Не лучший

- Надевай же свой опашень, боярин, на дворе уже сыреть начинает! - Постой... постой, Фёдор Алексеевич, я сам, - заплетающимся языком, слегка смущённый «помощью и заботой» Басманова отвечал князь. - Он сам! - хохотнул Басманов, тряхнув чёрными кудрями. - Он сам! Вот это я понимаю, вот это князь Серебряный! - опьянённый Никита не слышал этих слов, силясь послушно вздеть летник.       Фёдор от души забавлялся, издеваясь над «чересчур правильным», по его мнению, князем. В вино Фёдор ничего не подмешивал, но сам, ещё до прихода Никиты, принял некий отвар, позволяющий сохранять разум в трезвости. Басманов как будто заранее просчитал различные варианты развития разговора и последующих событий, наиболее привлекательным был заключить союз с Серебряным и вдвоём добиться милости государя. Когда Фёдор понял, что просто так князя к себе не расположишь, он перешёл к другому плану. Напоить Серебряного и «повеселиться» с ним — разве не славное это времяпрепровождение? А его дружбу можно получить в это время, причём как по его воле, так и против: Басманов преуспел в искусстве манипуляции. Как именно «веселиться» с князем он не задумывался, предпочитая в таких случаях импровизировать и действовать по ситуации. Однако, он не забыл, как Серебряный отреагировал на слова о возможности надеть женское платье. «Лучше голову на плаху...»       Басманов даже сам себе боялся признаться: лишь косвенно относившаяся к его персоне фраза сильно задела его самолюбивое сердце. Фёдор Алексеевич считал, что всё, что он ни делает, правильно, а если кому-то и кажется неправильным, то он глуп и неспособен поставить себя на его, Фёдора, место. Князь не подразумевал того, что Фёдор труслив или же слабовольно потакает царю во всех прихотях, но именно так были растолкованы Басмановым эти слова. Он мог бы, как и всегда, списать всё на ограниченность и глупость человека, но Серебряный таким человеком не казался. Скорей уж, он представлялся Фёдору бесхитростным и прямолинейным. Басманов не мог объяснить, почему его так раздражает честность и простота в сочетании с отвагой и острым разумом. Возникало острое желание глумиться над таким человеком. В желаниях Фёдор Басманов никогда себе не отказывал.       Сначала надеть на князя летник было лишь невинной, как ему казалось, шуткой. Маленькой местью за слова Серебряного. Князь уже справился с платьем и теперь что-то пьяно бормотал себе под нос. Фёдор накинул на его голову шёлковый платок. - И откуда в моём шатре такая красавица? - наигранно всплеснул руками он. - Гляньте-ка, ребята, да она ещё и хмельная! - Откуда здесь хмельная красавица? - непонимающе протянул Никита. Песенники и прежде едва сдерживали хохот, а теперь не выдержали, расхохотались в голос. - А ну! Оставьте меня с князем, ротозеи! Ну, пошли прочь! - крикнул Басманов, жестом отсылая парней. В его голове начали зарождаться мысли, которые и возбуждали его, и внушали отвращение. Ведь не такой же он, в самом деле. Обидно ему, что за красоту и верную службу царю его Федорой кличут. Оттого он пуще злится и ведёт себя вызывающе. Смотрите! Можете смеяться, коли гнева не боитесь! Наплевать мне на вас. На мораль наплевать, на церковь, на догмы! Наплевать! - Наплевать, - тихо, яростно блеснув глазами произносит Фёдор. Ему больно от осознания того, насколько он одновременно унижен и возвышен. Ему больно от осознания того, насколько чист человек, бессознательно лежащий перед ним, полностью в его власти. Ему больно, но он в этом не признается. Скорей уж, сделает больно другому. Есть в юридической психологии такое понятие: мотив замещения. Он то и стал руководить Фёдором при совершении последующих действий. Свою боль и обиду, которую он не смел излить на государя, боясь потерять и так шаткое его расположение, свою обиду на людей, которые даже если не говорят о нём, но думают с пренебрежением, смотрят косо — не может же убить он всех! - Басманов решил излить на это «воплощение благородства и чистоты» - на князя Серебряного.       