Не о любви

«Пропущенный входящий вызов от Минхо». Я вышел из ванной и буквально рухнул на диван, чувствуя, что усну еще до того, как моя голова коснется подушки. И я определенно сделал бы это, проигнорировав пришедшее на телефон уведомление, если бы он не зазвонил прямо у меня под ухом. Я, ворча и пересиливая себя, уставился на ярко-горящий экран мобильного, слепящий глаза так сильно, что я с трудом различал символы на экране. Я знал, что если Минхо звонит ночью, между часом и двумя тридцатью, с субботы на воскресенье и больше чем один раз — мой парень пьян. — Галли, я… Ты… Можешь приехать?.. Язык у Минхо настолько заплетался, что я едва ли разобрал, что он сказал. Больше догадался. Могу поклясться, что почувствовал запах дешевого алкоголя через трубку. — Ты пьян? — скорее озвучил факт, чем вопрос, я, нахмурившись и зевнув. Я знал, что ответа не последует. И знал, что Минхо пьет редко, метко и только если есть повод. Я бросил взгляд на календарь — 16 октября — самый обычный день, но, очевидно, не для Минхо, поэтому я лишь тяжело вздохнул, отложив сон на дальнюю полку. — Сейчас буду. Сбросив вызов, я начал собираться. Как бы я ни был раздражен, как бы ни хотел спать, состояние Минхо меня сильно обеспокоило: если упустить тот факт, что он, очевидно, был пьян, его голос звучал подавленно и отчаянно. А этого я допустить не хотел. Именно поэтому уже через пять минут я заводил машину, а через пятнадцать открывал дверь квартиры Минхо своим ключом, потому что звонить или стучаться было бесполезно, и потому что зачем еще Минхо давал бы мне свой ключ. Мой парень сидел за столом на кухне, уронив голову на руки и закрыв ладонями лицо. Выглядел он, мягко говоря, потрепанным — волосы в полнейшем беспорядке, футболка вывернута наизнанку. А когда он поднял взгляд, я буквально почувствовал тоску, исходящую от него волнами. Тихо играло радио. На столе перед Минхо стояла наполовину пустая бутылка водки и открытая банка с ананасами. Меня, если честно, больше волновало первое. Неужели он в одиночку опрокинул в себя половину бутылки? — Галли-и-и… — протянул азиат, подняв голову и попытавшись улыбнуться, но я видел, что ему это дается с трудом. Закатив глаза, я выхватил из рук парня бутылку, отодвигая подальше от Минхо, но, предвидя попытку снова обратиться к ней за помощью, затем убрал на холодильник. — Тебе, по-моему, хватит, — сказал я, натыкаясь на злобно-грустный, но соглашающийся со мной, взгляд Минхо. Я сел напротив него, накрыл пальцы азиата, сцепленные в замок, своими ладонями и чуть сжал их, привлекая к себе внимание. Минхо вздрогнул, подняв на меня потускневшие глаза. — Я пришел потому что ты меня попросил, теперь твоя очередь рассказать мне, почему ты пьешь и почему я здесь сижу и смотрю на это, вместо того чтобы умыть тебя и отнести в кровать, — Я кивнул, показывая, что готов выслушать. Еще я знал, что Минхо доверяет мне и может рассказать все. Минхо тоже это знал. Именно поэтому он рвано вздохнул, не решаясь начать. — Я… Никогда не говорил об этом, — начал он издалека, явно ища в моих глазах намек на то, что я на самом деле не хочу или не готов это слушать, но я постарался всеми силами дать ему понять, что здесь ради поддержки, а не издевки. — Я думал, я смогу забыть. И я правда пытался. Я пытался десять лет, но у меня не получается. Его голос затих, после чего я услышал тихие всхлипы. Я понимал, что сейчас нет смысла давить на Минхо. Все, что я мог ему дать — возможность выговориться. Поэтому я просто молчал и ждал, пока он продолжит говорить. Минхо сделал глубокий вдох, чтобы успокоиться. А затем сказал то, что я не забуду больше никогда. — Десять лет назад я полюбил своего лучшего друга. Повисла напряженная пауза. Я замер с приоткрытым ртом — собирался что-то сказать, но не знал, что. Не