Чародей и Чернокнижник

На закате Тахлан остановил своего конька и указал влево, на розовую от последних солнечных лучей раздвоенную скалу, которая торчала над верхушками невысоких деревьев. — Под этим камнем есть отличная стоянка. Ею мало пользуются, потому что так близко к Лахашу редко кто ночует, а летом тамошний ручей пересыхает, — сказал проводник. — Годится? Малдан кивнул, они свернули с дороги и скоро нашли место, про которое говорил Тахлан: неглубокая, шагов в пять пещера или, скорее, углубление в утесе, сложенном мелом. Свод пещеры был достаточно высоким, чтобы сгибаться приходилось одному Малдану, а сухое и чистое песчаное дно обещало удобный ночлег. Пока Тахлан водил коней на водопой к ручью, который журчал неподалеку в зарослях тростника, Малдан и Сумадевик отнесли вещи в пещеру, собрали хворост и развели костер. В пещере сразу стало уютно: округлый свод в алом свете огня сделался похож на ладонь, заботливо прикрывшую путников от темноты. Вернувшийся Тахлан с вожделением покосился на лежащий у костра мех с тутовым вином. — Прохладно уже стало… — произнес он многозначительно, — а сколько мы еще будем ужин готовить… Может, хлебнем вина для сугреву? Что там ваш хотын-оршын говорил про скоротать вечер у костра? — Давайте, — сказал Малдан и огляделся в поисках рыжей седельной сумы, где хранил дорожную кружку. Ее нигде не было видно. — Сумадевик, а где моя сума из вощеной кожи? Тот уже подставил Тахлану свой глиняный стаканчик. — Которая рыжая? — спросил он. — Так вы еще когда запретили мне ее трогать. Я и не трогал. Наверное, осталась там, где мы снимали седла. Принести? Малдан поднялся на ноги. — Не надо, я сам. Пока нумэнорец, бродя в потемках, искал суму в траве и кустах вокруг коней, которые мирно хрустели овсом в торбах, он слышал, как у костра пререкаются Тахлан и Сумадевик: — Говорю, оно точно отдает морковью. — Нет, это не морковь, это горный сельдерей! — Плесни-ка еще… хм… ну, может, и не морковь. Но и не горный сельдерей. Какого безмозглого дернуло испортить тутовое вино кореньями? Это же не суп! Рыжая сума обнаружилась за древесным стволом, куда сам Малдан ее из осторожности и поставил. В этой непромокаемой суме из твердой кожи нумэнорец помимо походной посуды обычно возил хрупкие предметы, вроде колб, и капризные вещества, имевшие обыкновение мстить за толчки, переворачивание, попавшую внутрь воду, перегрев и прочее в том же роде. Поэтому Сумадевику и Тахлану было строго-настрого наказано обращаться с этой сумой так, как будто она стеклянная, и никогда и ни при каких обстоятельствах в нее не лазить. Хотя в этот раз у него ничего такого с собой… И Малдан хлопнул себя по лбу. Открыв суму, он достал большую железную флягу и уставился на нее, не веря собственным глазам. Как он мог забыть? Он же собирался, вернувшись с базара, наведаться в мастерскую Кханны-красильщика, чтобы преподнести флагу ему в подарок! Малдан открутил крышку и уставился на кристаллики вещества, которому пока не придумал квэнийского имени и которое называл просто «желтой горечью»: это оно окрасило его пальцы в такой яркий и стойкий желтый цвет. В прошлый визит Малдана в Лахаш Кханна поделился с нумэнорцем несколькими плитками синего красителя — голубеца. Из этого голубеца алхимик и получил «желтую горечь», которую вез в подарок красильщику. Но как Малдан встретил на базаре Кушуха, так все остальное и вылетело у него из головы… Досадуя на собственную бестолковость, Малдан закрыл флягу и убрал ее обратно в суму. — Хозяин! — вдруг раздался у него за спиной