Фёдор окликнул своего "гостя", но тот не откликался. Сопит, красна девица. Басманов коснулся его руки. Пальцы князя не такие тонкие, не такие длинные, не такие нежные, как у Фёдора. Да и рука шершава, не пользуется князь смягчающими маслами. И мозолей на внутренней стороне ладони больше. И всё же эта рука изящна. Привлекательна своей простотой и незапятнанностью. Она не прикасалась к цветочным венкам и бабским платьям, но не касалась и государя. Зловещая улыбка искажает красивое лицо Басманова. - Ох и повеселимся мы сейчас с тобою, Никита Романыч! Как пить дать, мой день сегодня. Точнее, ночь. - Мне нехорошо, - князь очнулся, начал тупо разглядывать подушку. Забавный. - Сейчас, солнце моё, сейчас тебе будет хорошо, - шипит Басманов, поудобнее устраивая князя. - Фёдор Алексеич... Зачем это? - ничего более вразумительного Никита произнести не может, когда царский фаворит садится верхом на его колени, кладёт руки на плечи. - А это я, Никита Романыч, кости тебе правлю. В ногах, да и на спине тоже. Надорвался ты, похоже, в битве, если сейчас не поправлю, долго мучиться будешь. Расслабь плечи-то, ишь, напрягся. Чай не пытать тебя буду, расслабься. - Не утруждайся, Фёдор Алексеич, - пытается вывернуться из-под юноши князь Серебряный. Такое положение ему совсем не нравится, и, хоть он под воздействием алкоголя слабо соображает, чует, что намерения у царского фаворита вовсе не добрые. - А мне не трудно, князь ты мой Серебряный, - руки Басманова неожиданно цепко хватают запястья князя и прижимают их к подушкам. Фёдор чувствует, как вскипает в нём желание властвовать над этим человеком. Его князь. Только его, по-крайней мере, на эту ночь. - Не пьян, собака, - дёргается Никита Романович.- Меня опоил. А сам не пьян. Подлая змея! - Нехорошо, князь! Обижаешь меня, а ведь добра я тебе желаю. Тебе спьяну кажется всё. - Не верю тебе, - но дёргается уже слабее. Смирился или опять отключается? - Веришь-не веришь, а всё к одному сведётся сегодня, княже, - эти слова почти отрезвляют Серебряного. - Что ты удумал?       Поцелуй — вот самый лучший, как представляется Басманову, ответ на этот вопрос. Ошеломлённый князь даже не может сначала отстраниться. Басманову нравятся эти губы. В меру полные и мягкие, они ещё хранят вкус вина. Их ещё, Фёдор уверен, никогда не целовал мужчина. Серебряный сама невинность, это туманит разум Фёдора. Нижнюю губу он мягко берёт в свои губы и втягивает в себя, затем отпускает, ожидая реакции Никиты. Когда князь Серебряный понимает, что произошло, он рявкает, как разъярённый шатун. - Содомит! Скотина, мужеложец! Гореть тебе в адском пламени, мразь! - слёзы обиды наворачиваются у него на глаза, хоть он и силится сдержать их.       Басманов хохочет, отпускает его запястья. - Чего ты такой серьёзный, князь ты мой красивый? Тебя целуют, милуют, а ты не рад. Вот странный!       Он ловко уворачивается от руки, несомненно пытающейся наградить его за «милования» знатной оплеухой, и не менее ловко стягивает платок с головы князя. Тот пытается схватиться за саблю, но её, конечно, найти на привычном месте не может. В этот же момент он осознаёт, что на него надето. Некоторое время он молчит, будто пытается понять, не кажется ли ему спьяну. Наконец князь говорит, и голос его звучит удивлённо и печально. -Зачем ты так со мной? За что? - самый неожиданный, самый правильный, но такой нежеланный вопрос. Конечно же, Фёдор найдёт, что на него ответить. - Забавы ради, князь! Тебе не нравится? - Я тебе это припомню, - глядя в глаза Фёдору говорит Никита Романович. - Разве что, когда придёшь просить ещё! - хохочет Басманов.       