Антинытики

Я аккуратно покосился на моего невероятно красивого партнёра и в очередной раз решил промолчать, несмотря на то, что с самого утра мы с ним договорились сходить прогуляться ближе к вечеру. У Вереда бывало такое рабочее состояние, когда работа слегка переливалась за край и делала его шершавым и резким, как наждачная бумага. О типичной лёгкой нежности, постоянно сияющей между нами, в такие дни не шло и речи. Куда там! Дай-то бог, чтобы меня не зашибло резким словом или не оторвало полголовы одним из фирменных мрачных взглядов. Я знал, что потом, когда его слегка «отпустит», Веред будет нежен вдвойне и внимателен ко мне без меры, но сейчас я мог пройти перед ним голым — и он только попросил бы меня не мельтешить. Или признаться ему в вечной любви и заработать в ответ очередное угрюмое «Угу». Если раньше я ломал руки, думал, что что-то случилось, переживал и ходил унылый, как ворона под осенним дождём, то теперь я ограничивался только последним пунктом, старался не попадаться Вереду на глаза, а когда попадался, вёл себя превосходно — приносил ему горячий чай, много молчал, выглядел радостным (на всякий случай, мало ли что) и лучащимся здоровьем (чтобы он дополнительно не переживал). Иногда я даже щёгольски одевался в тайной надежде, что мой офигительно привлекательный вид пробудит в моём партнёре воспоминания о тех прекрасных временах, когда он был в меня глубоко и бесповоротно влюблён (примерно два с половиной дня назад). Ещё я красиво перевязывал волосы исключительно голубыми и зелёными лентами. Потому что голубой и зелёный цвета успокаивали. Меня всегда занимало, успокаивали ли они сильнее в виде милого бантика. Ещё раз уныло посмотрев на Вереда, уткнувшегося в бумаги с головой и сосредоточенно нахмурившегося, я вышел из комнаты и, шаркая ногами, спустился вниз. Было что-то особенно привлекательное в абсолютно недоступном Вереде, и мне было очень сложно сопротивляться желанию запустить руки в его чуть взлохмаченные волосы или скользнуть губами по его шее. Но раз уж отношения между нами были долговременные, в моих интересах было не будить лихо и не мешаться под ногами. В своём мракобесном состоянии Веред мог наговорить вещей, о которых потом очень бы жалел. В смысле, я бы жалел. Что услышал. Солнце заливало зал и уютно заполняло фрагменты между кожаными диванчиками, стоящими на окнах растениями и новыми стеклянными шкафчиками с книгами. У книг была исключительно декоративная функция, потому что наши «читательные» книги валялись в библиотеке и по комнатам в страшном беспорядке. На огромные многосетчатые окна в зале я уже больше месяца не мог смотреть без содрогания — Веред настоял на том, чтобы мы отмыли их до блеска, и это оказалось весьма скучным, в смысле, глубоко медитативным занятием дней на шесть. Веред вообще отличался такими приступами локальных антигрязевых революций. «Мой бог, Кельвин, - мог сказать он однажды утром, глядя на меня горящими огнём безумными глазами, и я понимал, что мы пропали. - Что за ночной кошмар с нашим ковром в кладовке?! Мы должны немедленно его выбить, а ещё лучше — выбить и немедленно кому-нибудь отдать». Так я узнавал, что в нашем доме есть кладовка с каким-то ковром. При этом Веред стойко ненавидел перестановку мебели. Стоило переставить стол от одной стены к другой, мой прекрасный партнёр начинал замирать на входе в комнату с видом рвущей душу беспомощности, как сова при дневном свете, натыкаться на стулья и с отчаянием в глазах оглядываться, словно я вывез из дома всю мебель вовсе, а вместо неё понатыкал всюду ловушки или орудия пыток. - Ты чего опять ползаешь, как червяк, Крокуда? - приподнял бровь проходящий мимо Жойнэ. - Хотел прогуляться