Побежденный

Тощий руконгайский мальчишка строил на выжженной солнцем земле крепость из камней, лепил из глины человечков и называл себя их богом. В такие минуты он забывал о голоде. *** Хирако долго спускался лестнице, с каждым шагом все больше увязая в собственной памяти. Спустя много лет он так и не мог сказать, что происходило на самом деле, а чего никогда не случалось. Но сколько бы Шинджи ни думал о прошлом, горечь и разочарование от собственной глупости делали воспоминания невыносимыми. Только он был виноват в кошмаре под названием Айзен Соуске. Лил дождь. Хирако крался вдоль стены одной из заброшенных казарм на окраине Сейрейтея и проклинал своего лейтенанта на чем свет стоит. Следить незаметно было сложно. Все казалось нечетким, размытым из-за сине-серых сумерек, и потому приходилось напрягать зрение, чтобы не потерять Соуске из виду. Холодные капли то и дело срывались с крыши и падали Хирако за шиворот, отчего тот вздрагивал, останавливался и оглядывался, гадая, а не ругнулся ли он в этот раз вслух? Соуске любил поиграть — в святую невинность, в исполнительного подчиненного, да черт знает, сколько у него было ролей! Шинджи, скрипя зубами, подыгрывал. Он давно начал подозревать собственного лейтенанта в нечистых замыслах, но все никак не мог поймать его и злился: из-за затянувшейся игры жизнь начала походить на тошнотворный фарс. Хирако, выглядывая из-за угла, наблюдал, как Соуске шептался с Тоусеном, стоя у развалин казарм под раскидистым деревом. Они были слишком далеко, чтобы Шинджи мог что-то расслышать. Читать по губам он не умел. Это был не первый раз, когда Айзен уходил куда-то без разрешения. Шинджи и не заметил бы подобных отлучек, если бы лейтенант однажды срочно ему не понадобился. С тех пор Хирако пообещал себе не спускать с него глаз, и подобное решение доставляло массу проблем. На следующий день, когда Хирако доставал третий по счету платок, собираясь хорошенько высморкаться, — вечерняя прогулка под дождем дала о себе знать, — в его кабинет, постучав, ввалился Айзен. Ввалился — так определил для себя Хирако. На самом деле лейтенант скорее прошмыгнул в дверь и, приблизившись к столу, поставил на него поднос. — Я заметил, что вам, капитан, не здоровится. — «Твоими стараниями, Соуске», — огрызнулся про себя Хирако. — А потому взял на себя смелость сходить в Четвертый отряд и попросить лекарство. — Ага, — протянул Шинджи. — Свободен, — он махнул рукой, но потом передумал: — Хотя нет. Теперь отправляйся в архив и разложи там все эти папки, — Хирако кивнул в угол кабинета, где стопками были свалены отчеты. — Как скажете, капитан. — Айзен даже не моргнул, увидев объем предстоящей работы. Черт с ним. По крайней мере, сегодня у него не будет времени на свои дела. К еще одной прогулке по непогоде — а вечером, скорее всего, снова пойдет дождь, — Хирако был не готов. Весь день Айзен мелькал у него перед глазами, таская отчеты в архив. Его виски покрылись испариной, на лоб налипли влажные волосы, а сам он был задумчив и делал все машинально. Хирако глядел, как тот копошится в углу, и обмахивался листком бумаги. В комнате было душно. А от присутствия ненавистного лейтенанта — еще и тошно. Соуске, невинная овечка, глядящая на своего капитана с таким искренним непониманием в глазах — «Почему вы так жестоки со мной, капитан?» — лишь один из тысячи кусочков воспоминаний, не отретушированных временем. Один из кусочков случившейся трагедии. Хирако Шинджи стоял в тени у стены, куда не попадал холодный свет уродливых ламп. В нос ударил запах затхлости, словно принесенный сквозняком, которого здесь, глубоко под землей, и быть-то не должно. Шаги стражников все еще отдавались от стен глухим эхом — единственный звук, кроме дыхания Шинджи, которое то и дело прерывалось. Он прислушивался, ловил каждый шорох, ждал, глядя