***
Они все же устраивают небольшой праздник в гостиной общежития. Скупают полмагазина еды и безалкогольных напитков. Возможно, не лучший выбор для дня рождения, но камбэк тяжело дышит в спину, и об этом невозможно забыть. В любом случае, Гюн считает этот день прекрасным, потому что они едят вместе, вспоминают забавные истории, играют в глупые игры, и Чжухон уже битый час при помощи собственного тела пытается показать дерево, а ни один, казалось бы, трезвый ум, не может понять, что это за тигр такой. Только Чангюну вовсе не до игр, потому что на диване становится непозволительно тесно, когда рука Хосока, сидящего рядом, незаметно для других двигается поперек спины младшего и наконец достигает цели, находя свое место на бедре макнэ. Гюн ерзает, косясь на Ли, а тот невозмутимо подносит бутылку газировки к своим блядски-розовым, пухлым и чересчур манящим губам, а его рука сжимает ногу шатена до белых костяшек. Младший вздыхает, возможно, слишком громко и неестественно, но предвкушение уже до такой степени измучило его, что внизу живота почти болезненно ноет. И то, что происходит в его штанах прямо сейчас, вовсе не располагает к состоянию «в порядке». Еще и эта манящая коробка с чертовым розовым бантом стоит на его кровати до сих пор закрытая. Чангюн опять косится на Хосока. Наверное, зря. Потому что старший прикусывает нижнюю губу, приподнимая одну бровь, будто не понимает, почему щеки макнэ такие красные, а сердцебиение близко к аритмии. Гюн поправляет прядь выбеленных волос, что спадает на глаза вокалиста, и даже тут лажает, потому что руки давно хотят трогать далеко не волосы этого дьявола. Они дрожат и позорно потеют, а от того волоски прилипают к коже, запутываясь еще сильнее. Эти двое и не замечают, что Кихён наконец догадался, что Чжухон показывал дерево, а в гостиной повисла неловкая тишина, нарушаемая только чавканьем Хёну. Минхёк поджимает губы, хлопая в ладоши один чересчур громкий и неожиданный раз, тем самым привлекая к себе внимание мемберов. — Похоже, я сегодня сплю в кровати Хосока, — говорит парень, на что Ли наигранно виновато улыбается, — хотя предложение Кихёна переночевать в репетиционной теперь мне кажется более хорошей идеей. Чангюн закатывает глаза, пока остальные смеются, соглашаясь. На самом деле, хорошей идеей было бы Хосоку наконец переехать к макнэ, а Минхёку занять кровать старшего, но догадаться, почему мемберы не согласились на это, к сожалению, слишком просто. И да, Гюн не думает, что он настолько громкий. Но Хосок почему-то соглашается, что так оно и есть. — Ладно, пора убрать здесь и пойти… — Кихён прокашливается в кулак, щурясь от смеха, — спать. Как бы сказать этому зануде, что шутка не становится смешнее, если повторить ее в тысячный раз, но Чангюн устал от этого. Уже даже не его день рождения, потому что часы уже как двадцать минут назад пробили полночь, но самый желанный подарок он просто обязан получить. И Хосок, кажется, понимает его без слов, наклоняется максимально близко к уху макнэ и шепчет так, что у младшего мурашки отнюдь повсюду. — Я помогу убраться, а ты можешь открыть мой подарок, — он оставляет едва ощутимый, но от того не менее обжигающий поцелуй на мочке уха. — Будь готов к моему приходу. И Чангюн бежит в комнату, едва не спотыкаясь, потому что в штанах уже слишком давно тесно, на улице уже слишком давно ночь, и та чертова коробка уже слишком давно закрыта. Шатен останавливается у самой кровати, внезапно задумываясь о словах Чжухона. Действительно ли там вибратор или, может, что-то более оригинальное? Но зная Хосока, там может быть хоть очередная бутылочка смазки, и Гюн в любом случае будет доволен. Макнэ поднимает коробку, проведя ладонью по черному бархату и задевая пальцами розовую ленту. Она подается, развязываясь и падая на кровать, а Чангюн подрагивающей рукой приподнимает крышку, чтобы хотя бы заглянуть внутрь. И боже, лучше бы он этого не делал. У парня перехватывает дыхание, крышка падает обратно, а Гюн прижимает ладонь ко рту и думает, что со всем этим делать. Он ставит коробку на комод, смотря на нее в неверии. В голове пусто, а сердце опять срывается на аритмию, скорее от понимая того, что произойдет сегодня ночью. Хосок издевается. И он придет совсем скоро, а Чангюн должен быть готов. Он не против найти успокоительное. Шатен набирает побольше воздуха и наконец подходит к комоду, чтобы достать свой подарок. Он кладет крышку сбоку и смотрит на то, что внутри, опять слегка задыхаясь. Проводит указательным пальцем по тонкому белоснежному кружеву, дергает маленький голубой бантик, а потом каким-то сломленным голосом шепчет сам себе: — Стринги, мать его. Действительно, это миленькие женские трусики со слегка завышенной талией и, зная Хосока, отвратительно дорогие. Но Чангюну обжигающе от этого, и он потеет даже слишком, потому что это… горячо. Он поднимает белье, разглядывая его в воздухе, а затем, очень зря, опускает голову и видит небольшой мешочек такого же бархатно-черного цвета, как коробка, и записку, что лежит на нем. Разумеется, Чангюн сначала читает оправдания Хосока.С днем рождения, малыш Я не знаю, как ты отреагируешь на мой подарок. И черт, я даже не подозреваю, готов ли ты к чему-то подобному, но если это так… Обещаю, эта ночь будет лучшей в нашей жизни.