знал, что сказать, как реагировать, да и стоит ли вообще. Минхо не выглядел так, будто ждал от меня какой-то реакции. Я все же решил промолчать, только кашлянул, напоминая, что он вроде собирался что-то рассказывать. — Его имя — Ньют. Ну, если быть точнее, его зовут Исаак, а Ньютон лишь фамилия, но мне нравилось так его звать, а он был и не против. Мы дружили… С детского сада, кажется. Не помню точно. Такое ощущение, что всю жизнь. Пошли в одну школу, сидели за одной партой. Я защищал его от задир вроде… Вроде меня, — я едва заметно улыбнулся. — Он помогал мне с математикой. Тогда это было моей самой большой проблемой. На секунду в воздухе повисла тишина. Я взглянул на Минхо — нет, он не закончил. Просто задумался. Уверен, что ему было сложно вспоминать это не из-за десяти прошедших лет. — Мы постоянно ночевали друг у друга. Ну, как все лучшие друзья. Знаешь? — он взглянул на меня, будто это был не риторический вопрос, и я кивнул. — Он очень любил лазанью моей мамы. — Ньют был знаком с твоей мамой? — задал я глупый вопрос, чтобы просто не молчать, — Конечно, глупый, — Минхо вдруг нервно рассмеялся. Признаться, звучало жутко, но я ничего не сказал — Он любил лазанью моей мамы, а я любил… Я чувствовал, что он проглотил слово «его». Хотел сказать, но не признавался в этом. — …Засыпать под его разговоры о чем-нибудь. О звездах, о том, как он хочет провести выходные, о том, какую книгу он прочитал на этой неделе, как мы когда-нибудь вместе поедем отдыхать. Иногда он просил меня тоже что-нибудь рассказать. И я рассказывал. — Минхо вновь прервался. Выглядел он так, что я на секунду подумал, не вернуть ли ему бутылку. Вместо этого я только вновь ободряюще сжал его ладони. — О чем? — поинтересовался я, чтобы дать ему больше времени. Было видно, что рассказ дается ему с большим трудом. Казалось, еще чуть-чуть — и он оборвет его со словами: «А, забудь», и вырубится от количества выпитого алкоголя. — О соревнованиях. Я играл в баскетбол в школе. О своих успехах в математике, — тут и на его губах появилась тень улыбки, впрочем, быстро исчезнув. — Ньюта это очень интересовало. Я рассказывал, как стану великим спортсменом, мое имя будут знать во всем мире. Глупо, да? — Ничуть, — заверил я. — Да… Утром, едва проснувшись, мы бежали гулять. Мы гуляли. Постоянно. Целыми днями. В дождь, в снег — неважно. Если кто-то из нас заболевал после прогулки, другой приходил к нему с фруктами и словами поддержки. Это был лишь еще один повод провести время вместе. Он болел чаще — я-то спортсмен. Снова тишина. Я понял, что на последних словах голос Минхо звучал совсем хрипло. Ну конечно, он ведь все это время говорил практически без остановки. Я спохватился, подскочил с места и налил стакан воды, поставив перед Минхо. Он кивнул и все с таким же отсутствующим взглядом, почти не глядя, взял стакан и сделал глоток. Я занял прежнее положение. Он вдохнул поглубже, прежде чем продолжить говорить. — Он часто приходил на мои баскетбольные матчи, я на его выступления. Я говорил, что он невероятно красиво пел? — я помотал головой. — Да, просто волшебно. Ньют закончил музыкальную школу и часто выступал на всяких школьных концертах. Играл на гитаре и пел. От его пения сердце замирало. Не знаю точно, может, в один из таких моментов я начал влюбляться. Может, раньше. Но его голос мне до сих пор иногда снится… Но, знаешь, как это бывает, ближе к выпуску из школы он полностью погрузился в подготовку к экзаменам и совсем забыл про пение. Я больше не слышал его. Он хотел стать… Не знаю, почему, но он захотел стать адвокатом. Может, повлиял его отец. Не знаю. А я все хотел быть спортсменом. Правда, моя мама говорила, что это все детство в одном месте играет, просила повзрослеть наконец. Пришлось пойти с ней на компромисс — я поступил в один университет с Ньютом, но взамен записался там в баскетбольную команду, где пропадал все свободное время. Я кивнул. Не знаю, зачем. Подтверждал, наверное, что Минхо действительно неплохо (даже очень хорошо) играет, и упускать возможность попробовать себя в профессиональном спорте было бы безрассудно и глупо с его стороны. — И снова мы вместе учились. Все было хорошо, пока в середине года не заболела его сестра. На лекарства требовались бешеные деньги, и он просто не мог позволить себе дальше… Как же он сказал… «Сидеть у них на шее». Ньют… Он не такой. Он сказал, что с этого момента будет обеспечивать себя сам, нужно только найти работу. Собирался помогать родителям с сестрой. Тогда я и напомнил ему про его голос. На адвокатской карьере далеко не уедешь, особенно, пока ты еще учишься. Поэтому я немного помониторил сайты и нашел студию, куда требовался преподаватель по вокалу. Ему это понравилось, он просто просиял, когда я рассказал о своей находке. Долго не верил своему счастью, но потом все же пошел и… конечно, его приняли. Минхо вновь попытался выдавить из себя подобие улыбки, как бы тяжело ему это не давалось. — Так продолжалось год. Он все реже ходил на мои матчи, а свободное время в колледже проводил в классе музыки, учеба ему вряд ли была интересна. И зачем он вообще шел на адвоката? — Минхо горько усмехнулся, так же горько как и весь этот вечер. — Тогда-то и начались проблемы. Не у него, дела у него шли прекрасно — были постоянные клиенты, стабильный заработок и друг, который его всегда поддержит. У меня был спорт и ощущение, что я не очень-то ему и нужен. Случись что — я бы ему не пригодился и он не обратился бы ко мне за помощью. И я даже не знаю, почему тогда так решил, но бар я стал посещать чаще, чем колледж. Если у него постоянно что-то происходило — на учебе, работе, с друзьями — у меня не случалось ничего и это съедало меня изнутри. И еще была всепоглощающая тоска, когда я смотрел, как он поет не обо мне, не со мной, не для меня. Он поднял на меня грустные глаза, замолчав. Я прочитал в его взгляде немую просьбу о помощи, но все, что я мог ему дать — это еще алкоголя. Я не хотел это делать, но почему-то рука сама потянулась к бутылке и вскоре оказалась у губ Минхо, жадно пьющего глоток за глотком, пока воздух не кончился. Ему пришлось оторваться от питья и тогда его лицо сморщилось от обжигающего горло спирта, вкус которого он попытался перебить колечком ананаса. Я молча наблюдал за этим испытывая лишь два желания: уложить Минхо спать и съесть ананас. Не знаю как насчет последнего, а у Минхо были совсем другие планы. — Говорят, что начинаешь ценить, когда потеряешь. С тех пор как я подсел на алкоголь он больше не разговаривал со мной. Он не рассказывал, как прошел его день, не спрашивал, как прошел мой. Я чувствовал, что я ему противен. Он все реже сидел со мной в столовой, больше не заходил ко мне в гости и не ел лазанью моей мамы. Все эти события постепенно ставили точку в наших отношениях. Тогда я понял, что что-то надо менять. Его сестра уже пошла на поправку и у него появилась возможность откладывать деньги, зарабатываемые с уроков преподавания. У меня возникла глупая, но интересная идея, с которой я к нему и пришел. На одной из перемен я нашел его в музыкальном классе и протянул ему газетный лист, где обвел объявление о сдаче квартиры. Я выбрал квартиру на двоих, недалеко от города, ту, что пришлась мне по душе. Я думал, нам обоим станет легче. Думал, что мне станет легче. Но не стало. Минхо выпил еще. — Конечно, Ньют не сразу согласился жить со мной. Поломался пару дней, но в итоге уже через неделю мы виделись с владельцами квартиры, а через две обустраивали одну из комнат под его новую студию. Поначалу было нелегко. Не многие ученики