из темноты в камеру сквозь решетку. Тогда тоже шел дождь. И решетка была — но не такая, потоньше, вся изъеденная ржавчиной, и Шинджи казалось, что она значит конец всему. Из подвала, где они находились, он смотрел сквозь маленькое зарешеченное окошко на то, как по улице бегут потоки воды, мешаясь с грязью и мусором. Генсей был холодным и недружелюбным, словно ополчившимся против них. Они пряталась, как крысы, боясь показать носа, потому что думали, что кто-то из Сообщества душ наверняка будет искать их, преступников, здесь. Киске, закутанный в скрывающий рейацу плащ и весь дрожащий, вернулся с улицы несколько минут назад и удрученно молчал. Хирако опустился на пол у стены и попытался задремать. Усталость давила на плечи неподъемным грузом. — Даже не думай спать, дурак, пока не вытащишь нас из этой задницы, — Хиори запустила в него какой-то гадостью, попавшейся под руку. Шинджи открыл глаза и вздохнул: едва появившаяся мысль, что все было кошмаром, растаяла бесследно. На него с грустью и пониманием смотрел Киске. Забыть бы, да невозможно. Пленник, за которым Шинджи наблюдал, был неподвижен. Айзен Соуске сидел неестественно прямо на каменной плите, заменявшей и кровать, и стул, и стол. Он глядел куда-то в стену, где не было ничего, заслуживающего внимания. Замер так, казалось, навсегда, и ничто не могло потревожить его размышлений, упоения собой и растянувшимся в вечность временем. Неудавшийся бог Айзен Соуске, он сидел в этой мрачной камере так, словно все-таки стал богом! Один взгляд на него переворачивал в Хирако что-то, заставлял чувствовать себя ничтожеством. Он еле отделался от этого гадкого чувства, которое забиралось под рубашку, обволакивало его всего, словно слизь, настойчиво лезла прямо в душу. Ничтожеством здесь был Айзен, и никто другой. Теперь ему было суждено гнить в тюрьме до скончания времен, пока он не превратится в скелет, обтянутый кожей, похожей на папиросную бумагу, пока эти черные тряпки на нем не истлеют... Пока он сам не рассыплется от дуновения несуществующего сквозняка и не будет лежать серым пеплом на полу, и пока кто-нибудь, уже и забыв имя преступника, сидевшего в этой камере, равнодушно не заметет все, что от него останется, в совок и не выкинет, как выкидывают мусор каждый божий день. Если Сообщество душ будет существовать через двадцать тысяч лет, усмехнулся Шинджи. А потом кому-то достанется душа Айзена, и все повторится снова, и снова, и снова — такие ведь не успокаиваются, однажды почувствовав безграничную власть и силу. Они все здесь пойманы, все как глупые хомячки в колесе — бегают и бегают по кругу. Неудавшийся бог Айзен Соуске сидел в убогой тюремной камере, словно в тронном зале. — Почему ты не подходишь ближе, Хирако Шинджи? — голос прозвучал холодно и отстраненно, совсем бесцветно. Хирако переступил с ноги на ногу, сделал шаг назад, скрываясь в темноте коридора. Через мгновения, похожие на вечность, ему уже казалось, что никто ничего не говорил. Шинджи рассматривал черные куски ткани, иллюзию несвободы, которыми Айзен был обмотан — никто так и не удосужился выдать ему тюремную одежду. Неужели боялись? Шинджи едва сдержал горький смех — то, что видел, он хотел видеть много лет назад, когда Айзен был лейтенантом. Видеть связанным, где-нибудь запертым, а потом забыть о нем, как о хламе на самой дальней полке кладовой комнаты. Все опоздало на много-много лет. Но плененный Айзен даже сейчас вызывал в Шинджи что-то сродни триумфу и злобной радости. Все-таки желания имеют свойство сбываться. Жаль, что с таким опозданием. Айзен медленно повернул голову в сторону Хирако. Эмоции его, которых, возможно, и не осталось, как не осталось в Айзене ничего человеческого, невозможно было прочесть из-за тусклого света и оттого, что эти полосы — как белые пятна на карте — закрывали словно