Часть несуществующая. Живой

Наконец, Максим все-таки вышел, волоча за жабры огромную мощную рыбину. У рыбины был обалделый вид, никак она понять не могла, как же это ее словили голыми руками. Максим отшвырнул ее подальше в песок и сказал: — По-моему, эта годится. Почти неактивна. Тоже, наверное, мутант. Прими таблетки, а я ее сейчас приготовлю. Ее можно сырой есть, я тебя научу, — сасими называется. Не ел? Давай нож… Потом, когда они наелись сасими — ничего не скажешь, оказалось вполне съедобно, — и улеглись нагишом на горячем песке, Максим после долгого молчания спросил: — Если бы мы попали в руки патрулей, сдались бы, куда бы они нас отправили? — Как — куда? Тебя — по месту воспитания, меня — по месту службы… А что? — Это точно? — Куда уж точнее… Инструкция самого генерал-коменданта. А почему ты спрашиваешь? — Сейчас пойдем искать гвардейцев, — сказал Максим. — Танк захватывать? — Нет. По твоей легенде. Ты похищен выродками, а воспитуемый тебя спас. — Сдаваться? — Гай сел. — Как же так?… И мне тоже? Обратно под излучение? Максим молчал. — Я же опять болванчиком заделаюсь… — беспомощно сказал Гай. — Нет, — сказал Максим. — То-есть, да, конечно… но это уже будет не так, как прежде… Ты, конечно, будешь немножко болванчиком, но ведь теперь ты будешь верить уже в другое, в правильное… Это, конечно, тоже… хорошего мало… но все-таки лучше, много лучше… — Да зачем? — с отчаянием закричал Гай. — Зачем это тебе нужно? Максим провел ладонью по лицу. — Видишь ли, Гай, дружище, — сказал он. — Началась война. То ли мы напали на хонтийцев, то ли они на нас… Одним словом, война… Гай с ужасом смотрел на него. Война… ядерная… теперь других не бывает… Рада… Господи, да зачем это все? Опять все сначала, опять голод, горе, беженцы… — Нам нужно быть там, — продолжал Максим. — Мобилизация уже объявлена, всех зовут в ряды, даже нашего брата воспитуемого амнистируют и — в ряды… И нам надо быть вместе, Гай. Ты ведь штрафник… Хорошо бы мне попасть к тебе под начало… Гай почти не слушал его. Вцепившись пальцами в волосы, он раскачивался из стороны в сторону и твердил про себя: «Зачем, зачем, будьте вы прокляты!… Будьте вы тридцать три раза прокляты!» Максим тряхнул его за плечо. — А ну-ка возьми себя в руки! — сказал он жестко. — Не разваливайся. Нам сейчас драться придется, разваливаться некогда… — Он встал и снова потер лицо. — Правда, с вашими окаянными башнями… Но ведь война — ядерная! Массаракш, никакие башни им не помогут…

* * *

Гай всё сидел, уткнувшись лицом в колени, накрыв голову руками. Война. Война… Снова смерть, снова гарь и копоть, лязг и крики... — Эй, — позвал Максим, и Гай почувствовал, как тот опустился рядом на песок, — ты извини, я тут ору на тебя... Будто это ты виноват… А я ведь на себя ору, потому что хочу вам помочь, хочу, но никак не могу!.. Как будто я один среди вас живой, а остальные — марионетки или того хуже... Он упёрся спиной в спину Гая и замолчал. Только плеск волн и шелест гонимого по пляжу песка нарушал тишину. — Ненавижу их, — прошептал Гай, — и никогда не прощу. И тебя не прощу, массаракш, за то, что явился невесть откуда, разрушил всё, вывернул всё наизнанку, а теперь сидишь тут и… Гай вдруг не выдержал и разрыдался. Стыдные горькие слёзы текли по щекам, но Гаю было плевать! В нём будто вскрылся огромный нарыв, и теперь гнойной болью выплёскивались воспоминания и о погибшем отце, и о маленьком братишке, который тихо умирал, а помочь ему было попросту нечем, и как они все — он, мама и Рада — везли на тележке крохотное, завёрнутое в грязную простыню тельце на городское кладбище, вспоминал холодный ужас от вида кровавого месива, в которое превратилось тело бабушки, затоптанной в панике тысячами чужих равнодушных ног… — Ну, дружище Гай, ты чего? — звал Мак и вглядывался