последовали за ним на частные встречи на дому, но те, кто остался, звали своих друзей, а те своих и постепенно Ньют обрел популярность в узком кругу. Я много времени проводил в спортивном зале, поэтому чаще не заставал его учеников. До появления того парня. И вот тут начались проблемы. — Его звали Томас. Ньют ласково звал его Томми. Я просто вернулся с тренировки как обычно и застал его в коридоре, переодевающимся. Ньют познакомил нас, после чего Томас ушел. Я не думал, что это повторится, поэтому даже не спросил, мало ли он задержался. Но в следующий раз, когда я пришел домой позже, чем обычно, он все еще был там. Вечером Ньют сказал, что у Томаса ненормированный график работы, из-за которого он может приходить только поздним вечером, и спросил, не буду ли я против. Я не был против, но я, честно, этого не ожидал. Из-за разного расписания в колледже и из-за вечерних дополнительных занятий Ньюта виделись мы все реже. Чаще говорили друг другу «Доброе утро» и «Спокойной ночи», и на этом наше общение заканчивалось. Томас бывал у нас три раза в неделю. Я не спрашивал. Ньют сам мне рассказал. Он затих, поэтому я решил, что, кажется, не говорю ничего уже слишком долго. Настолько, что в горле пересохло. — О чем? — я прокашлялся, встав со стула, чтобы налить себе воды. Кажется, Минхо все это время собирался с мыслями, прежде чем продолжить. — О том, чтобы я не переживал и скоро все встанет на привычные места. Сказал, что Томасу нужно записать свою песню к одному важному событию через несколько месяцев. Я тогда хотел возразить, что мне все равно, но он грустно улыбнулся, сказав, что видит, как меня задевает его присутствие и то, что мы не проводим время вместе. Кажется, я твердил о том, что рад, что у него есть постоянный клиент, что у него есть чем заняться, а меня и так все устраивает. Кажется, он мне не верил, хоть и сделал вид, что верит. После этого закончились даже наши «Спокойной ночи». Он уходил спать раньше, я приходил домой позже. Как-то внезапно из лучших друзей мы стали просто соседями по квартире. Пока Ньют не напился. — Он же вроде не пьет, — вставил я слово, чтобы в горле снова не становилось сухо, а мысль не терялась в глубинах сознания при таком потоке информации. — Обычно да, но тогда был совершенно иной случай. Я застал его на кухне с полупустой бутылкой виски в одной руке и с телефоном в другой. Когда я спросил, что с ним, Ньют поднял на меня пьяные глаза и ничего не ответил. Он пил дальше, а я даже не смел ему мешать, пока виски не закончился, а Ньют не заговорил. В тот вечер я узнал, что ему, похоже, нравится парень. Конечно, я знал, что с девушками у него не складывалось, но я определенно был не против друга-гея, заверил я его тогда, но, оказывается, это было не все. Ему нравился мужчина. Мужчина, старше его на пару лет, тот, кого он видел всего несколько раз и тот, кого он учил петь. Ему нравился Томас, а я не знал, что с этим делать. Конечно, в его речах и раньше проскальзывали слова, смех, улыбки в его адрес, но я считал это чисто деловым, как-никак он его ученик и Ньюту важны его успехи. Я был слишком глуп, чтобы понять, что мой лучший друг влюблен в другого. И еще глупее, чтобы осознать, что он влюблен не в меня. Я слушал его и понимал, что все упустил. Я заметил, что молчал все это время. Но я не знал о чем спросить. Минхо, кажется, было все равно, слушаю я или нет. Он говорил словно для себя, только чтобы признаться самому себе, что все это правда было. Что он был. Что они были. — Галли? — позвал он. Я поднял взгляд, но ничего не сказал, только кивнул, мол, все в порядке, продолжай. — Спустя какое-то время Ньют решил рассказать ему о своих чувствах. И, думаю, это было началом конца. Знаю, я говорю как сопливая девчонка и тому подобное, но, кажется, я только тогда