высеченное из камня лицо. Прятали. Айзен прятался за ними, думал Шинджи. На самом деле Айзену было плевать. Ноздри Хирако раздувались от ярости. Кто-то говорил, что прийти сюда — плохая идея. Шинджи не послушался, думал, все забылось, прошло. Но как только он увидел Соуске, самодовольного ублюдка Соуске, Хирако стало ясно, что ничего не изменилось. Неудавшийся бог задел в нем старое, покрытое ранами, которые, оказывается, так и не затянулись, а теперь начинали кровоточить с новой силой. Соуске, что бы ни делал, вызывал у Хирако только отрицательные эмоции. Он, поколебавшись, сделал шаг вперед. Айзен следил, и, казалось, ничего не могло укрыться от его безразличного, но проницательного взгляда. — Я рад тебя видеть, Хирако Шинджи. — Смеялся, да, определенно смеялся. — Как поживаешь? Все хотел спросить, но времени не было… важные дела, сам понимаешь… — Зато теперь его у тебя предостаточно, — огрызнулся Шинджи с неприязнью, со страхом ожидая вопроса, который собирался задать Айзен. — А, да. Теперь его, пожалуй, даже слишком много… Так вот, Хирако Шинджи, как тебе спалось все это время? Совесть не мучила? Все ведь случилось по твоей ви… — Замолчи, — прошипел Шинджи, в мгновение преодолев разделяющее их расстояние и вцепившись в пальцами в холодную решетку. — Это твоя больная тема, — усмехнулся Айзен. — Так я и знал. — Убью. — Шинджи потерялся от накатившей бессильной злости. Айзен, которого он помнил, которым тот потом стал, и этот… Хирако не мог сказать, кто был ему больше противен. Кто больше напоминал о чудовищной вине. Тот ли — воспоминаниями, поломанными судьбами, разрушениями и потерями, или этот — говорящий все, о чем думал Шинджи. Говорящий правду. — И избавишь меня от пребывания здесь. Как благородно. Жаль, что я бессмертен... Айзен Соуске — позорная страница в жизни Хирако. Даже не страница, не глава — грязное чернильное пятно, залившее почти все. Прошлое давно потонуло в луже этих мерзких чернил. Он видел Айзена разным. И каждый раз Соуске бесил так, что хотелось его ударить. И сейчас — Хирако, скрипя зубами, сунул кулаки в карманы, стоя у решетки, неподвижно рассматривая недобога на недотроне. Айзен стал еще менее человечным, чем был, но и менее живым, а значит, его нечего было бояться. Хирако бы с радостью вычеркнул те воспоминания из памяти, но пятно чернил въелось глубоко, и теперь вряд ли когда исчезнет. Все напоминало о роковой ошибке, намеками, даже отдельными словами, вытянутыми из контекста. И когда Шинджи смотрел на себя в зеркало, когда ощущал под пальцами холодную поверхность посмертной маски пустого, он не переставал помнить. Кто тогда мог подумать, что Соуске совершит подобное? Из-за самоуверенности Хирако дальше собственного носа не видел. Отдалялся, как мог, вел себя холодно, лишнего слова не говорил, боясь попасть под гипноз Кёка Суйгецу, и был смешон, потому что уже попался. Хирако смотрел сквозь прутья решетки и знал, что Айзен тоже все помнил. Тогда необъяснимая ненависть к Соуске была чуть меньше, чем вина Шинджи по отношению к себе сейчас. Но лейтенант казался подозрительным, и этого было вполне достаточно, чтобы унижать его. Тогда Айзен имел привычку плестись за своим капитаном еле-еле, словно крадучись, и Хирако это бесило. Тогда Хирако совсем не мучила совесть. Они были на задании в мире людей, и Шинджи с большей радостью взял бы с собой вечно недовольную Хиори, чем собственного лейтенанта, но нехорошее предчувствие, не покидавшее его, не позволило оставить Айзена в Сообществе душ. Нет, Соуске вел себя как всегда. И, сидя в пыльном гостиничном номере, потягивая из маленькой фарфоровой чашки горчащий зеленый чай — Хирако никогда не умел его заваривать — Айзен весьма талантливо разыгрывал обыденность. Первой из рук вылетела кружка, секунду спустя жалобно звякнув о пол и разбившись. Потом