Амаранта

Каждый сын рыбака слышал в детстве истории о сиренах. О девушках невиданной красоты с рыбьими хвостами и чарующим нежным голосом, который наполнял ночную тишину сладкими песнями о любви. Поговаривали, что те пели столь завораживающе, что моряки, заслушавшись, не замечали, как морские красавицы утаскивали их на дно, где съедали вместе с косточками. Такие сказки мамы рассказывали своим сыновьям и дочерям, чтобы те не отплывали от бухты далеко в открытое море, где на самой линии горизонта выглядывали из воды мрачные чёрные скалы. Поговаривали, что на них русалки греются на солнце, а блеск их чешуи виден даже с берега, и что ждут они там неосторожных рыбаков, поэтому никто и никогда не плавал туда. Кроме одного старика. Никто не знал имени этого человека, сколько он уже живёт на полуострове, и почему сирены до сих пор не съели его. Единственное, что люди знали наверняка, так это то, что каждый вечер он возвращался с богатым уловом, и каждое утро его лодка тихо покачивалась на самом горизонте. Он ни с кем не разговаривал, и ни один житель суши никогда не слышал его голоса, поэтому люди из портового городка справедливо рассудили, что старик немой. Они не доставали его расспросами и байками, потому что рыба на рынке была в основном из его сетей, а главного кормильца городка злить не хотелось. Да и к черту его, никто не решался лезть к человеку, которого не трогали даже русалки. ~•~ Амаранта лежала на чёрном раскалённом на солнце камне, который приятно грел, но не мог согреть её ледяную кожу. Она лениво била хвостом по морской глади, время от времени поднимая столпы брызг, любуясь тем, как солнечные лучи сверкали в драгоценных каплях воды. Хотелось мяса. Но не рыбьего, оно было тошнотворно холодным и скользим, а горячего и сочного – человечьего. Да и рыб ловить уже надоело: они совсем не понимали песен, а убивать существ, не способных почувствовать красоту её пения, Амаранте было скучно. Молодой русалке хотелось заворожить какого-нибудь моряка музыкой своей души, чтобы он добровольно отдал свою жизнь взамен на нежную мелодию. Но рыбаки давно не появлялись рядом с чёрными скалами, видимо, страх перед смертью оказался сильнее желания получить богатый улов. Амаранта в очередной раз ударила хвостом по воде, за что рядом лежащая сестра спихнула её в море. Сирена перевернулась под водой на спину и пускала пузырьки воздуха, наблюдая за тем, как солнечный свет преломлялся сквозь поверхность воды, рассеиваясь в её голубизне. Было ужасно скучно. Однако апатия сирен не длилась долго. На следующий день, когда они уже вечером всплыли на поверхность, особо ни на что не надеясь, морские девы увидели рядом лодку, на которой мирно рыбачил старик. Амаранта так обрадовалась, что обнажила двойной ряд острых мелких зубов, как у акулы, в хищной улыбке и еле сдержалась от того, чтобы взмыть над водой и сделать сальто, как новорожденная русалочка при виде своего первого человека. У рыбака была сухая морщинистая кожа, покрытая коричневыми пятнами, а с волос старость смыла прежний цвет, от чего те совсем побелели. Но такие мелочи не волновали сирену, ведь она не понаслышке знала, что там внутри, за этой внешностью, все люди одинаковы. У них у всех нежное розовое мясо с венами, по которым течёт горячая кровь, которая не утрачивает своего жара и вкуса со временем, и которая способна согреть ненадолго холодное тело Амаранты. Однако она вся трепетала не только от предвкушения вкусного ужина, но и от мысли, что она наконец-то сможет спеть. Она будет петь так красиво и так чарующе, как никогда до этого. Сирены медленно и бесшумно подплыли к лодке старика, стараясь не попасться тому на глаза раньше времени. Амаранта оказалась к рыбаку ближе своих сестёр, так как сегодня она должна была завести мелодию последней любви. У каждой сирены была своя песня в душе, которая задавала музыку всей охоты и внушала моряку своё особенное чувство, с которым он