вечером, - ответил я, падая на диван и откидывая голову назад, чтобы наблюдать лучи медленно закатывающегося за горизонт солнца. - А Веред пока занят. Думаю, ждать его или пойти самому пройтись. - Давай я с тобой пройдусь, - пожал плечами Йозеф. - Вместо Тьорка. - Давай ты со мной просто так пройдись, вместо себя, - усмехнулся я. Все знали, что мне очень повезло, что я получил самого неревнивого партнёра в мире. Он абсолютно не ревновал меня к себе. И ко мне. Ну и, собственно, конец списка. Мысль о том, чтобы прогуляться с Жойнэ, меня взбодрила: его непрошибаемое спокойствие и незамутнённый взгляд фиолетовых очей всегда действовали на меня целительно. Иногда мне вообще казалось, что я какой-то дуршлаг. Пока все нормальные люди стойко сопротивлялись неприятностям и проблемам, которые им готовила жизнь, отражая их со стойкостью стального щита, я использовал в качестве щита решето. Конечно, мне при этом казалось, что я большой молодец, потому что не пассивно принимаю неприятности, а встречаю их смело и в полном боевом унынии. Неприятности, правда, после моих хлеба-соли почему-то не рассасывались, а всасывались. В меня. И потом не отстирывались. - Ну что, пойдём? - спросил меня несостоявшийся правитель Сторон Света, захватив лёгкую тёмную куртку себе и мягкую серую кофту мне. - Пойдём, - согласился я. - Давай ещё на рынок зайдём, - предложил Жойнэ. - У меня пряность для кофе закончилась. Кофе Йозефа я обожал, поэтому даже не подумал возражать. Просто закутался в свою кофту и вышел. Раньше, к слову, я бы долго собирался, стараясь уложить волосы, проверить, всё ли в порядке, не остались ли на майке кофейные пятна и не прицепилась ли какая-нибудь ерунда к джинсам. Но в последнее время я так привык выходить таким, какой есть. Веред говорил, что это совершенно нормально, а мне казалось, что это путь в неухоженного бродягу, которым я был в глубине души. В сентябре темнело рано, и я с глубоким наслаждением осмотрел наш сад, в последнее время несколько изменившийся. Кай рассадил везде небольшие кусты, красиво их постриг, а Йозеф провёл иллюминацию, и тёплые источники света, оформлённые в разнокалиберные плетёные шары, казались очень милыми и южными. И ещё мы все перестали подвихивать вечером ноги. В воздухе пахло нагретой и уже высушенной травой и опавшими листьями — отстранённый и тёплый аромат начала осени. Я знал, что темнеет в это время очень быстро, а вместе с темнотой приходит прохлада — чернильная, не зябкая, но проникновенная. Поэтому в последнее время стал фанатом вязаных кофт. У нас в городе есть несколько рынков, но мой самый любимый — ночной рынок. Насколько я знаю, больше такого нет ни в одном городе Сторон Света. О, эти бесконечные ряды деревянных палаток, запахи пряностей и жарящегося мяса, терпкого разогретого вина и масляных духов! Через весь рынок лился разноцветный свет от маленьких длинных гирлянд, от прикосновения над конкретным ларьком меняющим свою интенсивность на нужную, и я каждый раз смотрел на это творение с большей гордостью, чем смотрел на фонтан в центре рынка, который мне заказали пару лет назад, потому что фонарики творил Йозеф в полном одиночестве. Ещё я очень любил беседку, хотя, если честно, не знал, кто ею занимался — знал только, что она настоящая. На ночном рынке нас очень почему-то любили и постоянно хотели нам что-нибудь безвозмездно сунуть. Так и сейчас какая-то бабушка с широкой улыбкой вручила мне бумажный кулёк с крупной ароматной клубникой, присыпанной какой-то пряностью, а, когда я потянулся в карман за деньгами, только погладила меня по плечу и исчезла в толпе. - Крокуда, - вздохнул Йозеф. - Ну почему, когда кто-то делает для тебя что-то хорошее, у