настала очередь Айзена, который, к удивлению Хирако, совсем не сопротивлялся. Он смотрел на капитана маслянисто-преданными глазами, как у собаки, которая любит своего хозяина больше всего на свете. «Ваш отчет составлен идеально, мой капитан», «Для меня честь — служить в вашем отряде…» — его неприкрытая лесть звучала всегда до отвращения сладко. И после очередной политой сиропом фразы, сказанной во время чаепития, Хирако бил Айзена, даже не вспоминая о том, что зампакто лежит рядом и можно воспользоваться им. — Что ты скрываешь от меня, Соуске? — Ничего, капитан, — отвечал он в который раз. Хирако не верил. Это «ничего» бесило только больше, и он, смотря на разбитые губы лейтенанта, рвал на нем одежду, пинал ногами, пока тот катался по полу. Хирако тогда был готов зайти очень далеко, лишь бы Айзен сказал правду. — Где ты был вчера вечером после обхода? Почему тебя видели на территории девятого отряда? Что у тебя там за дела, Соуске? — сыпал вопросами Хирако, загоняя Айзена в угол. Теперь ему будет трудно отвертеться. — Выслушайте, капитан, — он почти умолял, тихо, поднимаясь на колени и цепляясь за пояс кимоно Хирако. — Я предан вам, я… Он распутывал узлы, глядя Хирако в глаза, и тот очнулся только тогда, когда почувствовал неровное дыхание, щекочущее его живот. Шинджи вздрогнул, поколебался какие-то секунды, сорвал с Айзена дурацкие очки, а потом его руки запутались в темных волосах, недостаточно длинных, чтобы как следует за них схватиться. Ублюдок Соуске взял у него в рот, и это, наверное, было самым приятным ощущением за гребаную вечность, а может, еще больше. Хирако ненавидел Айзена, но тогда это потеряло значение. Его лейтенант, стоящий на коленях, смотрящий на него подслеповатым блядским взглядом, будил в нем только одно чувство. Грязное, низкое, хотя Айзен и не заслужил другого, думал Хирако. Шинджи казалось, что все длится мучительно долго, что тихие хриплые стоны навсегда будут звучать в голове, что царапины и следы от укусов на спине и плечах Соуске так и будут краснеть, пока мир не рухнет. Что теперь он, почувствовав, насколько это хорошо, наконец-то выместив свою злость — потому что просто удары удовлетворения уже не приносили, — обязательно подумает повторить. И Хирако тут же захотелось еще, как только Айзен повернулся к нему и облизал свои блестящие от слюны губы. Они лежали на полу на куче собственного разорванного тряпья, и Соуске, все так же подслеповато щурясь, лениво пропускал сквозь пальцы длинные волосы Хирако, которыми тот душил его несколько минут назад. Холодные тяжелые пряди, словно ржаное полотно, ласково скользили по обнаженным телам. Злоба куда-то исчезла, глаза сами закрывались. Айзен дал то, чего Шинджи хотел. На самом деле Хирако всего-навсего трахался с иллюзией. Хирако всего-навсего был тогда самоуверенным дураком. Ключ скрипнул в замке. Может, Шинджи показалось, а может, на каменном лице недобога и правда мелькнула тень удивления. Он стоял совсем близко, смотря на Айзена сверху вниз. — Как ты теперь заговоришь, Соуске? Шинджи вытянул руку и, подцепив пальцем черную ленту, разорвал ее, чтобы потом почти заворожено глядеть, как губы Айзена искривляются в усмешке. У Хирако уже много лет одно желание — увидеть Айзена настоящего. Не того, что говорил пафосные фразы, не того, что стал почти богом, — всё было иллюзией. Затянувшейся, сложной, где они все заблудились, потерялись, как в темном страшном лесу. У Хирако совсем мало времени, в отличие от Айзена, у которого почти вечность, и он рвал эти черные ленты в клочья, царапая бледную кожу Соуске ногтями. Рвал, как хотел бы разорвать на куски свое прошлое, свою вину, свою память. Хирако всего-то хотел видеть его боль. Он уже сбился со счета, сколько раз они переезжали. Новая квартира была тесной и сплошь пропахнувшей отчаянием, и