умирал. У Амаранты это была песня о первой влюбленности, и она запела её своим высоким звонким голосом. Мелодия то возносилась к небесам, то вдруг падала, рассыпаясь на сотни жемчужин, и была весела и беззаботна, какими бывают влюблённые. Сирены подхватили её песню, и море наполнилось звуками бесконечного счастья. Только старик даже не вздрогнул. Он не шевелился и всё также смотрел вдаль, ожидая, когда рыба попадётся на крючок, будто вокруг него не пели русалки. Амаранта не понимала, почему её музыка не завораживает рыбака, она злилась, заводясь всё сильнее, брала ноты выше и сложнее. Она звала, звала старика в сети своей искренней любви, соблазняла его своими чувствами, но он оставался спокоен и безразличен к ней. Сирены замолчали. Песня Амаранты не действовала, и никто не понимал почему, а сама морская красавица испытывала доселе неизвестные чувства досады, злости и разочарования. Они не могли утащить на дно человека, без его искреннего желания последовать туда вместе с ними, за их песнями. Но когда уже старшая сестра сирены решила сама попробовать завести новую мелодию, запел вдруг сам старик. Никто сначала не понял, что это были за звуки, и откуда они шли, поэтому каждая русалка, замолчав, прислушалась. На море с сумерками опустилась тишина, нарушали которую лишь редкие всплески воды и что-то ещё. Амаранта сначала даже не была уверена, что это песня, такой тихой и прерывающейся она была. Старик запел как-то робко, неуверенно, но без сомнений. Поначалу мелодия поднималась то слишком высоко, пронзая барабанные перепонки слушательниц, то падала вниз, как обрушиваются камни со скал в воду и всё падают, падают до самого дна. Но она быстро обрела покой, остановившись на тягучем звуке тоски. Голос старика был хриплым, и песня сопровождалась глубоким гулом, который был слышен на много миль под водой от работающего мотора лодки. Амаранта не могла разобрать ни одной ноты, будто рыбак пел между ними, смешивая их и разделяя на части. Сирена никогда не слышала языка, на котором пел старик, но даже сам смысл песни ускользал от неё, не позволяя хоть как-то назвать. Русалка внимательно впитывала новые, странные звуки, погружаясь в музыку всё глубже, но мелодия была абсолютно неправильна, она просто не могла существовать в этом мире. И всё же человек пел её. Пел неуверенно, будто осознавая, всю нелепость музыки, но без сомнений, будто была она частью его самого. Сирены окружили его лодку, сложили руки на бортах, и, опустив на них головы, заворожённо внимали рыбацкой песне. Было во всём этом что-то неизбежное. Только когда солнце окончательно утонуло в горизонте, оставляя на небе постепенно гаснущие всполохи алой зари, старик закончил петь. Русалки медленно отдалялись от его лодки, позволяя ему уплыть, и позже одна за другой медленно и бесшумно ныряли в воду, оставаясь погруженными в свои мысли. Амаранта ещё долго смотрела вслед рыбаку, совсем забыв про голод, и дома появилась позже остальных. Перед сном сестры сказали ей, что им пора уплывать. ~•~ На следующий день Амаранта была на чёрных скалах раньше рассвета. После вчерашнего события сёстры запретили ей подниматься на поверхность, но она просто не могла оставаться на рифе, пока над водой живёт человек, способный заворожить русалку песней. Выждав момент, когда сирены были заняты и не обращали на неё внимание, Амаранта поплыла к солнцу так быстро, как только могла, и теперь грелась в его лучах в ожидании загадочного рыбака. Она пыталась напеть его мелодию, но у неё ничего не вышло. И дело было вовсе не в том, что никто и ничто в мире не способно повторить песню души, ведь русалки могли подражать мелодиям, сокрытым в самой глубине сердца живых существ, благодаря чему люди и следовали за ними во тьму, но у Амаранты музыка выходила даже отдалённо не похожая на ту, что она слышала из человеческих уст. Для морской красавицы старик был загадкой, сладким соблазном, даже вызовом её