начал понимать, что не хочу, чтобы Ньют был с ним. Я хотел, чтобы он был со мной. Чтобы с таким сиянием в глазах он говорил обо мне, чтобы он улыбался мне, чтобы он любил меня. А теперь это предназначалось не мне и все, что я мог делать — это тихо сидеть в своей комнате и слушать, как он учит Томаса петь эту чертову песню. А потом я слушал, как он признавался не мне. Пусть я выгляжу как идиот, но в тот день я плакал. Он признался ему спустя два месяца с начала их занятий. За это время они почти выучили песню, провели достаточно времени вместе и Ньют знал, что скоро их занятия закончатся, поэтому все ему высказал. Он рассказал ему, вот только Томас не мог ответить тем же. Я молча сглотнул, боясь прервать Минхо на полуслове, но он, кажется, не собирался останавливаться. — Он просто ничего ему не сказал и ушел. Не появлялся на занятиях целую неделю. И все это время я слышал, как Ньют плачет по вечерам в теперь уже пустой комнате. И, кажется, мое сердце рвалось вместе с ним, но я знал, что он не будет со мной это обсуждать, я знал, что ему сначала нужно было принять это, и только потом он сказал бы мне, что все в порядке, но пока что он был не в порядке. Томас пришел на девятый день с момента признания Ньюта. В тот день он рассказал, что он умирает и ему осталось совсем немного времени. А он просто хотел оставить после себя что-то — свою собственную песню. И, если быть совсем честным, Ньют вызывал у него все те же чувства, что и он у него, Томас мог, черт возьми, мог ответить тем же и отвечал, но просто не хотел разбивать сердце Ньюту. Минхо вдруг резко выдохнул, шмыгнув носом. Я заметил, что у него в уголках глаз стали собираться слезы и на долю мгновения я почувствовал то, что он чувствовал в тот момент, но я не сказал ему об этом. — Я не знаю. Не понимаю, почему он не сказал Ньюту раньше. Думал, что это не его дело? Но они были уже достаточно близки, это понимал даже я, — Минхо развел руками и откинулся на спинку стула. — Не знаю, Галли, но факт остается фактом — Томас пришел к Ньюту еще два раза, а потом исчез. Сменил номер. Не оставил ни записки, ничего, просто исчез из его жизни. Ньют больше не хотел петь. Его единственная любовь так и не состоялась. Он реже приходил домой и не говорил со мной. Много плакал, запирался в комнате. А потом в какой-то день пришел ко мне в комнату и забрался в кровать, рассказывая о том, что любит Томаса так сильно, что не представляет жизни без него. И он не знает, где его искать и что теперь делать. А я слушал и поддерживал его, ведь любил его и хотел, чтобы он был счастлив. Нашел себе девушку, чтобы не мешать ему и закрыть в себе чувства к нему. И спустя какое-то время Ньют пришел в норму. Ну, как мне показалось. Он больше не плакал, посещал занятия и принимал учеников дома. Даже если его глаза потускнели, он продолжал жить. А я нет. Я сочувственно улыбнулся, разминая затекшие руки и потянувшись за столом. Разговор Минхо двигался к развязке, а бутылка водки уже почти опустела. — И тогда пришло письмо. Настоящее, бумажное, представляешь? — он повернулся ко мне, а я слабо кивнул, чтобы не отвлекать его. — Оно было от Томаса. Он приглашал Ньюта на вечеринку. Конечно, я пытался его отговорить, но он пошел. Томас изменился. Сильно похудел, кожа стала почти прозрачной. От прежнего Томаса которого знал Ньют ничего не осталось. Но он был рад Ньюту как раньше, а Ньют все еще его любил. К концу вечера Томас вышел на сцену, где исполнил свою песню, ту, что они написали вместе с Ньютом. Он пел ее словно для одного Ньюта, как будто других людей там не было. Пел, будто они никогда не прощались, будто у них впереди целая жизнь вместе. Допел и упал. Он опять замолчал, глубоко дыша. — Ньют сразу позвонил мне, у него была истерика. Я не разбирал, что он