Шинджи не удивился бы, узнав, что прежние хозяева покончили здесь с собой. Серые стены были везде: на кухне, в гостиной, в комнатах, а окна выходили на какой-то полуразрушенный склад. Тоже серый. Хирако мог бы поклясться, что камеры в тюрьме Сообщества душ выглядят и то дружелюбнее. Он прищуривался, стоя напротив забрызганного поцарапанного зеркала. В искусственном свете лампы лицо Хирако приобретало синеватый оттенок. Как у утопленника. Когда он клацнул ножницами, и очередная прядь волос упала в раковину, в ванную ворвалась Хиори, сходу пнув его чуть ниже спины. — Чё за херня?! — заорал он, смотря на неровно откромсанный клок волос. — Это ты мне объясни, придурок. Ты тупишь мои ножницы о свои патлы. Хирако глянул на лицо недовольной Хиори в зеркале. Она была такая же серо-синеватая, и он вдруг подумал, что их обоих сейчас стошнит. — Щас верну. Хиори осталась стоять позади него, смотря, как Хирако уже не так уверенно орудует ножницами. — Хватит здесь торчать. Вали отсюда, ты меня отвлекаешь. Она фыркнула и прислонилась к косяку, покрашенному гадкой на вид и уже успевшей облезть краской. — Ты больше не похож на капитана-идиота. — Хирако довольно хмыкнул, но улыбка сразу же исчезла с его лица, как только Хиори продолжила: — Теперь ты просто идиот. Когда у этой мелкой гадины портилось настроение, то оно портилось у всех, кто находился рядом. Шинджи сунул ей в руку ножницы и пинком выпроводил за дверь. В раковине лежала куча светлых волос, на них из крана капала ржавая вода. На Хирако из зеркала смотрел совершенно другой человек. Неудачник, каких еще нужно поискать. Где-то далеко валялись клочья его белого хаори, где-то существовало Сообщество душ, где-то по-прежнему был жив сукин сын Айзен. — Ты, ублюдок, — сказал он и ударил Соуске по лицу. Наконец-то, после такого долгого ожидания... Айзен на мгновение опустил голову и потом снова выпрямился — на разбитых губах играла все та же проклятая издевательская усмешка. «Ты ничто, Хирако Шинджи, — значила она. — Я почти уничтожил тебя, всех вас, теперь я буду гнить в тюрьме до скончания века, но ничтожество здесь все равно ты». Ничтожество Хирако Шинджи царапал его в кровь, впивался пальцами в шею и душил, но спустя несколько минут остановился, поняв, что это бессмысленно. Облегчать Айзену страдания, если он вообще считает свое заключение наказанием, не хотелось. Теперь Айзен был не страшнее змеи, у которой вырвали клыки. Он вытер кровь с подбородка и интересом взглянул на испачканные пальцы. В тусклом освещении кровь была темной, почти черной, и Хирако бы не удивился, если бы так оказалось на самом деле. Он видел кровь Соуске при свете дня много раз, но кто поручится за то, что тогда была не очередная иллюзия? Соуске провел окровавленной рукой по камню, оставляя на серой неровной поверхности напоминание о том, что он все еще жив. Хирако, следивший за медленными движениями, вздрогнул, когда тот произнес холодно: — Пользуешься тем, что сюда никто не придет? Они ведь боятся меня, как и ты когда-то. Непростительная ошибка. Только яд у змеи по какой-то причине остался. Хирако замахнулся и начал бить его снова. Айзен смеялся, словно сумасшедший, но Шинджи все казалось, что не Айзен сходит здесь с ума. Смех стих, превратился в хрип, когда Хирако, вцепившись руками в шею Соуске, прижал его щекой к каменной плите. — Что же ты мне сделаешь, Шинджи? — еле слышно просипел он. Взгляд его изменился: безразличие куда-то ушло, в глазах горело любопытство, смешенное с отчаянием и насмешкой. Хирако топтался в магазине, рассматривая витрины — не сказать, что бизнес Урахары процветал. На стене тикали часы, и пыль золотилась в лучах солнца, проникающих через неплотно задернутые занавески на окнах. Для всех, кроме старых друзей, сегодня закрыто. Шаги, раздающиеся где-то в глубине дома — и