голосу и чувству. Но тайно от всего мира она ловила себя на мысли, что больше, чем съесть его, она хочет снова попасть в сети этой тоскливой песни. Было что-то необычное и приятное в том, что завораживали её, а не она. Солнце опускалось к морю, размываясь у линии горизонта, когда Амаранта уже вся извелась от ожидания, опасаясь, что старик никогда больше не приплывёт. Но когда она в очередной раз повернула голову к морю, её надежды оправдались. Человек спокойно рыбачил, на дне лодки его слабо билась умирающая рыба, а сам он смотрел на буёк, но будто не видел его. Амаранта радостно улыбнулась и нырнула в воду, подплывая к старику со спины. Он как и в прошлый раз не обратил на неё никакого внимания, но и она не пыталась его привлечь, русалка лишь хотела услышать ту странную песню. Может, рыбак почувствовал молчаливое ожидание сирены, а может, это была его привычка, но он запел. Сегодня его мелодия началась легче, но была пропитана всё той же тоской, которая, кажется, стала совсем безнадёжной, будто в глубине души оплакивал старик чью-то неизбежную гибель. Амаранта как и в тот вечер не смогла почувствовать сути песни, и хоть было ей как-то непривычно грустно, она заворожённо слушала. С тех пор старик и русалка встречались возле скал каждый день. Она была там с самым рассветом, потому что сестры её почему-то спешно уплыли, и она осталась один на один со своей скукой, прогнать которую мог только рыбак. Иногда он приплывал с восходом солнца, а иногда встретиться им удавалось лишь под вечер. Одно лишь было неизменно – он пел, а она слушала, после чего человек непременно уплывал. С каждым днём песни старика звучали всё отчаяннее, но вместе с тем появилась в них какие-то смирение и покорность судьбе. Он словно прощался с чем-то столь дорогим и важным его душе, что это чувствовала даже сирена, от чего сердце её разрывалось от незнакомой боли. Но со временем затаенный ужас в его музыке смягчался какой-то смутной благодарностью, будто где-то за всей этой тяжестью тревоги он был рад, что не был один. Русалка думала, что, возможно, это из-за неё, но только мысль эта не приносила ей счастья. Амаранта больше не могла провести и дня без песни рыбака. Она ещё пыталась пару раз повторить его мелодию, но все попытки заканчивались неудачей, и она бросила это дело, решив, что не сможет спеть также, потому что чувство, о котором поёт старик, никогда не было в её душе. Она уплывала к себе в пустой дом на рифе лишь на ночь. Сирена совсем перестала петь и улыбаться, и думать о чем-то помимо песни человека, будто вся её жизнь свелась к этим встречам. Будто было между ними какое-то соглашение, которое не решился бы заключить даже дьявол. ~•~ Две недели спустя той роковой встречи русалка и старик свиделись вновь у чёрных скал, но позже обычного – когда небо уже остыло после заката. Она как обычно бесшумно подплыла к нему сзади, сложив руки на бортике лодки и приготовилась слушать о том, что не отпускало её уже много дней. Рыбак же неожиданно повернулся к ней, посмотрев прямо в её прозрачно-голубые глаза. – Сегодня последний раз, когда я пою тебе. Это было впервые, когда старик не только обратил на неё всё своё внимание, но и заговорил с ней. От шока русалка ничего не смогла ответить, а только смотрела во все глаза на человека, даже не поняв сначала смысл его слов. Он помолчал ещё пару минут, рассматривая морскую деву, будто пытался запомнить каждый изгиб её неземного тела в первый и последний раз. В нерешительности рыбак протянул к ней свою широкую, сухую и мозолистую руку и дотронулся до её длинных волос. Они были мокрые и тяжелые. Он запел. Ещё несколько секунд сирена неподвижно смотрела на старика, чей взор вновь окутала пелена, не прислушиваясь к песне. А когда смысл музыки стал долетать до её сознания, она узнала в ней свою любовь. Эта любовь не была на поверхности, не была она и ведущей темой мелодии, нет, она была скрыта под многими