тебя такой несчастный вид, как будто ты не предотвратил вовремя преступление? - Ну, бабушка же старалась, нагибалась, клубнику собирала, - вздохнул я и тихо добавил. - А я даже не очень люблю клубнику. - Да? - обрадовался Йозеф, моментально отбирая у меня кулёк. - Удачно я с тобой пошёл, клубника с илле у меня в детстве была любимым блюдом. - У вас её продавали? - заинтересовался я. - На вечерних фестивалях. Правда, у нас её продавали подогретой или жареной на гриле, но так она тоже вкусная. Родители очень надо мной смеялись, говорили, что я хожу на фестивали только из-за клубники. Но это неправда, мне нравились жонглёры факелами и канатоходцы. Между крышами натягивались канаты — и по ним ходили яркие циркачи. Я помню, была какая-то девочка моего возраста, замотанная в лиловые и розовые тряпки. Она вертелась на кольцах, только и мелькала между ними, как маленькая выдра… В общем, хорошие времена. - Хотел бы я посмотреть на это. - Так без проблем, съездите с Тьорком, проветритесь, - пожал плечами Жойнэ, доедая последнюю клубничину и выбрасывая бумагу в урну в виде кита. - Фестивали там до сих пор проходят, довольно часто. Я вспомнил, в каком состоянии сейчас находится Веред, и содрогнулся. Нет, поймите меня правильно, это был, пожалуй, единственный на моей практике случай, когда я был уверен, что меня кто-то и правда любит (поэтому я на всякий случай очень боялся, что в один не слишком прекрасный день разлюбит). И я знал, что, если я буду настаивать, Веред оттает и проведёт со мной время, потому что я и правда был для него особенным и любимым. Но он-то для меня тоже был особенным и любимым. И, раз ему так было удобно, я не против был освободить ему пространство для работы, расчистив от нашего общего личного быта. Я, собственно, вообще во многих областях был неприхотлив и прост. Резко пахнуло пряностями и жаром — мы подошли к шатру восточных специй. - Жди меня на лавочке, - сказал Жойнэ, азартно блестя огромными фиолетовыми глазищами, в которых, казалось, даже зрачки расширились. - Хорошо, мам, - вздохнул я, купил себе горячего чая с корицей в соседней палатке и присел на лавочку напротив шатра, со стороны закрытых небольших магазинчиков с одеждой и мелочами, красиво оформленных под старые деревянные здания со стеклянными витринами и витиеватыми вывесками. О страсти Йозефа к приправам знали абсолютно все, потому что это была одна из немногих вещей, вытягивающая наружу его мифическую эмоциональность. Если вы общались с Йозефом на постоянной основе, вы могли подумать, что он похож на тёмный угол в коридоре — постоянно оставался в стороне от всего. Его эмоциональный спектр ограничивался подшучиваниями над всеми кругом, ну и ещё якобы тайными нежными взглядами на Кая. Жойнэ был холоднее, чем глубоководная рыба, но только до тех пор, пока речь не заходила о приправах. Люди, которые пытались отбить у меня Йозефа в партнёры по приготовлению пряных напитков, в голос мне кричали, что в Жойнэ погибает великий смешиватель приправ. Так вот, поверьте мне и всем домашним, в Йозефе не погибает, а процветает великий смешиватель приправ. Иногда это очень пугает, когда вы в рабочей запарке и просите принести горячего чая, а вам приносят чай и очень внимательно смотрят за тем, как вы пьёте. Очень, очень внимательно. И потом спрашивают, как вам это сочетание тонкого лимонного вкуса с небольшим количеством перца и какого-нибудь толчёного пера с задницы птенца редкой птицы с диким названием. А ты просто хотел чая. Чёрного. С сахаром. Мы очень упрашивали Жойнэ не тащить в эксперименты хотя бы ребёнка, но Норли из всех нас (кроме Вереда, который лучше всех в доме готовил и поэтому не очень любил, когда на