голос Сумадевика. Малдан обернулся. — Тахлану… худо. Слуга вдруг пошатнулся и упал бы, если бы Малдан не подхватил его. — Что с тобой?! Даже в темноте было видно, что Сумадевик бледен, как мел, а его светло-карие глаза кажутся темнее из-за расширившихся зрачков. — Помоги Тахлану… — выдохнул он. Подхватив Сумадевика на руки, нумэнорец побежал к костру. Тахлан лежал на песке, раскинув руки и ноги. На глазах у Малдана его тело содрогнулось, выгнулось дугой — и Тахлан забился в припадке. На его губах густой пеной пузырилась слюна. Малдан опустил Сумадевика на расстеленное одеяло и бросился к Тахлану. Тот перестал биться и хрипел, хватая открытым ртом воздух. Малдан увидел, что у него запал в горло язык, и понял, что степняк сейчас умрет от удушья. Он перевернул Тахлана на живот и встряхнул. Тот перестал хрипеть и задышал — пусть редко и неровно. Малдан перевернул его обратно на спину. Желтая кожа Тахлана сделалась серой, как грязная штукатурка, зрачки затопили радужку чернотой. Его короткие тупые пальцы судорожно вцепились в руку Малдана. — Эбгаа… — прохрипел он на своем родном языке. — Эбгаа ойдё… «Пить, дай пить» — столько нумэнорец знал язык кочевников. Рядом лежал бурдюк с тутовым вином. Малдан схватил его и развязал, собираясь вбрызнуть вино в рот Тахлану, но тут раздался тихий голос Сумадевика. — Это вино… — Что? — не понял Малдан. — В нем отрава… Тахлан выпил больше… Малдан уставился на бурдюк у себя в руках, но Тахлан снова захрипел, и Малдан, отбросив бурдюк, схватил стоящий рядом с огнем котелок с водой и принялся лить отравленному воду в рот. Но вода потекла изо рта на грудь степняку. — Тахлан! — закричал Малдан и встряхнул его за плечи. — Тахлан, очнись! Очнись! Ты должен пить! Он тряс Тахлана за плечи и звал его, пока черно-седые пряди жестких, как лошадиная грива, волос, не выбились из-под кожаного шнурка, которым Тахлан связывал их в хвост, и не рассыпались по его плечам. Только тогда Малдан опустил его на песок. — Хозяин… помоги… — позвал его Сумадевик. Ничто в жизни не далось Малдану так тяжело, как подняться с колен, взять котелок с водой и отвернуться от мертвого Тахлана к еще живому Сумадевику. — Да, конечно… — пробормотал он. Сумадевик сделался еще бледнее и дышал с трудом. Малдан поднес к его губам воду. — Пей, — сказал он. — Ты должен пить. За себя и за Тахлана. Пожалуйста! Тот сделал несколько жадных глотков, но с трудом: так он ослабел. — Сердце бьется… больно… — прошептал он. — Пей! — приказал ему Малдан, и тот сделал еще несколько глотков. Потом уставился на нумэнорца почерневшими от яда глазами. — На базаре… это был он… — прошептал Сумадевик. Его тело обмякло, и он уронил голову на свое войлочное одеяло. Малдан остался сидеть на коленях над мертвым Сумадевиком. «Если бы я не бросился к Тахлану, я мог бы его спасти, — думал он. — Может быть. Может быть». Нумэнорец понимал, что не узнает этого наверняка, пока сам не предстанет перед Намо Мандосом. Если тот захочет ответить на этот вопрос. И если Владыка Мертвых знает: не о том, что было и что будет, но о том, что могло бы быть. Потом до Малдана донеслось испуганное лошадиное ржание. Он повернул голову в темноту, и его сердце ухнуло в никуда. Он увидел призрак. В белых одеждах и белом тюрбане, между которыми не было ничего, кроме непроглядной тьмы. Потом призрак сделал шаг, еще один — и Малдан увидел в этом кромешном мраке белые осколки глаз. И понял, что смотрит не в темноту, а в черное лицо. Как стрелка рывком обращается на север, стоит резко повернуть компас, так