Слабая ещё рука князя остановлена в воздухе. Мало того, Фёдор, извернувшись, запросто заламывает вторую руку, а затем — совсем немыслимо! - отточенным движением связывает их за спиной Никиты. - И запомни, князь, всё это тебе только снится, - жарко шепчет в ухо Серебряного его противник. - И верно снится, не может быть такого, - слабо бормочет Никита. Почти не возражает, когда к его губам приставляют бутылку с вином. - Пей, сокол, пей, - Басманов прижимает Никиту к себе, наслаждается властью над этим человеком. - У нас целая ночь впереди.       Когда князь теряет сознание, Басманов начинает неспешно его раздевать. Он говорит сам с собой и со стороны кажется, что у него помутился рассудок. - Светлый ты мой князюшка, месяц серебряный. Знал бы ты, какие унижения я переносил, ты бы меня пожалел, да благодарил бы за то, что так добр я с тобой. Руки, правда, я снова тебе свяжу, когда раздену, ты так мне краше кажешься. Думаешь, лучше меня, потому что в летнике не плясал? Потому что в царской опочивальне не бывал? Глупый Никитушка. Я то хоть выгоду с этого имею, а ты по своей наивности лишь меня потешишь, а сам унизишься. Ничем ты меня не лучше. Ничем. Смотри-ка, даже кожа твоя не так бела и нежна, как моя. Но ты хорош, Никита Романович, хорош. Люб ты мне.       Когда князь остаётся в одном исподнем, Фёдор снова связывает ему руки за спиной, а затем любуется своим «князюшкой». Особенно привлекает его внимание широкая грудь мужчины. В Басманове борется желание оставить свои метки на этой девственно-белой коже и желание оставить всё как есть, чтобы князь и правда подумал, что всё произошедшее было сном, и устыдился такого сна. Фёдор находит золотую середину: устраивает князя в положении полулёжа на подушках, садится сверху и покрывает грудь лёгкими поцелуями, руками оглаживает бёдра. Жалобный стон партнёра означает, что тот приходит в сознание. - Где я? - глупо произносит князь. Он ещё ничего не понимает, не помнит последние события. - В моих надёжных, мужественных, сильных руках. Ты ведь хотел, чтобы я перестал быть "женоподобным", верно?       Дальнейшее казалось князю и Адом, и Раем. Он молил Басманова прекратить, но тот только распалялся и действовал более уверенно, если это ещё было возможно. Никита то терял сознание от униженности, нервного перенапряжения, вина, то, очнувшись, звал Фёдора и просил воды. Несчастный даже не мог понять: снится это ему, видится в лихорадке или же происходит наяву. В горле страшно саднило, щёки горели, и в короткие промежутки прояснения сознания князь склонялся к тому, что всё это ему видится в лихорадке. Порой ему казалась черноволосая красавица, ублажающая его поцелуями и руками, и тогда он стонал от наслаждения. Язык, скользящий по его телу, казался смоченной в воде тряпицей. А руки, мнущие, оглаживающие, собственнически и бесстыдно хватающие его за все части тела казались ему сонным бредом. - Перестань! - всхлипнул он, когда в очередной раз его почти довели до самого приятного состояния и отстранились. - Перестать делать что? Делать так? - рука вверх-вниз, вверх-вниз. Пальцы нежные, руки ловкие. - Продолжай, красавица, отблагодарю, - шепчет князь, даже не пытаясь придумать, откуда здесь взяться красавице. - Нет уж, милый, не продолжу, сегодня ты — красавица, - усмехается некто в ответ, и тут несчастного переворачивают на живот.       Фёдору не хочется бесчестить его. Этот человек не возбуждает его так, как может возбудить женщина. Тем не менее, унизить князя он желает всей душой, но следов на нём оставлять не намерен. Князь что-то воет в подушки, Фёдор садится сверху, обхватив бёдрами бока князя, приподнимает его голову за волосы. - Красавица хочет что-то мне сказать? - Это сон, всё сон? - скорее вопросительно, нежели утвердительно бормочет Серебряный. Он даже на миг теперь не может принять реальность и ищет любые объяснения происходящему. - Сон, сокол мой, приятный сон. Открой рот. - не дожидаясь, когда князь выполнит его приказ, раскрывает губы, проникает туда двумя пальцами. Князю не приходит в голову отреагировать. Он словно покорился судьбе, и это не нравится Фёдору. Словно наказывая Никиту, он быстро и грубо двигает рукой, отмечая про себя, как высохло во рту у несчастного и игнорируя саднящую от зубов кожу пальцев.       