в лицо своими странными коричневыми глазами, а потом вдруг обнял за голову и прижал к голой горячей груди. — Реви! Плачь. Рыдай, Гай! И копи свою ненависть! Копи, чёрт тебя подери! И тогда Гай схватил Мака за плечи и, уже совершенно не скрываясь, завопил что было сил… Сгустились сумерки. Гай сидел, угрюмо уставившись себе под ноги, и ковырял песок. Говорить не было сил. Да и стыдно было, — расклеился, массаракш, насмотрелся фотокарточек, наслушался высоких слов… — Гай! Максим стоял у самой воды и выглядывал что-то на утёсе. — Ну? — буркнул Гай. На Мака он был не в обиде, прав был Мак, тридцать три раза прав. А вот вести себя как ни в чём не бывало не получалось. Гай с треском переломил попавший под пальцы сухой прутик. — Как думаешь, до заставы отсюда далеко? — Километров десять. А что? Мак подошел и, глядя сверху вниз, протянул ладонь. — Подъём, господин капрал Гаал! Организуем привал. Ночь отдохнем здесь, без нас, надеюсь, не начнут. А нам надо хорошенько всё обдумать, чтобы сдаться, имея на руках четкий план. Больше мы им не позволим играть нашими жизнями. Гай неуверенно глянул на протянутую ладонь, потом хлопнул по ней и ловко вскочил на ноги. — Обойдусь без вашей помощи, воспитуемый Сим. А ну, соберите веток для костра. Патруль в сумерках вряд ли сюда сунется, можем спокойно развести огонь. — Будет исполнено! — шаркнул голыми пятками по песку Мак и поскакал наверх к утёсу, на котором виднелись в сумеречном свете пожухлые кусты. Через полчаса уже сидели перед жиденьким трескучим костром, над огнём пеклись грибы, которые Мак каким-то невероятным образом, по запаху, наверное, нашёл между зарослями кустов. — Аппетитно пахнут, — заметил Гай, потягивая носом воздух. — Да уж, со стряпнёй Зефа не сравнить, но на первый случай сойдёт. Было бы время — отправились бы на рыбалку, научил бы тебя подводной охоте. — Мак покрутил прутики, подставляя пламени серые сырые бока грибов. — Кстати, там на субмарине я заметил несколько бутылок, как я понимаю, с вином… — Да ну их, — сказал Гай и поёжился: оказаться ночью на борту этой призрачной развалюхи то ещё удовольствие. — А пить ты хочешь? То-то же. Воду мы завтра найдем, тут неподалёку должен быть родник, я видел, выше по склону кусты зелёные, но неохота туда соваться по темноте. — А на субмарину охота, — хмыкнул Гай. — Так там никого нет. Я сейчас. И прежде, чем Гай успел схватить его за руку, Мак сорвался с места, и через несколько секунд послышался всплеск. — Чёрт ненормальный! — выругался Гай, поднялся и пошёл к воде. Волны, накатывающие на берег, были тёплыми, вечерний воздух остывал куда быстрее. Гай обнял себя за плечи. Лезть в тёмную опасную воду не хотелось. Тем более, он понимал, что через несколько минут не сможет толком разглядеть даже очертания субмарины, куда ему до Мака, тот и в совершенно тёмной комнате ориентировался лучше, чем Гай в вечерних сумерках. Но страх пересилил. Судорожно стянув трусы, Гай закинул их подальше от воды и, выставив перед собой руки, пошёл вперёд. — Стой где стоишь! — донеслось до Гая, когда он вошёл в воду по пояс. — Загребёшь куда-нибудь сослепу, ищи тебя потом! — Мак, а может, ну его всё-таки?! — заорал Гай, беспомощно шаря взглядом по серому мраку. Но вместо ответа услышал леденящий душу скрежет ржавого люка. Когда Гай досчитал про себя до восьмисот сорока двух, послышался какой-то звук. — Мак?! — крикнул Гай. — Порядок, я плыву обратно! — раздалось в ответ где-то впереди. Через некоторое время что-то мягкое и липкое коснулось под водой голых ног Гая, он вскрикнул от неожиданности и грохнулся в воду. В шумном плеске раздался хохот Мака. — Идиот! — снова закричал Гай. — Ну что за идиот?! Максим всё смеялся и тащил его за ногу к берегу. Гай брыкался, вода заливала глаза и нос, и он никак не мог