stupid mistake, stupid soulmates

Внезапный лай соседской собаки вырывает меня из сна. Твои руки, обнимающие за талию, и закинутую на бедро ногу я ощущаю сразу. И как бы мне не хотелось лечь к тебе и заснуть, но я чувствую себя выспавшимся. Аккуратно выбираюсь из объятий, чтобы не потревожить твой сон, и отправляюсь на кухню выпить кофе и доесть блинчики. На холодильнике висят наши фотографии, сделанные на полароид. Я зависаю, и начинаю рассматривать их более детально. Забавная челка, которая меня всегда веселила, еще маленькие туннели и чистые костяшки пальцев. Ты стоишь в моей толстовке на крыльце моего дома, и ты уже тогда весь такой мой, что мне не верится. Ты тогда был так похож на нее, да и сейчас мало что изменилось. Ореховые глаза, темные волосы и завораживающий смех, в который хочется влюбиться. Если бы не пирсинг в нижней губе, и улыбки были бы идентичными. Слышится звук выкипевшего из турки кофе, я тихо ругаюсь и думаю, что плиту придется мыть завтра или уже сегодня утром. Кофе неприятно-знакомо горчит. Добавляю корицу и ванильный сахар, разбавляя овсяным молоком. — Как ты можешь пить такое? — Линдси смеется, обнимая со спины. — Оставь, я же могу обжечься. — Давай лучше я сделаю? — она перехватывает турку. — Ты любишь овсяное молоко? — Никогда раньше не пробовал. На другой фотографии мы с тобой только познакомились. Ты сидишь рядом и смотришь на меня тем самым щенячьим взглядом, который я замечу лишь через восемь лет. В тот день я сделал ей предложение, а с тобой встретился только через пару часов. Случайно пролитый кофе (на фото даже видно пятно на красной футболке), пара ругательств и проявившиеся буквы G. W. на твоем пальце. Кофе остывает, кухонные часы показывают пять, а за окном светает. Небо прекрасного розового цвета навевает воспоминания о всех встреченных рассветах не с тобой. Она любила рассветы, овсяное молоко, мои рубашки, комиксы и меня. Ты же без ума от закатов, ненавидишь кофе, и это я уже обожаю твои футболки. Иногда мне кажется, что наш мир слишком жестокий, беспринципный и снобский. Почему человек лишь раз за свою жизнь может испытывать любовь? А потом — нет. Как бы он не хотел, но полюбить не сможет. Не сможет влюбиться в улыбку и ореховые глаза. Не сможет полюбить за глупые привычки и хрипловатый голос. Не сможет полюбить в ответ на любовь? Я хочу полюбить тебя, но на моей коже имя давно погибшей прошлой любви. Дурацкие соулмейты, которых ты встречаешь лишь раз. Дурацкая вселенная, которая по ошибке подарила мне двух прекрасных людей. Дурацкая авария, в которой я потерял самое дорогое. Дурацкие инициалы из-за которых я снова могу все потерять. — Может, это ошибка? Не может быть, чтобы у одного человека было две родственные души? — Линдс, я сам видел, как проявились буквы после того, как мы столкнулись. — Это значит… ты теперь уйдешь к нему? — Не говори ерунды. Я люблю только тебя. Родственная душа не значит любовник. По крайней мере, мы не были любовниками тогда. Меня тянуло к тебе, но любил я Линдс, любовью занимался тоже с ней, прожить остаток жизни я хотел с ней. Ты же, я видел, тонул во мне, испытывая постоянную моральную боль. Ох, малыш, ты думал, что это останется незамеченным. Спустя пару месяцев после ее смерти, я переехал к тебе. Началось все с чашки и турки, зубной пасты и пары пижамных штанов в твоем шкафу. А затем я стал засыпать на диване во время наших марафонов фильмов ужасов. Я так не хотел возвращаться в пустую квартиру, где меня ждал холод прошлого и ее глаза, смотрящие на меня с упреком со всех фотографий в доме. Ты же был моим маленьким личным солнышком, дарил тепло и свет. И черт, хоть твои руки были едва теплее трупа, но каждое твое прикосновение разжигало внутри меня пламя. Ты вытащил меня из состояния живого призрака, но полюбить я так и не смог. Твой домик находится на окраине города, и я так влюблен в это место. По утрам я могу выйти на террасу, опереться о перила и наслаждаться кофе и свежим еловым запахом леса. У меня даже есть цикл скетчей этого места, некоторые даже в цвете.  — Уже не спишь? — твой голос выбивает меня из колеи. На тебе одни штаны, и я вижу, что ты подрагиваешь от утренней прохлады. Оборачиваюсь к тебе, слегка улыбнувшись, и ты подходишь ближе и обнимаешь меня. Шею щекочут темные пряди волос, а ледяные руки пробираются под футболку. — Я же говорил, что не люблю этого, — отвечаю я грубее, чем стоило. — А меня? — Ты знаешь ответ. — Черт, Фрэнки, прости. Мне жаль, но я не могу лгать. И я снова вижу, как эти слова тебя ранят. Иногда я удивляюсь, почему ты до сих пор со мной, наивный глупый ребенок.  — Да, точно, — ты нервно сглатываешь и отстраняешься. — Я знаю. В твоих глазах так много печали, причина которой лишь я. Я замечаю, как ты снова смотришь на кольцо на безымянном пальце, скрывающие инициалы моего соулмейта. Мертвого соулмейта, который для меня все равно дороже. Ты устал соревноваться за мою любовь с Линдс, я же вижу, малыш. — Будешь завтракать? Я приготовлю для нас что-то, а потом сгоняю по делам в город, лады? — ты стараешься улыбнуться, я делаю также и киваю. Завтрак состоял из пары бутербродов с индейкой и неловкого молчания. Ты быстро доел и поднялся из-за стола, оставив мне посуду. Мы уже давно жили по правилу «Один готовит — другой моет посуду», равноправие и все такое. Вижу, как ты заходишь на кухню в своих потрясающих кожаных штанах и кожаной куртке. Черт, Фрэнки, противозаконно быть настолько горячим, знаешь? Кротко целуешь меня в щеку и направляешься к выходу. Я кидаю краткое «Осторожно» прежде, чем захлопывается дверь. Спустя пару минут доносится рев твоего байка, и снова наступает тишина. Посуда чистая, на душе гадко. Мысли снова путаются и перескакивают то на Линдс, то на Фрэнки. Сам не замечаю, как начинаю крутить кольцо на пальце. Любопытство загорается во мне, осторожно снимаю его и не могу поверить. На коже выведено совсем тонким почерком две красные буквы F. I. Во рту пересыхает, а сознание медленно плывет. Панически тру кожу, чтобы найти инициалы Линдс, но их нет. На глаза проступают слезы от нахлынувшего осознания, что все эти годы, которые я провел с Фрэнком, я продолжал отрицать настоящее и отчаянно цеплялся за прошлое. Что я чувствовал? Счастье и облегчение. Я хотел тут же набрать ему, сказать то, о чем промолчал сегодня, но я опоздал. Фрэнк сам мне позвонил. Беру трясущимися руками телефон, нажимаю принять, и говорю:  — Фрэнк? Хэй, малыш, я должен тебе сказать… — Вы Джерард? — незнакомый голос не дает мне закончить. Я начинаю дрожать. — Д-да. А-а кто эт-то? — Это врач скорой бригады. Мы везем Фрэнка Айеро в первую больницу Нью-Джерси. Он в тяжелом состоянии, — врач продолжает говорить что-то еще, говорит о повреждениях и причинах аварии, но я дальше не слушаю. Не могу слушать. Мой мир рушится.