толстыми слоями тоски и отчаяния. Песня вновь была прощальной, но сегодня рыбак прощался, кажется, не со всем миром, а именно с ней. Не будь любовь основой существа Амаранты, она бы никогда не услышала эти тихие ноты признательности и симпатии, которые старик испытывал к русалке. Но частицу своей души она услышала бы где угодно. Радость и удивление смешались с неизвестным до этого горьким отчаянием в душе Амаранты, и вся она трепетала, чувствую всю безнадёжность и значимость этого моменты. Она ещё не понимала, что происходит, и испытывала лишь бесконечную любовь, но где-то на периферии сознания уже мелькала мысль о чем-то страшном. Старик закончил петь, когда мир погрузился в ночную тьму, и лишь звезды отражались в водной глади, освещая море. Рыбак наклонился к сирене и легко дотронулся губами до её лба, после чего, как и всегда, молча уплыл. Губы у него были сухими и тёплыми. ~•~ На следующее утро Амаранта вновь ждала человека на чёрных скалах. Погода была пасмурная, серая, такая унылая, что солнце не выдержало этого и скрылось за тучами. Дул порывистый холодный ветер, а камни совсем заледенели, но сирена всего этого не замечала. Она ждала, всматриваясь вдаль, откуда обычно приплывал старик. Её съедали нехорошие предчувствия. Наконец, на горизонте она разглядела медленно подплывающую лодку, только самого рыбака в ней не было. Русалка соскользнула с камней, когда судёнышко оказалось совсем рядом, но так и не остановилось возле скал. Амаранта подплыла к лодке, останавливая её руками, и заглянула внутрь. На её дне в потрепанной, но на этот раз вычищенной одежде, с причесанными седыми волосами и бородой, со сложенными на груди руками лежал старик. Его глаза были закрыты и больше не смотрели пустым взором, поддёрнутым печалью, в пространство, в будущее, которого у него нет. Всё его лицо и поза выдавали покой и тихое смирение, будто принять такой исход ему было даже в радость, которую никто из живых не поймёт и осудит. И только Амаранта знала, какая тоска съедала этого человека в последние дни. Она не выдержала этой умиротворённой картины и с силой встряхнула рыбака за плечо, приказывая ему сейчас же открыть глаза и заговорить с ней как вчера. Как вчера. Но что сирена могла противопоставить смерти? Руки у русалки заболели, и ей пришлось отпустить лодку в её последний путь, конечный пункт которого никто не знает. Как только лодка с мертвым человеком скрылась из поля зрения Амаранты, она нырнула в воду и поплыла как можно дальше от чёрных скал, от пустого дома на рифе, от отголосков песни, которые звучали ещё в шелесте волн, от солнца, которое освещало их встречи, от всего, что напоминало о старике и его песне. ~•~ Сирена не знала, сколько она уже проплыла миль, сколько не видела солнца и не дышала сухим воздухом суши. Сколько она уже не пела для людей. Язык уже не помнил вкус человеческого мяса. Душа забыла, как звучит мелодия любви. Всё, чем жила Амаранта, постепенно утрачивало всякое значение, исчезало из памяти, оставалось позади, растворялось в реках, морях и океанах, которые она проплывала, не останавливаясь, не оборачиваясь, не замечая, что рыбы здесь совсем другие, и вода будто теплее. Но однажды, когда путь её лежал чересчур близко к берегу, она наткнулась на поселение русалок, где жили её сестры. ~•~ Амаранта рассекала океан пополам, не замечая давления воды, не замечая холода и темноты, не замечая, что становится трудно дышать. Она стремилась к самому дну, прокручивая у себя в голове разговор со старшой сестрой. * Подплыв поближе к рифу, Амаранта безразлично посмотрела по сторонам, замечая свободно плавающих и смеющихся русалок. Картина почудилась ей смутно знакомой, но воспоминание из, казалось, такого далёко прошлого быстро стерлось из головы, как смываются водой надписи на песке. Задумавшись, Амаранта не заметила, как к ней подплыла сирена и легко дотронулась до плеча. Молодая русалка резко обернулась и увидела