Дети и другие мерзкие вещи

      Дима звучно выдыхает и поворачивает голову в сторону, трётся горячей щекой о холодную подушку. Даня продолжает смотреть на него блестящими глазами. Он несильно сжимает любимые ледяные запястья. Ждёт, что желаемое вот-вот упадёт ему в руки.              — Нет, — Дима немного краснеет. Сказав это, всё ещё старается не смотреть на Даню, однако уже знает, что его глаза немного потускнели из-за отказа.              — Почему?              Дима удивляется: в голосе, конечно, слышится обида, но заинтересованности в нём гораздо больше.              Даня садится на чужие бёдра и настойчиво ёрзает. Дима краснеет ещё сильнее. Тем не менее он, кажется, хочет отстоять своё мнение гораздо сильнее, чем обычно. Если Даня тёрся об него, то чаще всего Дима уже не мог почти ни в чём ему отказать, особенно когда в комнате жарко и темно, спину даже сквозь одежду холодят свежие простыни, а кровать так тихо и протяжно скрипит, когда Даня тянется к его шее… Но не сегодня.              — Хех, — Дима снова отворачивается, — Насмотрятся своих хентаев, а потом ебутся в жопы…              Он сам ради приличия смеётся над своей фразой и, кажется, немного успокаивается, когда и Даня улыбается.              — Ну, я серьёзно, — он выгибается, словно кошка, ставя руки уже рядом с подушкой, затем смотря на Диму уже в упор. — Разве это что-то мерзкое? — Даня прикусывает щеку изнутри, — Я всегда был уверен, что у нас одинаковые вкусы… в этом смысле. — То, как Даня в личных разговорах стесняется говорить слово «секс», при этом часто произнося вещи более возбуждающие и грязные, безумно умиляет Диму. Он жмурится и всё же поворачивает голову к Дане, едва не сталкиваясь с ним носом. — Дим, пожалуйста…              — Нет.              Несмотря на отказ, Дима дрожит всем телом и сводит колени. В таком состоянии он особенно уязвим, Даня это знает. Значит, получить долгожданное согласие будет проще простого.              — Ну, ты только представь, — тот снова садится на колени, затем увлекая за собой Диму, схватив его руку. — Я двигаюсь внутри тебя. — Уже Даня сажает его к себе на бёдра и лишь от этого Дима тихо мычит и хватается за чужие плечи. Он кусает губу, но его взгляд всё равно остаётся тёмным и сосредоточенным. Тогда Даня крепко обнимает его за талию, заводя правую руку под толстовку. Левую он кладёт на чужой подбородок, увлекая Диму в мокрый, но незатянутый поцелуй. Язык у Дани шершавый и даже суховатый, большой и гибкий; Дима вряд ли когда-нибудь захочет чувствовать какой-нибудь другой внутри себя. От такого поцелуя у них начинают слипаться губы, но Даня всё же нехотя отстраняется, чтобы продолжить. — А потом, — он прерывается, потому что на секунду отвлекается на чужой рот, дрожащий и слегка припухший от поцелуя. Сглатывает, ведь его теперь по-настоящему охватывает возбуждение. — А потом… ты говоришь это, выгибаясь в спине, царапая мне плечи и насаживаясь так сильно, как только можешь… — Даня ведёт большим пальцем по челюсти Димы, заглядывая тому прямо в глаза, где одновременно стынут мольбы о прекращении и продолжении. Дима едва не всхлипывает от желания наконец кончить. — «Даня, — Их лбы сталкиваются, и Дима дышит Дане в рот, чувствуя невыносимую щекотку в теле. Даня холодит пальцами его лопатки, едва сдерживаясь: ему ведь нужно закончить начатое. И наконец говорит: — я хочу от тебя детей».              Дима никому никогда не расскажет, каким был его самый яркий оргазм. Иначе Даня никогда не отстанет от него с просьбой о том, чтобы Дима «желал от него детей» каждый раз перед разрядкой, ведь тогда у Дани будет самый серьёзный аргумент в пользу своих странных замашек: Диме это нравится.       У Димы всё ещё дрожат пальцы, когда он их опускает на чужую грудь и, подавляя кислоту в горле, произносит:              — Нет...       Нет сил смотреть Дане в глаза.              — Дима…              — Нет.              — Пожалуйста...              — Я уже сказал! Нет!              Дима впервые срывается на крик. Но быстро приходит в себя, поднимая взгляд на Даню. Тот слегка ошарашен, его привычный лёгкий румянец исчезает, а в глазах читается не злость и даже не обида.              Он чувствует себя виноватым.              — Прости, — Даня выпускает Диму из объятия и отворачивается. Поджимает губы. — Я не должен простить тебя делать то, чего ты не хочешь. — Даня ползёт к ближайшей подушке, снимает с себя всю одежду и кидает её на пол, затем заворачиваясь в одеяло и ложась спиной к Диме.              — Ты тоже… прости меня.              Дима садится на другую сторону кровати и делает всё то же самое, только гораздо медленнее. Мыслями он шагает по стеклу, будто пытаясь наказать себя. Даня относится к тому типу людей, которых сложно чем-то расстроить, но Дима всё же умудряется это сделать и теперь корит себя за то, что Даня ощущает вину.              Дима очень долго размышляет над тем, что в итоге рассказывать не собирался никогда, но... оставлять Даню в неведении он не может.              «Эх, — думает Дима, перед тем как сообщить кое-что очень важное для них обоих, надеясь немного себя развеселить, — лучше бы попросил звать его папочкой. А это…»              — Дань, — Дима тяжело вздыхает и сжимает кулак под подушкой, — дело не в том, что мне противно. — Он пробует искать слова. — Просто я… очень сильно люблю тебя. — Услышав шуршание сзади, Дима не знает, следует ли ему беспокоиться. Но вдруг он с робким ужасом осознаёт, что Даня сейчас уйдёт в другую комнату, наверное, не в силах слушать такую «грязную ложь» — ведь Дима не способен на маленькую слабость для его удовлетворения! О какой любви вообще может идти речь? — Я… — Дима боится собственных мыслей. Он должен объяснить ему, в конце-то концов! — Я на самом деле… хочу от тебя детей.              Видел бы Дима глаза Дани в этот момент.              Но он только сильнее вжимается в подушку и продолжает лепетать что-то уже совсем тихо.              — Просто я боялся… ну… говорить нечто подобное. Ты ведь по-…              Даня навис над ним. И настолько хищного взгляда Дима никогда в жизни не встречал. Атмосферу горячего напряжения развеивает только крест, который маятником болтается у Дани на шее.              — Давай заведём ребёнка.              — А?              — Прямо сейчас. — Даня лижет чужую шею, а руки его скользят по тёплым ногам Димы. — Мы наконец-то сделаем это без резинки. Ох… — Его пальцы проходятся по внутренней стороне чужого бедра. — Да ты уже мокрый…              Застонав теперь во всё горло, Дима очень хочет сопротивляться, но быстро понимает, что на второй отказ у него не хватит никаких сил.