дотянуться второй ногой, чтобы лягнуть как следует этого здоровенного дурня. У самого берега Максим отпустил ногу Гая и плюхнулся на мокрый песок. Только тут Гай заметил, что во второй руке тот держал мешок из непромокаемой ткани. — Вот учу я тебя, учу, а толку нет, — выговаривал ему Мак. — Чего опять напугался? Видел ведь своими глазами — ржавая подбитая подводная лодка, ни единого живого человека, чего, спрашивается?.. Ну как ему объяснить? Как сказать так, чтобы на смех не поднял? Гай сплюнул и пошёл по берегу, всматриваясь под ноги. — Чего потерял? — весело спросил Максим, неся на плече к костру свою добычу. — Трусы, — неохотно ответил Гай. — Снял, чтобы не замочить, когда за тобой хотел плыть. — Ну-ну, — хмыкнул Мак. — Не замочил, чего уж там! — Заткнись ты, — беззлобно отмахнулся Гай. — Ты же хорошо в темноте видишь, вот и помог бы. — Сколько раз тебе объяснять, я не вижу в темноте, я чувствую. — Вот и почувствуй, трудно тебе, что ли? — Гай попинал песок вокруг себя. — Твои трусы? Вот ещё, сокровище какое! Нет уж… Гаю вдруг стало неловко. Хотя, подумаешь, остаться нагишом перед Маком. Не было разве такого ни разу? Да вот хотя бы сегодня днём. Но сейчас это уже совсем не то. Сердясь на себя, на Мака, на густые сумерки, Гай пробормотал проклятие и, прикрывая руками причинное место, побрёл к костру. А у костра всё изменилось. Мак притащил с субмарины какую-то занавеску и расстелил её возле огня. Из непромокаемого мешка торчали горлышки бутылок, по виду действительно винных. На расстеленной занавеске стояли две кружки, железная тарелка с подгоревшими грибами ("О грибах-то я и забыл!" — с горечью и сожалением подумал Гай), какими-то мокрыми листьями и пакет сухими хлебцами. Сам Мак орудовал ножом, вскрывая банку с ароматными, судя по запаху — мясными, консервами. — Погоди, — сказал Мак, — я сниму пробу. Вода их не тронула, но кто знает, может, срок годности давно истёк? Гай взял у него банку, поднёс к огню и показал два ряда цифр, выдавленных на жестяной крышке. — Вон как, — присвистнул Мак. — Ну умно, умно, уел! Тогда — милости прошу к нашему шалашу! Гай почувствовал, что ужасно проголодался. Схватив из пакета сухой хлебец, он зачерпнул им прямо из банки волокнистый, розоватый кусок и немедленно отправил в рот. Это было невероятно вкусно! — А вот попробуй-ка ещё так, — Мак взял из тарелки с грибами мокрый лист и сунул Гаю в рот. Лист был упругим, хрустящим и солоноватым. С консервой — в самый раз. — Эфо фто такое? — спросил Гай жуя. — Водоросли, — Мак кивнул в сторону моря. — Они наросли на субмарине и, мне показалось, должны быть вполне съедобны. — А сам почему не ешь? — Гай подозрительно прищурился. — Жду, — подмигнул ему Мак. — Часика через полтора, если всё будет нормально, и я поем. Гай сначала не понял, а потом расхохотался и, ухватив с тарелки сразу горсть этих водорослей, сунул Маку в рот. Открыли бутылку с вином. Вкус его показался Гаю непривычным, а Мак назвал его очень даже неплохим. Костёр прогорал. Мак подкинул несколько прутиков и вытянулся на песке, заложив руки под голову. — Будь всё по-другому — вышел бы неплохой пикник. Жаль, здесь не видно звёзд. Знаешь, какое это волшебное зрелище! Как они мерцают на чёрном небе… — Опять ты за своё, — Гай прилег, опираясь на локоть. — Небо чёрное… Он помотал головой. Вино делало свое дело, в животе стало тепло, и немного отпустило чувство постоянной тревоги и безысходности, мучавшее столько долгих дней. — Чёрное, Гай. — Тихо сказал Мак. — И бесконечное. И где-то там, очень-очень далеко отсюда, есть мир, где всё совсем не так как здесь. Где нет войны и боли, где люди счастливы и самым страшным преступлением является сама мысль о преступлении. Где смеются здоровые, румяные дети, где идут чистые тёплые дожди… — Сказочник, — усмехнулся