широко распахнутые синие глаза, в которых промелькнул ужас и неверие, которые сменились тяжелым осознанием и горькой грустью. Теперь она легко узнавала печальные чувства людей. Глаза смотрели прямо на неё. Оглядев сирену целиком, Амаранта почувствовала, будто её пронзил луч горячего солнца, спалив все внутренности. Так больно было ей видеть давно потерянную сестру. – Амаранта, – позабытое где-то в в Атлантическом океане, имя вырвалось воздушным пузырём и улетело куда-то на поверхность. Русалка с силой обняла свою младшую сестрёнку, но быстро отстранилась, рассматривая её. Амаранта уже знала этот взгляд – это прощание. – Вы уплыли без меня, – без злости и грусти, просто констатируя факт, произнесла Амаранта, посмотрев на сестру, чьё лицо вмиг стало виноватым. – Мы не могли иначе, прости. Мы говорили тебе плыть с нами, но в то утро тебя нигде не было. Мы не могли найти тебя, а всплывать на поверхность было слишком опасно. Мы не могли более ждать и уплыли. Прости, я не могла обречь нашу семью на, – тут русалка запнулась, неуверенно посмотрев на Амаранту, но та и без слов поняла, что имела ввиду сестра. – Почем это произошло со мной? – безразличие поглощало сирену всё быстрее, накатывая волнами усталости, и она из последних сил хваталась за единственный оставшийся у неё вопрос, который крутился в её голове на протяжении скитаний по океанам. – Ты услышала песню смерти, – содрогнувшись, ответила сестра. – Когда человека не завораживает русалочья любовь, когда он не чувствует ни страха, ни трепета, ни любопытства, – ничего, когда он смотрит за горизонт – он стоит на границе жизни. Когда он заводит песню на непонятном никому живому языке, он зовёт чёрных птиц. Человек прощается с этим миром и со своей жизнью, он готовится к тому, что никому неизвестно, но чего все подсознательно боятся. Самое опасное в этот момент – попасть под страшные чары этой мелодии, ведь нет ничего пленительнее небытия. Сирены знают об этом, наверно, лучше всех, поэтому им достаточно услышать песню два раза, чтобы она окончательно отравила их душу желанием последовать за певцом куда угодно. Даже... – В омут смерти, – закончила за сестру Амаранта, позволяя ей не произносить то, что ни одна из бессмертных русалок говорить не должна. – Сирены не должны знать этого, это не должно быть в их сердцах, – мотая головой, будто потеряв контроль на эмоциями, говорила русалка. А потом, схватив за руку Амаранту, смотря ей прямо в глаза и прижав её руку к груди, она, захлебываясь, произнесла. – Прости меня, прости меня, сестричка, пожалуйста, прости. Вода вокруг неё будто огорчилась. – Прощаю, – старшая сестра не была ни в чем виновата, и Амаранта не обвиняла её, но сейчас она понимала, что живые могут жить только со спокойной душой и совестью. Амаранта знала, что она должна уплыть так же, как и знала, что сестра не последует за ней, не остановит, потому что на её хвосте висела ответственность за жизни их сестёр, которые она не могла подвергать опасности. Отравленная русалка знала это, поэтому её костлявая рука, обтянутая жесткой кожей, легко выскользнула из нежных пальцев сестры, поэтому в отчаянном взгляде старшей сирены не было просьбы остаться, поэтому никто не окликнул её, когда она покинула риф. Говорят, что русалки не плачут, но отчего же тогда море такое солёное? * Русалка плыла всё быстрее, размахивая хвостом из стороны в сторону, не чувствуя усталости. Не чувствуя ничего. Чем глубже спускалась сирена, тем спокойнее становилось у неё на душе, тем легче она себя чувствовала. Она плыла на самое дно океана, куда нет хода человеку. Там, на глубине одиннадцати километров, где давление способно раздавить череп за долю секунды, где невозможно дышать, куда не проникает свет и звук, оттого тишина и темнота там стоят такие, что способны свети с ума, там русалка наконец смогла познать покой. Там дно выстлано скелетами бессмертных сирен, соблазненных песней смерти.