кухне гулял кто-то ещё) больше всего втянулась в пряные напитки, хотя ей, в отличие от Жойнэ, нравилось готовить ледяные смеси вроде холодных молочных коктейлей с пряностями или травяных настоев с кубиками льда. Однажды, заметив у дочери внимательный изучающий взгляд Жойнэ, когда я пробовал принесённый мне мятно-молочный коктейль с розмарином, я чуть не подавился насмерть. Впрочем, Норли всё впитывала, как губка. Она ходила с Каем на рыбалку, беззаботно смеясь над его шутками, и приходила сгоревшая и счастливая. С Вередом у них были совершенно одинаковые литературные вкусы и одинаковые пристрастия к педантичности — ведение списков, расписания красивым почерком, цели на год, начал книгу — читай до конца, и я очень часто умилялся, когда они засыпали от усталости на диване, одинаково уткнувшись лицами в недочитанные книги. С Жойнэ они экспериментировали во всех буквально научных областях (мне пришлось отменить только эксперименты на животных) и варили пряные напитки. Ну а с Юлией понятно, они проводили почти всё время. Иногда я думал, взяла ли дочь хотя бы что-нибудь от меня, но на самом деле мне было всё равно. Я любил её очень-очень сильно, гордился ею и уважал её. И эта любовь была чужда эгоизма. Но, если так подумать, то у нас была традиция летом молча лежать на траве и смотреть на звёзды. - Кельвин? Я удивлённо поднял голову и увидел спешащую ко мне крепенькую девушку, похожую на фигурку из дерева с красно-коричневыми волосами в сложной причёске. Её энергичная походка что-то мне напомнила, и я вдруг вспомнил девочку-отличницу в нашем классе в Школе с растрёпанной косичкой из таких же красно-коричневых волос. - Кати Валле? - изумлённо спросил я; мы обнялись, насколько это было возможно с горячим чаем в руке, а потом сели на лавочку, глядя друг на друга с восхищённым недоверием. Я не видел её с окончания Школы. Тогда у Кати было не очень много друзей, но в её приоритетах всегда была учёба. Как отличник отличника, мы друг друга скрыто уважали, иногда даже перебрасывались парой фраз. Но отношения между одноклассниками — это как хорошее вино, можно убрать в погреб, достать через двадцать лет — и будет казаться, что никого ближе человека, который помнит с тобой одних и тех же учителей, у тебя в жизни не было. Но первые же сказанные Кати фразы подействовали на меня, как коктейль моей дочери… вылитый за шиворот. - Ну, Кельвин, рассказывай! - сказала Кати, расправляя и так идеально разглаженное платье. - Женился? Детей завёл? Ты, вроде, работал в Корпорации — сделал себе карьеру-то? Ты всё ещё в магику вкладываешься или нашёл работу перспективнее? Какими судьбами на Восточном Побережье, тоже приехал на фестиваль? Тут больше нечего делать, такая дыра, никаких развлечений… - Да не так уж тут и плохо… - промямлил я, закидываясь порцией чая, словно корица могла меня сейчас спасти. - Мне даже нравится… - Так ты что, живёшь тут?! - Кати посмотрела на меня сначала ошеломлённо, а потом — с откровенным сочувствием. - Ох, Кельвин, прости, я не думала, что твои дела так плохи. В конце концов, ты подавал такие надежды, все думали, что ты хотя бы сможешь, если ничего больше не выгорит, зацепиться за Школу и там преподавать первое время… Не получилось с Корпорацией? - Не особенно, - промямлил я. В смысле, я теоретически понимал, что моё звание лучшего в мире магика и даже чуть-чуть слишком востребованного частника было выше, чем самых высоких чинов из Корпорации, но что-то такое было в её тоне, что мне тоже стало как-то неловко, словно я только что выполз из коробки из-под моста, чтобы выпросить пару монет подаяния. И ещё эти странные определения - «выгорит», «зацепиться». - Ну хотя бы девушка-то у тебя