Малдан, вскочив, бросился к своему мечу, стоящему у стены пещеры. И тут же рухнул на песок с криком боли: ему подсекли ноги. В следующее мгновение на его спину и голову обрушился град ударов. А потом его голову дернули за волосы вверх, и он увидел, как отражение алого пламени костра пляшет на лезвии у его горла. — Не сейчас, — произнес знакомый голос, глубокий и мелодичный. — Вы же не хотите сами тащить его вниз-вверх по оврагу, там лошадь не пройдет. Клинок дрогнул и чуть подался назад. — Так мы думали, господин, что ты его… того… и он сам дойдет, на своих на двоих, — произнес за спиной у Малдана голос, до отвращения грубый и подобострастный. — Привяжите его к дереву, — приказал тот, кто говорил голосом Кушуха ма-Куша. — Только как следует. И будьте очень осторожны: он из морского народа и сильнее любого из вас. Малдану заломили руки, да так больно, что он ничего бы не смог сделать, даже если бы перед его лицом не маячило острие ножа, направленное ему в глаз. Его оттащили шагов на пятнадцать от костра и посадили на землю спиной к дереву. Завели локти назад и просунули за стволом сквозь локти палку, а кисти свели спереди, стянув веревкой, насколько хватило сил. Малдан застонал от боли, уронив голову на грудь. — Хозяин, можно нам поесть? — спросил один из разбойников. — А то сколько мы их искали и обратно полночи проездим. — Можно, — голос прозвучал над самой головой нумэнорца. — Только не пейте вино с бешеницей: мне нужно, чтобы нынче ночью вы работали живыми, а не мертвыми. Малдан открыл глаза, с трудом поднял голову: над ним стоял чернокожий человек в безупречно белой одежде и белом тюрбане Кушуха ма-Куша. Его лицо, с толстыми губами, широким носом и блестящей угольно-черной кожей, ничем не походило на лицо купца. Но это было то самое черное лицо, которое Малдан видел на рынке Лахаша. Нумэнорцу вдруг показалось, что ему привиделся кошмарный сон. Он зажмурился, снова открыл глаза — но ничего не изменилось, только теперь мурин улыбался. Его красивые ровные зубы были словно фарфор из той самой белой глины, до которой так и не доехал Малдан. Мурин вдруг опустился на песок и сел, ловко сложив ноги по-друадански… нет, «кхабим’адуд», «по-степнячьи» — так говорили в Хараде. Чернокнижник выглядел намного моложе, чем Кушух ма-Куш, в бородке которого уже проглядывала седина, и двигался совсем по-другому: ни спокойного достоинства, ни плавных жестов. От почтенного купца остались только голос и одежда. И нумэнорец вдруг понял, что купец пришелся ему по душе и стал ему другом. — Ты убил Кушуха, чтобы подменить его? — спросил Малдан. Мурин покачал головой. — Нет. Я поступил так, когда первый раз хотел поселиться в Лахаше: тайно умертвил одного торговца тканями и, приняв его облик, занял его место. Но домашние купца и его и торговые товарищи скоро подняли тревогу, и мне пришлось бежать. С тех пор я стараюсь не пользоваться чужими лицами — по крайней мере, для постоянных личин. — Нет, — сказал Малдан, — этого не может быть. Кушух ма-Куш был настоящий, живой человек, а Чернокнижник был просто ожившей картинкой: ужасной, но плоской, точно блин. Было бы куда больше похоже на правду, если бы колдун оказался личиной купца, а не наоборот. Мурин рассмеялся. Это был благозвучный смех, можно даже сказать — добродушный. — Я признался тебе в убийстве другого человека, а ты думаешь, будто я утаил от тебя смерть Кушуха? Зачем мне лгать тебе в этом деле, о человек Запада? Он умолк и внимательно посмотрел на пленника. Его глаза были как инкрустированные в черное дерево пластинки