говорит, просто сразу же приехал к нему. Встретил его плачущего на улице перед рестораном, где была вечеринка. G&T, кажется. Запомнил даже, понимаешь? — он все чаще стал ко мне обращаться, словно чтобы удостовериться, что я не перестал слушать. А я слушал, даже лучше, чем раньше. — Так вот я отвел его в машину, там он сквозь слезы рассказал мне о случившемся и я не знал что делать, поэтому отвез его домой. Все, что я мог сделать — это слушать его. То, как он плакал и в бреду повторял: «Томми… Пожалуйста… Прощай… Прощаю». По кругу. Снова и снова… Я дал ему горячий чай и таблетку, сказал ему лечь спать и уложил его в кровать. Я не знал, чем могу ему помочь, поэтому просто ушел. А он в эту ночь вышел из окна. Мы оба замолчали на какое-то время. Я слушал дребезжащее дыхание Минхо, тихий треск радио и глупую попсовую песню, играющую по нему. — Десять лет назад, в этот самый день, я похоронил его. Знаешь, я так по нему скучаю, я просто не знаю, что с собой делать… — вновь раздался голос Минхо и тогда я решил, что с меня хватит. — Говоришь, Томас был его первой любовью, Минхо? — с усмешкой вдруг спросил я, отодвигаясь от стола и медленно вставая. Минхо удивленно приподнял брови, наблюдая за мной. — Перед Томасом он любил тебя. Он любил тебя с детских лет. Я смотрел на то, как глаза Минхо лезут на лоб. Он недоверчиво улыбнулся, собирался было что-то сказать, но я его прервал. — Он обожал тебя. Видел в тебе свой идеал, а тебе было плевать, — я издевательски обошел Минхо и подошел к его бутылке, выпив глоток. — Все что тебя интересовало — чертов баскетбол и твои собственные чувства. Ты был настолько зациклен на себе, настолько слеп, что не видел чувств лучшего друга. В этом твоя проблема, Минхо. Я перевел дух, прежде чем снова заговорить, тем более, водка знатно обожгла мне горло. — Мы познакомились с тобой несколько лет назад, после того как ты вел долгое время разгульный образ жизни. Ты встретил меня в одном из наших фирменных ресторанов, но ты никогда не знал, где я учился, и ты не знал, кем до болезни был Томас. G&T. Название того чертового ресторана, где мы познакомились. Галли и Томас. Я не просто знал его, он был моим братом. Но ты так ни разу и не спросил меня об этом. Ты, спорю, никогда бы и не подумал, что я Галли Эдисон, а он Томас. Томас Эдисон. И я знал его так, как не знал ты. А Томас… Он знал Ньюта лучше, чем ты, его лучший друг. И любил его так, как не любил ты. Минхо сидел, уставившись в пустоту. Он не смотрел на меня, не смотрел на что-то еще. Мне казалось, что он меня не слушал, но я заметил, как дергаются его плечи от злости и обиды, и я не собирался останавливаться. — Ты никогда не рассказывал о нем не потому, что скучаешь по нему, а потому что все это время ты жалел лишь себя, был зациклен лишь на себе. А Ньют все время был рядом с тобой. Он жил с тобой, он учился с тобой, он, черт возьми, любил тебя. Даже Томасу рассказал об этом. Но тебе не было дела. А потом он нашел в нем свое спасение. В умирающем Томасе, который дал ему понять, что он тебе не нужен, ведь сам Ньют этого не понимал. А Томасу нужен был только он. Ньют был его последней веточкой, которая держала его в этом мире. Томас любил Ньюта так как может любить умирающий от удушья кислород, как рыбы любят воду и как ты никогда его не любил. Ты думаешь, что любил его? Ты мог без Ньюта всю свою жизнь, считая эти десять лет. Ньют не смог без Томаса и одного дня. Я ушел, захлопнув дверь. Оставив Минхо наедине с остатками водки, ананасов и играющей по радио песней, написанной двумя людьми, будучи друг другом найденными и для целого мира потерянными ровно десять лет назад: «Я без тебя завтра встречу рассвет. Что будет дальше, я знать не желаю. Ответь. За причиненное счастье нужно прощать или нет? Прощай. Я тебя прощаю.»