Гай. — Не веришь? Мне не веришь? — Мак улыбнулся. — Вот погоди, закончим войну, вычистим этот мир от всякой швали, и я тебе покажу, что такое настоящая сказка. Такой жизнью ты, братец, ещё и не живал… Гай лёг на спину. — Жаль, с нами нет Рады, — сказал он. И тут же почувствовал, да, именно почувствовал, как Мак нахмурился. — Нечего ей здесь делать, если честно, — серьёзно сказал тот. — Рада — она словно из другого мира. — Из твоего, ясное дело, с детьми и с дождями, — схохмил Гай. Но Мак не шутил. — Будь здесь хотя бы половина людей — хотя бы одни только женщины — как Рада — всё было бы по-другому. — А я разве спорю? — смутился Гай. — Я ведь наоборот. Я ведь даже думал как-то, вот было бы здорово, если бы вы поженились. Она ведь, если честно, в тебя того… Сам, наверное, понимаешь. — Понимаю. Но не хочу об этом. И говорить об этом не хочу. И думать. Гай подумал про себя, что Мак, конечно, любит Раду, но как сестру. Не такая ему нужна, в сотый раз уже, наверное, подумал он. Не такая. А какая? — Мак, а там у вас, ну, откуда ты там всё-таки родом? Там у тебя была девушка? Мак вздохнул. — Не помню. «Врёт! — понял Гай. — Или не хочет говорить. Обидеть не хочет. Или расстроить». Надо было переводить разговор. — Слушай, а то, что мы сегодня ели из рыбы — са-си-ми, это ваше блюдо? Мак снова поднялся, помешал прутиком в костре и положил несколько толстых веток. — Наше. Точнее — японское. Есть у нас такой остров — Япония. И живёт там, дружище, очень особенный народ, ни на кого не похожий. То есть, они, конечно, люди, но культура у них — очень особенная. И еда особенная. И мужчины. И женщины. Есть у них, например, такая… Как бы выразиться? Профессия, что ли? Гейша. — Женская? — Гай снова улёгся на бок и подпёр голову рукой. Ему нравилось смотреть, как Мак рассказывает о своём странном, безусловно выдуманном, невозможном, а потому почти сказочном мире. Всё у него получалось так складно, так… по-настоящему. — Сейчас и женская, и мужская. А изначально была только мужская. А потом только женская. — Как так? Почему? Что они такое делают? — Ну они… — Мак замялся, явно подыскивая нужные слова и сравнения. — Даже не знаю, как тебе рассказать. Это люди, которые умеют жить в искусстве, в полном смысле этого слова. Гейша даже переводится с их языка как «человек» и «искусство». Они такие необычные, что к ним приходят, когда хотят отвлечься от повседневности. Они знают тысячи стихов и песен, они умеют вести такую беседу, что с ними никогда не бывает скучно, они могут выслушать, дать мудрый совет… И они очень красивые. — Так ты там у себя был гейша? — вдруг понял Гай. Мак вдруг расхохотался. — Да уж, представляю себе! — Ну, а чего? — смутился Гай. — Всё, как ты и описал — умный, стихи знаешь и песни разные, говоришь так, что любой заслушается, даже, вон, принц-герцог, да что он, колдун — и тот с тобой говорил, как с равным! И… красивый. Гай вдруг смутился. Ну и взболтнул, подумал он. И снова ему вдруг сделалось неловко, что он лежит тут, рядом с Маком, тупой вояка, капрал-гвардеец, хозяйство развалил… Гай немедленно сел. — Да ладно тебе, — Мак смотрел на него понимающе, а потом вдруг сунул руку под занавеску со своей стороны и вытащил… — Отдай! — заорал Гай и вскочил, как ошпаренный. Мак захохотал и понёсся по берегу с задранной кверху рукой. — Отдай трусы, гад! — Гай бросился за ним вдогонку, но куда там! Мак каждый раз ловко уворачивался практически в тот самый момент, когда Гай, казалось, уже должен был схватить его за руку. Так они носились по пустынному пляжу, пока Мак вдруг не остановился, а Гай со всей дури налетел на него. — Ну и шуточки! — бормотал он подпрыгивая и вырывая трусы из рук Мака. — Массаракш! Гай никак не мог попасть ногой в штанину, тогда Максим встал на колени, расправил непослушные