из слоновой кости, на которые уронили по капле туши. — Это я придумал Кушуха: его внешность, его манеры, его привычки, его вкусы, — произнес Чернокнижник серьезно. — От начала и до конца. Конечно, он чем-то похож на тех людей, которых я встречал. И еще я отдал ему свой голос и свои белые одежды. Но он всего лишь вывеска, намалеванная на двери лавки ради обмана покупателей. Оружейник и ювелир, Малдан вдруг понял, что голос и белая одежда были чем-то вроде клейма мастера, поставленного в невидном месте — но однозначно удостоверяющего авторство. И это было сродни ощущению, которое испытываешь, когда наступаешь на ступеньку, которой на самом деле нет. — Значит, Кушух — обманка? — хрипло спросил Малдан. Чернокнижник самодовольно притронулся к желтому камню у себя под горлом. — О, да ты знаешь толк в самоцветах! Я мог бы взять в своей сокровищнице сапфир или топаз размером с голубиное яйцо, но обманка намного, намного лучше: ведь люди знатные и богатые, разбирающиеся в драгоценностях, сразу примут Кушуха за выскочку с раздутым самомнением, неспособного отличить апатит-дешевку от благородного камня. И люди обрадуются, что проникли в тайную слабость купца. А это всегда располагает к тебе людей и усыпляет их бдительность. Чернокнижник и впрямь гордился своей работой, своей мастерски сработанной личиной… и был рад поговорить о ней с тем, кто может оценить ее и признать ее достоинства. А Кушух… Он даже не умер, как умерли Тахлан и Сумадевик. Его просто никогда не было. Малдан почувствовал, что по его щекам ползут слезы, больно обжигая там, где кожа была разорвана и содрана. Чернокнижник усмехнулся. — Не думай, Кушух никуда не денется, — произнес он. — Завтра утром он проснется у себя в доме, отправится на базар… где узнает, что его нового знакомого из морского народа нашли убитым вместе со слугами. И в знак траура купец, быть может, разорвет свои белые одежды и посыплет голову землей. — Зачем… — начал Малдан, но у него перехватило голос. — Зачем ты это делаешь? — заговорил он снова. — Мне нужен Лахаш, и мне нравится жизнь, которую я там веду, — ответил Чернокнижник. — И я не хочу тратить время и силы на то, чтобы являться туда под новой личиной и заново там устраиваться. А потому человек, который увидел мое настоящее лицо, должен замолчать навеки. — Но почему я увидел твое лицо? — спросил Малдан, словно это могло что-то изменить. — Почему я сначала видел его, а потом перестал? — Моя сила — как свет: она ослепляет. Одних на большем расстоянии, других — на меньшем. «Скорее уж, не ослепляет, а затемняет», — подумалось Малдану. Он вспомнил, как ребенком нырял на каменистом мелководье и увидел осьминога, который затаился в щели между камнями. Но стоило мальчику протянуть руку к моллюску, как тот выпустил в лицо врагу густое чернильное облако — и исчез. — Но зачем убивать моих слуг? Ты же мог отравить меня одного, у себя в доме, за обедом! Они ничего не знали! — Как я мог отравить тебя у себя в доме после того, как сначала половина базара видела нас за разговором, а потом половина Лахаша — по дороге в мой дом? Что до твоих слуг… ты ведь наверняка рассказал им, как мы с тобой познакомились. Я должен был убить всех людей, с которыми ты говорил после нашей встречи и в которых ты мог заронить подозрения на мой счет. «Хорошо, что я забыл зайти в мастерскую к Кханне», — подумал Малдан. — В Лахаше есть один человек, который подозревает, что я скупаю добро из разграбленных древних гробниц, — продолжал Чернокнижник. — Он мытник князя и повадился, как говорится, вытаскивать