есть? - жалостливо спросила Кати. - Не особенно, - уже совсем расстроенно повторил я, вертя на пальце золотое кольцо, которое мне надел Веред. Разница между Вередом и «хотя бы девушкой» была очевидна. - Ох, Кельвин! - Кати подумала. - Знаешь, я думаю, тебе нужно всё-таки поменять свою жизнь. Неважно, что мы уже не молоды, в любом возрасте можно повернуть свою судьбу. В конце концов, в какой-то момент понимаешь, что хватит плыть по течению, надо оторвать свою жопу от дивана и забрать себе у жизни всё. Урвать свой кусок пирога. Выйти из зоны комфорта. «Мне бы вот сейчас войти как-нибудь в эту зону обратно», - подумал я отчаянно, потому что не было в мире для меня ужаснее слова, чем «жопа». Если его употребляли рядом со мной, мне становилось физически дурно. А уж с моим буквальным мышлением представлять, как её отрывают от дивана... Отрывают — то есть, с трудом. Значит, она прилипла. А прилипла почему? Господи, я ненавидел это выражение. - Зачем выйти? - аккуратно спросил я. «ЗА ХЛЕБОМ, АХАХА», - гаркнул в голове внутренний Кельвин, и я вздрогнул. Мне вдруг ужасно захотелось креветку на палочке, запечённую в меду. Кати совсем по-взрослому покачала головой. Собственно, она и выглядела очень взросло, и я понимал в теории, что это и есть мой возраст, когда вы отдаёте своих ранних детей в первый класс или как раз уходите в декрет вторым ребёнком, докупая в гардероб солидных костюмов для званных вечеров с коллегами по работе, но у меня вчера порвались кеды, а ещё мы на днях устроили пицце-вечеринку, валялись на полу на одеяле, жевали пиццу и рассказывали друг другу истории из детства. Я, кстати, и сейчас был в кедах с дырой в подошве. И, хотя в ночном рынке каждый продавец был бы рад мне продать что-нибудь в кредит или отдать так, кажется, я даже не взял с собой денег, я же не собирался ничего покупать. Последнюю мелочь выгреб из карманов джинсов на чай. Я похолодел: а если Кати позовёт меня в кафе? - Легко сидеть и ныть, но, знаешь ли, Кельвин, жизнь — жестокая стерва, и здесь никто не принесёт тебе на блюдечке с голубой каёмочкой всё, что твоей душеньке угодно. Поэтому смешно сидеть на жопе ровно в наше время, когда можно всего добиться, если работать, как проклятому, надо пробивать себя как-то. Я вот захотела хорошую работу и удачно выйти замуж, и всего добилась, потому что добивалась. Теперь у меня двое детей и хорошая должность, квартира в Центре. Так что хватит уже сидеть и жаловаться на то, что у тебя ничего не выходит. - Да я не жалуюсь, так-то… - пробормотал я, в ужасе, что она сейчас снова употребит это нехорошее слово в каком-нибудь ещё невероятном выражении. Из знакомых мне остались только «жопой жуй», и я молился, чтобы она его не вспомнила — и проклинал себя за то, что его вспомнил я. - Да? Ты хотя бы пытался завоевать девушку, которую любил? О, на этот вопрос у меня был ответ! - Да, - ответил я гордо. Я был безгранично благодарен Марианне за то, что она в своё время так удачно стала частью в моей жизни. - И почему ты всё ещё не с ней? Я потонул во флешбэках параллельных линий истории с Марианной и Вередом. Вот Марианна, чьё лицо искажено от злости, удушающий запах роз и ужас. Вот Марианна, счастливая и домашняя, машет нам с Вередом у порога своего дома, держа руку на уже довольно большом животе, и Кален прижимает Марианну к себе и весь сияет от счастья. А вот параллельная линия с Вередом — я валюсь ему в руки, падая с лестницы, Веред торопливо целует меня на кухне, потому что у нас много дел, Веред ночью сквозь сон говорит мне: «Будь здоров», - и машинально поправляет на мне одеяло, потому что заботится обо мне даже во сне. - Она полюбила другого, - обобщил я, и добавил про себя: слава богу. - За своё счастье надо сражаться! - с жаром ответила Кати, глядя на меня глазами, полными житейской мудрости и чего-то, здорово напоминающего религиозный фанатизм. Я не хочу сражаться, подумал я грустно, я хочу креветку в меду. - Знаешь, как это на самом деле легко? Девушки! Я ошарашено смотрел на то, как останавливается какая-то юная светловолосая девушка с подругой, одна явно из Центральной Равнины, а в её подруге было что-то южное, обе смеющиеся, молодые, с алкогольными коктейлями в руках и сумочками с покупками. - Да? - дружелюбно спросила светленькая. - Мой друг не уверен, что девушки могут им заинтересоваться. Скажите, вы бы могли с ним начать встречаться? Это просто мне снится, подумал я, пространно глядя на девушек, которые явно меня узнали и тоже чувствовали себя неловко. Я отхлебнул пустоту из давно закончившегося стакана. Пустота пахла корицей. - Боюсь, что нет, - смущённо ответила светленькая. Тёмненькая мялась за ней, сжимая коктейль в руке. - Да? Это почему? - воинственно поинтересовалась Кати. - Разве он нехорош собой? А что плохо одет, это вы его можете потом привести в порядок. И постричь. - Да я просто шипперила его всегда с его партнёром, - промямлила светловолосая девушка. - И мне не хотелось бы так просто отказываться от своего пейринга, - она сверкнула мне извиняющейся улыбкой, и они с подругой коротко попрощались и прошли дальше. - Ну, это просто какие-то непонятные малолетки, видишь, какой жаргон, - пробурчала Кати. - Это был неудачный пример, а так не стоит ставить на себе крест. Ты наверняка можешь заполучить какую-нибудь девушку, если немного приведёшь себя в порядок. По мне, «малолетки» были максимум на три года младше нас, а ничего непонятного в их жаргоне я не находил. Хотел бы я сказать, что дело в дочери-подростке, но, боюсь, основными фанатами фанфиков и продолжительных яойных манг в доме были мы с Вередом. «И лепестки роз кругом, - всегда ржал Веред, когда я что-нибудь ему романтично шептал в постели. - И перья, перья!» - Хорошо, - ответил я. - Не буду ставить на себе крест… - Хочешь, я накормлю тебя нормальным ужином? - спросила Кати и при виде моего исказившегося от ужаса лица вальяжно махнула рукой. - Не переживай, я угощаю… Вооот теперь я переживал. - О мой бог! - воскликнула Кати внезапно, да так внезапно, что я уронил свой бумажный стаканчик и полез его поднимать. - Какое счастье! Я знала, что он живёт где-то здесь, но не думала, что доведётся встретить живьём самого Йозефа Жойнэ! Теперь будет, что рассказать мужу. Ты посмотри, Кельвин, он идёт к нам! И правда, какое счастье, подумал я, воспрянув духом. Ведь я тоже уже был не уверен, что мне доведётся Йозефа встретить живьём. - Я тебе креветки в меду купил, - сказал Йозеф, косясь на остолбеневшую Кати. - Представишь меня даме? Я давно не был так близок к тому, чтобы пасть перед кем-то на колени и благодарить судьбу за встречу с ним. - Йозеф, это Кати Валле, моя одноклассница. Кати, это Йозеф Жойнэ… Вообще, я хотел добавить, что мой полноправный партнёр, но Кати посмотрела на меня, как на предателя, не сообщившего, что по соседству в шатре таится знаменитость, и тут же со сладким выражением лица протянула руку Йозефу. - Я знаю, кто вы, - промурлыкала Кати, абсолютно меняясь в элегантную мадам, которая даже не знала, казалось, слово, которое только что яро употребляла. - Это так мило с вашей стороны купить Кельвину еды, зная, в каком он бедственном положении... Йозеф задумчиво посмотрел на Кати, словно прикидывая, надо ли делать вид, что он впитал придворный этикет с генами отца, потом сунул мне пакеты и элегантно поцеловал предложенную руку. Приправы пахли удушающе, и я чихнул. - И что