трусы и рукой, как ребёнку, указал на отверстие. Кровь моментально ударила в голову. Гай рухнул на песок, как подкошенный. Стоя напротив Мака на коленях, он всматривался в необыкновенные коричневые глаза, в которых, отражаясь, плясал весёлый огонёк костра. Надо было что-то сказать, надо было двинуть кулаком в эту красивую, ласково глядящую морду, двинуть коленом промеж ног, чтобы знал, выродок горский, что не такой капрал Гаал, что никогда не падет он до такой извращённой низости, но не было сил, смелости не было, лишь страх, что сейчас загудит сирена и снова подъём, снова чёрные комбинезоны и грубые сапоги, автоматы и «Боевая гвардия тяжёлыми шагами!..». И никакого Мака. Гай всё никак не мог взять в толк, как такая силища может быть такой... Вот, к примеру, про ротмистра Чачу в гарнизоне рассказывали жутковатые истории, говорили, что женщин выносили из его комнаты в казарме в беспамятстве и при этом грязно гоготали… Мак был другой. Таких мягких губ Гаю никогда не приходилось целовать. И широкая грудь Мака была горячей. И крепкие руки Мака были нежными. И слова Мака, только его слова, на его странном языке, были ласковыми и не требовали перевода. Гай не видел лица Максима, но знал, что тот наблюдает за ним так, как умел видеть в кромешной темноте, тем, чему ещё не придумали названия. У Гая были девушки. Но ни с одной из них он не испытывал ничего даже отдалённо похожего на то, что творилось сейчас здесь, в этой пустынной бухте. — Всё, что ты говорил в самолёте — это правда? — спрашивал Мак, нависая над Гаем и, не дожидаясь ответа, целовал прикрытые веки. — Правда, Гай? — Да, — выдыхал Гай, замирая под лаской чужой ладони, хотя ни черта не помнил из того, что нёс там, на борту личного Е. И. В. бомбовоза «Горный орёл». — Ты так нужен мне, Гай! — шептал Мак, осторожно проникая внутрь разгорячённого страстью тела, держа Гая под поясницу бережно, словно драгоценный дар. — Я люблю тебя, Мак, — отвечал Гай задыхаясь и хватаясь за сильные плечи. — Я умру за тебя, Мак… * * * Было уже совсем светло. Они прошли километров семь, лес становился всё гуще, по всем расчётам до заставы было рукой подать. — Скоро нас обнаружат, — сказал вдруг Мак и остановился. — Неизвестно, что будет дальше, но я хочу, чтобы ты знал… Он крепко обнял Гая за плечи. — Гай, я люблю тебя! Люблю как друга, как брата, как самого родного и близкого человека! И всё сделаю для того, чтобы ты… Для того... Гай видел, что Максим не может подобрать слов. Он и сам был в растерянности. Что нужно было ему от Мака? Чего бы он сам хотел для него? Разве только чтобы тот всегда был рядом, хотя бы поблизости, чтобы был жив и здоров. И улыбался своей невозможной улыбкой. Слёзы сами навернулись на глаза. Сердце разрывалось на части при мысли о том, что скоро на Мака снова напялят клетчатую робу и уведут в грязный, убогий барак, туда, где место только отбросам… Хотя нет, ведь Мак запретил называть их отбросами! Мак объяснил ему, Мак показал, за кем правда! И теперь мир уже никогда не станет прежним для Гая! И Мак уже никогда не будет прежним для Гая! Теперь он отдал ему не только свое сердце, он весь, весь без остатка принадлежит Маку! Прекрасному Маку! Любимому и единственному Маку! И даже если Маку нужен его автомат… Вот, пожалуйста, возлюбленный мой Мак, возьми оружие! Можешь даже убить меня, я готов пойти на смерть, лишь бы рядом с тобой, во имя твоё, с именем твоим на губах!.. Гай повалился на колени и рыдая от любви и восторга смотрел, с каким остервенением Мак строчит в небо, и из дула автомата салютом взмывают вверх алые искры... * * * Бедный мальчик, думал Максим, бедный мой мальчик. Смелый и преданный, честный, наивный… Цены бы тебе не было на Земле. Был бы ты там каким-нибудь исследователем-сорвиголовой, метался бы в космосе, в