чеки из моих колес. Я избавлюсь от тебя, повешу твою смерть, как камень, ему на шею и столкну его в реку. В переносном смысле, конечно. — А чем тебе помешал сын князя? Чернокнижник рассмеялся. — О, Руданхад ничего худого мне не делал и не собирался. — Зачем же ты убил его? — Чтобы никому не вздумалось искать меня в Лахаше. — Что? — Малдан нахмурился, не понимая. — Суди сам, — спокойно объяснил Чернокнижник, — после гибели его сына ненависть ко мне Нгха-Ваушнадима сильнее ненависти всех прочих князей земли. Так в каком городе Полудня меня станут искать в последнюю очередь? Если, конечно, по Лахашу не поползет слух, что Кушуха ма-Куша принял за мурина человек из морского народа, на каковой народ моря по причине его дружбы с лунными демонами обычная магия не действует… — Ты убил человека не потому, что хотел занять его место, не потому, что он тебе мешал, не потому, что он мог раскрыть твой секрет, не потому что, он был дружен с тем, кто мог раскрыть твой секрет — а потому, что ты хотел устроить себе безопасное логово? — Да. Нумэнорец молчал. Его вдруг охватило такое отвращение, что он был готов немедленно и с радостью сменить общество Чернокнижника на общество Владыки Мертвых. — Неужели ты больше ни о чем не хочешь меня спросить? — усмехнулся колдун. — Нет, — произнес Малдан сквозь зубы. — Я услышал достаточно. Чернокнижник вскочил на ноги. — Эй, вы, довольно набивать брюхо! — окликнул он своих людей. — Несите сюда все их вещи: я отберу те, что вы подбросите Кхваи-менне, а остальное сожжем. Он вдруг наклонился и сорвал с руки пленника стальное кольцо-печатку со знаком мастера Гильдии оружейников: в пятиконечной звезде золотой человечек с точкой-головой и раскинутыми в стороны руками-палочками, похожий на тэнгву «йанта». Этим кольцом Малдан гордился куда больше, чем даже найденной им на Острове митрильной жилой. Отойдя к костру, Чернокнижник равнодушно бросил кольцо на расстеленное одеяло Сумадевика. Скоро к кольцу добавились меч, оружейный пояс и кошелек Малдана, оправленный в железо рог и засапожный нож Тахлана, бронзовая пряжка с плаща Сумадевика. В костер полетели одеяла, запасная одежда и съестные припасы. Один разбойник вспорол мешок с мукой и бросил его в огонь. Густое облако муки вдруг вспыхнуло и хлопнуло так, что со свода пещеры посыпались камешки. Разбойники весело заулюлюкали. — Седлайте их коней и бросайте всех троих через седло, — велел Чернокнижник. — Я подниму мертвецов, когда мы доберемся до оврага за усадьбой Кхваи-менны. — Господин, — окликнул его один из разбойников, — тут еще одна сума валяется, вроде тяжелая. — Дай сюда. Чернокнижнику подали рыжую суму из вощеной кожи. Он подошел поближе к ярко пылающему костру и, открыв суму, вывалил ее содержимое на землю. Железная фляга тяжело покатилась по песку. Один из разбойников поднял ее и встряхнул. — Нет, это не вино, там что-то сыпучее… — произнес он с досадой и сунул флягу другому разбойнику. — Эй, ты, что в бутыли? — окликнул Чернокнижник Малдана. — Сухой краситель для тканей, — ответил тот. Чернокнижник покачал головой. — Так ты и впрямь ремесленник, — произнес он разочарованно. — Когда ты увидел мое настоящее лицо, я решил, что ты чародей. И приказал своим людям: — В огонь ее. Фляга тяжело бухнулась в костер, подняв ворох искр. Малдан закусил губу: он уехал из Умбара, не записав рецепт «желтой горечи», и теперь его работа погибнет вместе с ним самим… И тут костер превратился огромный желтый огненный шар, который ударил в свод пещеры и лопнул с оглушительным грохотом.