Ему вновь хочется ощутить эти губы. Теперь они сухие, местами потрескались от его грубых ласк. Фёдор надевает на князя исподнее, с ухмылкой отмечает, что тот всё ещё возбуждён. Ему приятно осознавать, что он, Фёдор, более чувственен, чем князь, но, как ни парадоксально, более сдержан, и потому избегает многих казусов в интимной жизни. Затем он снова начинает целовать князя, страстно, распутно, словно в последний раз. Следы останутся, но ему уже всё равно. Он только рад, полагая, что теперь князь уж точно ничем не лучше него. Фёдор беззастенчиво оставляет свои метки на плечах жертвы: засосы князь может принять за синяки. Басманов легонько шлёпает слабо сопротивляющегося Никиту, его начинает тревожить такая покорность, такое долгое молчание. - Что притихла, красна девица?       Он ничего не слышит в ответ. Взмокший, уставший, но всё ещё неудовлетворённый Басманов прислоняется к стене, тянется за кувшином, наливает воды и жадно выпивает её. Долго молчит, нервно кусая губы. - Что со мной не так, чёрт возьми! - воскликнул наконец он, с ненавистью глядя на всё ещё бессознательного князя Серебряного. Фёдор нехотя развязывает ему руки. Затекли, конечно. Он растирает их, не потому, что заботится о князе, а потому, что хочет занять себя хоть чем-то. Только бы не мысли. - Он не лучше меня, - задумчиво тянет он. - Нет, я ошибся. Даже таким он лучше меня. - с тяжёлым сердцем он одевает князя, даётся это не так просто, как разоблачение. И вот князь лежит на подушках так, словно ничего и не было. Летник и платок спрятаны. Кажется, что князь просто не рассчитал с вином и крепко заснул.        Мирно спит теперь князь. Словно и не постигал его Фёдор: не целовал губы, шею, грудь, плечи. Не ублажал языком самые чувствительное точки на его теле. Не мял бёдра, не шлёпал по ягодицам, не ласкал руками мужское естество.       Басманов понимает: даже если снасильничать Серебряного, овладеть им как женщиной, будь он в сознании или без — он останется лучше него, Фёдора Басманова. Может от вина и обиды, а может от вины за содеянное, но Фёдор вдруг хочет зло плакать. Ему надоело притворяться. Всё, чего он хотел, ради чего он жил — милость государя. И что же? Он презираем народом, а любовь царя оказалась недолгой. Он попал в капкан, который установил сам, создал образ, которого вынужден придерживаться. «Оттого я противен сам себе, что это НЕ Я», - говорит он про себя. «Оттого ненавистен мне Серебряный, что он такой, каким я втайне хочу быть, каким я должен был бы быть, он словно украл у меня мою жизнь... И я не лучше него!». «Если тебе хватило разума и смелости признать это, то ты не безнадёжен,» - говорит голос в его голове. Хотелось бы верить... - Я верю, - хрипло произносит вдруг князь, отчего Басманов едва не подпрыгивает. - Я что, сказал это вслух? - Что? Я слышал только: «Хотелось бы верить». Если хочется верить, то верить следует. Всегда. - А тебе, князь, во что хочется верить? - он почти без труда натягивает на лицо наглую ухмылку, готовясь дерзить на ответ вроде "Верю в Бога". - Я верю в свет в душе каждого человека, - просто говорит Серебряный, и хочет сказать что-то ещё, но Басманов стрелой вылетает из шатра. Он знает, что все ещё спят и на пути никто ему не встретится. Князь Серебряный пусть думает, что хочет, главное - не остаться с ним в этом проклятом шатре. От слов князя Фёдору нестерпимо сильно хочется плакать, а слёзы — настоящие, а не наигранные.... Слёзы это последнее, что он готов показать кому-либо.