впервые приехал сюда и познакомился с ворчливым смотрителем маяка, об этом старике Лайле, сверкающим грозным взглядом из-под кустистых бровей, сведенных вместе. Вспомнил, как тот обрадовался, когда он привез с собой новые книги и истории о городе, в котором старик никогда не бывал, о земле, на которую возвращался нечасто, и о людях, которых никогда не увидел. Делился Лайл и своими историями, со скрипом перебирал пыльные ящики воспоминаний, в которых хранились моменты из далеких детства и юности, яркие настолько, что не смогли выцвести даже спустя столько лет.       Он говорил долго, и когда разговор стих, Джек еще сидел какое-то время на диване, вслушиваясь в завывания ветра за стенами пристройки к маяку и сопение мужчины, заснувшего рядом. Джек посмотрел на его спящее лицо, провел кончиками пальцев по волосам и поднялся, подошел к креслу и подобрал скомканный плед, постоял немного рядом и укрыл Бронта по подбородок.       В кармане зашуршала смявшаяся бумага, и писатель вынул блокнот вместе со ступившимся карандашом, оставил в рамочке еще одну надпись, не относящуюся к тому, что он бы хотел оставить на страницах новой книги. Всего несколько исполненных надеждой слов: «Думаю, мне тут понравится»; а под ними рисунок маяка и множество коротких лучей, исходящих от лампы в комнате под куполом и навершающим его шпилем.       Погасил свет, опустив выключатель, и поднялся по лестнице, стараясь ступать тихо, едва слышно, по решетчатым железным ступеням. Войдя в свою комнату, он разделся и лег под теплое одеяло, укрывшее и убаюкавшее его; Джек не ворочался часами, сминая и перекладывая подушку, не перекладывался с боку на бок, скрипя старыми расхлябанными пружинами, а быстро заснул.       Комнату заливал свет маяка, он падал на его лицо, гладил теплыми лучами и сбегал вверх, к потолку. За окном перешептывался с волнами ветер, и иногда подавали голос чайки, устраивавшиеся на ночной отдых на острове, погрузившемся в крепкий сон. В щели в старой рассохшейся древесине проникал холодный воздух, и этот слабый поток шелестел листами блокнота, открытого на последней странице, на которой можно было, не напрягая зрения, прочесть короткую надпись, в которой была ошибка.       Не понравится. А уже нравилось.