успел сделать Крокуда за двадцать минут, пока меня не было, чтобы оказаться в бедственном положении? - светски полюбопытствовал этот зараза Жойнэ. - Таланты его в этой сфере, разумеется, не имеют числа, но в такой короткий промежуток… Это рекорд. Кати рассмеялась мелодичным неестественным смехом, от которого у меня по спине побежали мурашки. Я понимал, что это должно выглядеть мило и элегантно, но вместо настроения «Ах, вы такой остряк» я почему-то ловил «Нет, не ходи в подвал один, кто знает, что это за существо!» - Газеты не говорили, что у вас не только дар сострадания, но и чудесное чувство юмора, - сказала Кати, глядя на Йозефа… влюблённо? - Но, отринем шутки. Может быть, вы поможете Кельвину найти хотя бы какую-нибудь работу? Или познакомите его с кем-нибудь? Учитывая, что именно я дал Йозефу работу и столкнул с любовью всей его жизни, любо-дорого было посмотреть на это микровыражение изумления на обычно невозмутимом лице Жойнэ. Правда, быстро сменившееся пониманием ситуации — история про то, как учительница пыталась впихнуть меня на урок в Школе, стала среди всех нас уже семейной любимой байкой. - Разумеется, - вальяжно согласился Йозеф, не торопясь забирать у меня покупки, от которых я продолжал давиться кашлем. - В какой сфере вы бы хотели, чтобы я нашёл ему работу? - Он был не так плох в магике, когда мы учились, - задумалась Кати. - Но это сейчас такая бесперспективная сфера. Здесь нужно быть или очень хорошим магиком, либо… Понимаете, ему нужен толчок вперёд, он никак не может устаканить собственную жизнь. Кельвин, расскажи сам, какие у тебя особые таланты? И они уставились на меня, причём выражение лица Йозефа в этот момент было сложно описать — маска вежливого интереса, злорадность и искреннее наслаждение. - Я бываю очень мил с людьми, - пропел я. - Особенно с партнёрами. Не бужу их ночью, когда они спят, потому что, в отличие от меня, они жаворонки… Пока не будил. - Ах, Кельвин, ну что ты несёшь, - рассмеялась Кати, и вдруг лицо её вытянулось. Она посмотрела на покупки в моих руках, потом на Йозефа. Потом снова на меня — и снова на Йозефа. - Кельвин, - сдавленно, тихо и зло сказала она. - Тебе следовало сразу сказать мне, что ты очень даже хорошо устроился. Рада была встретить. Прощайте, - она резко повернулась и пошла в противоположную сторону. Я с облегчением спихнул пряности обратно Йозефу, порылся в пакетах, откопал уже немного помятые креветки и с жадностью на них накинулся. Ощущение было, словно этот разговор длился уже несколько недель, и все эти недели я не ел. Чтобы не мешаться людям, я проковылял к лавочке и стеклянными глазами уставился на свой фонтан, обвитый гирляндами цветущей глицинии и синими огнями — какая красота! Я так ушёл в поедание креветок, что не сразу понял, что невозмутимый обычно Йозеф давится от смеха. - Ты чего? - удивился я. - Ничего, - ответил Йозеф и расхохотался в голос, ткнувшись мне в плечо. - Да не тряси меня, креветок разроняю, - проворчал я, вцепившись в бумажный пакет. - Что из всего тебя рассмешило? И я так и не понял, что ты сделал, чтобы она ушла, но я тебе очень благодарен. Если честно, я думал, что просто умру на месте. - Ты что, правда не понял? - вытаращился на меня Йозеф. - Нет, - удивился я. - А что я должен был понять? Она обвиняла меня в том, что я не выхожу из зоны комфорта, чтобы изменить мою жизнь к лучшему, потом появился ты, она пришла в почтительный восторг, потом разозлилась на меня за что-то и ушла. - Кельвин, - нежно сказал Йозеф. - Как Веред Тьорк тебя терпит? О, на этот вопрос у меня был ответ — Веред так часто на автомате повторял одно и то же, что я запомнил. - Он меня не терпит, - надзидательно ответствовал