вот он, Киске, со сосредоточенным лицом, выражение которого, впрочем, неуловимо изменилось, как только он узнал незваного гостя. Теперь Урахара глядел приветливо и чуть озадаченно. Махнул в сторону веером, разгоняя зависшие в воздухе пылинки, и сказал: — Проходи. А потом, когда они оказались у него в гостиной, начал угощать чаем. — Давно не виделись, — протянул Урахара. Хирако глянул на него: из-за нелепой полосатой шляпы, надвинутой на глаза, невозможно было сказать — рад Киске встрече или нет. Наверное, нет. Хотя Шинджи было все равно. — Ты знаешь, что там… сейчас происходит? — голос не слушался, ломался, шелестел, как пересушенная бумага. Хирако от волнения крутил в руках кружку. — Что, если?.. Урахара схватил его за запястье и сжал. — Еще никому не удалось стать богом, — сказал Киске. — И он не станет: убьет сам себя. Пора бы начать забывать об Айзене Соуске. Хирако оскалил зубы в улыбке. — Все не должно закончиться так. — Ты до сих пор хочешь отомстить? Да, тысячу раз да. — Я хочу оправдать моих друзей. Киске понимающе кивнул: он слишком хорошо знал Хирако. Врать нехорошо. Хирако втянул сквозь зубы воздух, пытаясь успокоиться, но понимание, что Соуске забавлялся, приводило в еще большую ярость. Айзену было нечего терять — Айзен смеялся над безумным Хирако. — Ну же, сделай то, что делал, когда был капитаном. Тебе же нравилось держать все под контролем. Хотя мы вряд ли говорим об одном и том же контроле... Пальцы путались в рубашке, которую он вытаскивал из брюк, с трудом справились с ремнем — Хирако выдернул его и швырнул на пол. У Шинджи стояло с тех пор, как он пришел сюда. Именно поэтому он так не хотел подходить к решетке. Ничто не возбуждало его больше, чем Айзен в черных клочьях этих бинтов, Айзен побежденный, Айзен… Айзен! Гребаный недобог Айзен, смеющийся сейчас так, словно все это предвидел. Недобог Айзен, который заключен в эту грязную камеру на двадцать тысяч лет и лишен силы, но который все еще имел над Хирако власть. Его пробирала дрожь от предвкушения. Настоящего, Хирако желал видеть настоящего Айзена. Он разодрал эту чертову ткань, а потом дернул его бедра на себя, и они оба затаили дыхание. У Шинджи в голове бешено стучала кровь, настолько громко, что больше ничего не было слышно. Он словно нырнул в прошлое и теперь тонул, снова захлебывался воспоминаниями. Шинджи хотел причинить как можно больше боли, но лицо Айзена, словно из камня высеченное лицо, не менялось — ухмылка так и не исчезла с губ, как бы Хирако, задыхающийся от ярости, уже не способный контролировать себя, ни ждал этого. Он не издал ни звука и уж точно ни за что бы не стал просить прекратить, и Хирако считал это оскорбительным. Он снова вцепился Айзену в шею, — костяшки пальцев побелели от напряжения, — впился в светлую кожу, чувствуя, как Соуске пытается сглотнуть, как часто бьется его пульс, как горло сжимается в спазмах. Айзен хрипел и царапал камень, ломая ногти, стирая кожу на пальцах и снова размазывая по нему свою черную кровь. Оказалось, что Айзен, тот иллюзорный Айзен с преданным блядским взглядом, был куда лучше, чем этот, смотрящий на Хирако так, будто сделал ему одолжение, подставив свою божественную задницу. Хирако чувствовал отвращение. Он и не представлял, что все станет только хуже. У него дрожали колени. Сладостное чувство, прошившее позвоночник секунды назад, мешалось с ненавистью к себе и разносилось по телу чернильным ядом. Вот он, настоящий Айзен, контролирующий все даже без зампакто. Шинджи не мог отделаться от ощущения, что изнасилован здесь именно он. Гадко. Тошнота медленно подступала к горлу: ничтожество Хирако Шинджи снова дал себя обмануть. *** Через двадцать тысяч лет, а может, намного раньше, какой-нибудь дерзкий мальчишка снова захочет поиграть в бога. Сначала — в своем игрушечном мирке. Потом?..