поисках неизведанного, геэспешник из тебя вышел бы первый класс! Забрались бы мы с тобой в звездолёт и махнули… Максим вздохнул. Он вспомнил Олега и Дженни, Пандору, первое своё «махнули» и неловкое первое объяснение… Вот, мама, познакомься, это Гай. И это уже навсегда. До последнего вздоха. До последней черты. И чтобы больше не было разговоров о том, что надо как-то определяться… Глупости всё это. Максим снова вздохнул и перевернулся на спину. Фантазии. Мальчишество. Мало жизнь в дурную твою башку вбивала: «Будь серьёзней, пора бы уже повзрослеть в твои годы!» На соседних нарах завозился Вепрь. Не спит, подумал Максим. А ведь Гай, наверное, там, у себя на заставе, тоже не спит. Зря я с ним так. Надо было сдержаться. Нельзя было. Сломал я его окончательно. Видел ведь, чувствовал… И не сдержался. Теперь как быть с этим? Он ведь не понимает, что любовь — это когда вместе, когда на равных. Не доросли они ещё до равенства. У них ещё всё решает сила, и стоит только поддаться, показать свою слабость — ты пропал. А с любовью — оно ещё сложнее. Для них здесь любовь, нежность и ласка — удел слабаков, рабов, поверженных, униженных и оскорблённых. «Я люблю тебя, Мак… Я умру за тебя...» Какой же я тебе друг после этого, Гай? После этого здесь я твой злейший враг. Оставил одного, безоружного, беззащитного, против всех, против силы, один на один с развороченным сердцем… Максим скрипнул зубами. Бедные они здесь все, нищие, обворованные. И дело не в деньгах и не во власти. Просто никому они не нужны, любви не знают, заботы, понимания. И стоит только приласкать кого-то хоть словом — они теряют себя, превращаются в рабов, в преданных псов, готовых глотку перегрызть любому, кто покусится на этот источник такого простого, такого понятного, такого… человечного и простого чувства — нежность. Максим вспомнил Лесника и то, как заискивающе он смотрел на него перед каждым сеансом облучения... Хотя, конечно, есть и другие. Вот ротмистр Чачу, например, или Птица... Им не нужны были любовь и сострадание. Они сознательно гнали от себя эти лучшие чувства, потому что знали — стоит только на одно мгновение, на короткий миг поддаться им — и всё. Пиши пропало. Но разве это люди? Разве человеческое ещё сохранилось в них? — Чего вы не спите, Мак? Завтра трудный день, вам бы следовало отдохнуть как следует, — Вепрь повернулся на бок, аккуратно укладывая искусственную руку. — Переживаете за этого мальчика-капрала? Максим ненадолго задержал дыхание, а потом кивнул. — Бросьте, — вздохнул Вепрь. — Поверьте, он сейчас спит и видит лучшие в своей жизни сны. Если всё было, как вы рассказали, если он действительно понял то, что вы ему показали, услышал всё, что вы говорили, то он сейчас, пожалуй, самый счастливый из всех в казарме. Потому что он единственный среди них живой. Максим благодарно улыбнулся, ещё раз кивнул и закрыл глаза. Живой, подумал он, главное, что живой. А теперь — спать, приказал он себе. И уснул. Вместо эпилога Максим вскочил, разбросав наваленные ветки. Он подбежал к Гаю, схватил его, поднял, поглядел в стеклянные глаза, прижался щекой к щеке, проклял и трижды проклял этот мир, в котором он так одинок и беспомощен, где мертвые становятся мертвыми навсегда, потому что ничего нет, потому что нечем сделать их живыми… Кажется, он плакал, колотил кулаками по земле, топтал белую каску, а потом Зеф начал протяжно кричать от боли, и тогда он пришел в себя и, не глядя вокруг, не чувствую больше ничего, кроме ненависти и жажды убивать, побрел снова наверх, на свой наблюдательный пост… ...Он шел во весь рост. Он знал, что ему придется силой выковыривать черных погонщиков из железной скорлупы, и он хотел этого. Никогда в жизни ничего он так не хотел, как хотелось ему сейчас почувствовать под пальцами живую плоть…