я. - Он меня любит. - Вот разве что так, - ухмыльнулся Йозеф. - Не удивлюсь, если теперь по миру пойдёт после этого вечера новый слух. - Какой? - Что ты спишь со мной за еду! - сказал Йозеф и снова засмеялся. - Йозеф, ты сошёл с у… - внезапно в моей голове что-то кликнуло, и я понял, что слово «партнёр» имеет много различных значений. И деловые партнёры обычно не настолько близки, чтобы будить друг друга, они же не живут в одном доме, как мы все. - …мааааааа, - закончил я задумчиво эту фразу и замолк. По дороге домой мы трепались о ерунде, а потом замолкли, с наслаждением бредя по краю асфальтовой дороги, залитой лунным светом. Я думал об антинытиках. Такой особой касте людей, которые не терпят в других людях нытья и промедления. Требуют от них покорения вершин и немедленных успешных действий. Они вгрызаются в жизнь и отгрызают себе от неё куски, а потом проповедуют эту философию, как единственно действенную, почти религиозное сектантское течение. Больше всего антинытики не терпят нытиков. И они и правда успешны. И правда получают то, что хотят от мира — буквально выбивают из него то, что им нужно. Если сравнивать меня с антинытиками, сравнение и правда выходило не в мою пользу: большую часть времени я просто реагирую на то, что происходит вокруг, а если нет, то сижу и надеюсь на чудо. Но… Чудеса ведь и правда происходят вокруг меня. И они, право слово, на самом деле дороже мне, чем любой кусок реальности, которого я мог бы добиться самостоятельно. Ну и вообще... Мне почему-то казалось с детства, что топать ногами, требовать или лезть куда-то и забирать что-то силой — это попросту невежливо. Невежливо что в реальности, что в нереальности. Может, это и звучало мягкотело, особенно для антинытиков, но я просто не любил бороться за что-то, что мне нужно. Не любил требовать. Не любил привлекать к себе внимание. Есть очень много вещей, которые люди считают обязательными, чтобы стать счастливыми. Осуществить все свои мечты, жить в достатке, добиться положения в обществе… Мои ожидания от жизни были гораздо ниже. Я был счастлив, что Веред со мной. Мне, конечно, очень нравилось, что мы живём такой большой семьёй, что теперь у меня есть дочь. Что мне повезло работать в своё удовольствие, наслаждаться жизнью, ни в чём не нуждаться… Но на самом деле я был бы счастлив просто из-за того, что в моей жизни есть Веред. Мне было бы этого достаточно. Я относился к жизни галантно. Значило ли это, что я был с ней труслив? Значило ли, что я мог добиться большего, протаранить перспективы, учить в свободное время языки, больше читать, заняться спортом, купить новые кеды, одеваться нормально, постричься… Но мне всё нравилось таким, какое оно есть. А если не нравилось, я предпочитал ныть, а потом самостоятельно потихоньку всё как-то разгребать. Или надеяться, что оно как-то само разгребётся. Мы просто были разные с Кати — значило ли, что кто-то один из нас был прав, а второй, соответственно, неправ? Я не знал. Я думал, что Веред будет уже спать или всё ещё работает, но он сидел в зале, кутаясь в плед, с книгой в руках. Увидев нас, он отложил книгу и сонно-лениво улыбнулся, а потом чуть приподнял край пледа — и я с удовольствием уселся рядом. - Твой муж спит со мной за еду, - предупредил Йозеф перед тем, как пойти на второй этаж. Веред с любопытством посмотрел на меня, и я рассмеялся. - Ты не поверишь, с кем я встретился, - сказал я, с удовольствием обвивая его ледяными руками. - Помнишь, я рассказывал тебе про Кати Валле?.. Мне было тепло и щемяще-нежно, как всегда рядом с Вередом. Я совершал кошмарное преступление: был счастлив, хотя ничего особенного для этого не сделал. И это казалось абсолютно правильным.