Чангюн верит, и от этого ему становится тяжело внизу живота, уши краснеют до невыносимого, а в голове лишь одна мысль о том, что его ждет. Мешочек увесистый, и это уже не имеет значения, потому Гюн на ощупь отдаленно понимает, что там внутри. Остается лишь открыть его и убедиться, что Хосок настолько развратен, как младший и думал. Он достает холодные металлические шарики, что едва не выпадают из трясущихся рук. Их четыре, и каждый скреплен с предыдущим, а Чангюн будто не понимает, куда именно их нужно… вставить. Он дышит тяжелее, чем до этого, и лишь на мгновение хочет сбежать, а потом видит, что прошло уже десять минут, и Хосок вот-вот вернется. Шатен наспех хватает смазку и бежит в душ, хоть ноги подкашиваются, а Хёнвон смотрит на него, как на умалишенного. Что ж, частично так оно и есть.***
Игрушка ощущается холодом, тяжестью внутри его тела, но Чангюну выть хочется от того, как это ново, как приятно и необычайно. Самый последний шарик задевает комочек нервов, стоит шатену наклониться, чтобы надеть трусики. И ему кажется, что встать он уже не сможет. Парень низко стонет, тут же кусая ребро собственной ладони, чтобы не быть пойманным на таком деликатном занятии. Гюн разгибается, морщась от болезненного удовольствия, наконец натягивает белье, что на его молочной коже и округлых бедрах смотрится намного лучше, чем парень мог ожидать. Белое кружево ложится, словно вторая кожа, а чертова веревочка сзади надавливает на маленькое колечко, что в который раз заставляет шарики внутри разгоряченного тела войти чуть глубже. — Че-ерт, — хрипло стонет Чангюн, вспотевшими ладонями ища опоры на бортиках раковины. Он смотрит на себя в большое зеркало. На свои затуманенные глаза, чуть влажные после душа волосы и губы, что не могут закрыться от частых вдохов. Они пересыхают, и шатен нетерпеливо облизывает сначала нижнюю, а затем верхнюю. Подтянутый живот, как и все еще устланная каплями воды грудь часто вздымаются из-за сбившегося дыхания. А когда взгляд опускается чуть ниже, у Чангюна уже руки чешутся помочь себе. Мягкое кружево обхватывает его возбужденный член, прижимая к телу, а завышенная талия помогает скрыть головку, что краснеет и истекает естественной смазкой. Ему пора идти. Явно пора выходить из чертовой ванной, и заставить Хосока сделать что-то со всем этим. Ох, Чангюн уверен, что Ли знает, как решить его проблему. Шатен накидывает на плечи халат, чтобы не травмировать парней, если они все еще не разбежались по комнатам. Он понимает, насколько все запущено, когда каждый шаг отдается мягким нажатием твердого, донельзя холодного шарика на чувствительную простату. Гюн терпит и идет, как подбитая птица. А еще, боится кончить прямо здесь, посреди коридора, так и не дойдя до своей комнаты и не дав Хосоку шанс сделать это самостоятельно. Но Чангюн сильный, и он может справиться с этим, ведь умудряется терпеть влажного, напряженного и сосредоточенного до боли в пахе вокалиста на репетициях. Значит и чертовы шарики в заднице он выдержит. Дверь подается с легким скрипом, и первое, что видит Гюн, — приглушенный свет торшеров вместо яркого основного. А потом Хосока. С голым торсом, лишь в своих старых, растянутых спортивках. И с прикушенной губой, такого выжидающего и, кажется, уже возбужденного. Он не смотрит на Чангюна, а уделяет внимание лишь розовым лентам в своих руках. Макнэ прикусывает губу тоже, прикрывает глаза и тянется к веревке на халате. — Подожди, — тихо, непривычно низко говорит Хосок, даря Гюну одну из своих хитрых, до боли знакомых младшему улыбок. Это преступление. Заставлять Чангюна ждать, когда его член болезненно дергается только от вида слишком привлекательной, притягательной и, он знает точно, кисло-сладкой на вкус груди Хосока. Глаза младшего опускаются ниже, когда Ли встает с кровати и подходит вплотную, на его пресс, рельефные косые мышцы и гладко выбритый пах там, где штаны до грани приспущены. Он не надел белье, и Чангюн буквально может видеть очертания возбужденного органа, даже каждую, уже знакомую венку на нем. Гюн не делает ничего, потому что Хосок смотрит так, будто не нуждается в его прикосновениях. А нуждается лишь в том, чтобы самому трогать младшего, даже пока на нем огромный халат не по размеру. И у Чангюна перехватывает дыхание который раз за вечер, когда Хосок обходит его, смотрит оценивающе, а затем той самой лентой накрывает уже закрытые глаза. Завязывает нетугой узел на затылке, а затем целует шею макнэ влажно и развратно до ужаса, от чего Гюну крышу сносит, а наружу вырывается первый в присутствии Ли громкий и надрывистый вздох. Ему все еще холодно внутри, а снаружи невыносимо горячо, особенно когда ровные, острые зубки Хосока царапают нежную кожу в местечке, где шея переходит в плечо. Ладони старшего тянутся вперед, с легкостью избавляют халат от туго завязанной веревки, пока губы терзают мочку уха. Не без помощи легких прикосновений Ли халат тяжелым бременем падает на пол, и Гюн вздрагивает то ли от прохлады, что целует его тело роем мурашек, то ли от хосокового хриплого «Ты надел их». Требовательные ладони светловолосого очерчивают острые лопатки, затем изящный изгиб спины младшего и наконец опускаются к пояснице. Длинные пальцы поддевают кружевную ткань, но возвращают ее на место, а затем останавливаются на маленьком голубом бантике, поправляя. Гюн задыхается и где-то внутри просто не может найти себе место, но держится, несмотря на подкашивающиеся ноги и приоткрытые губы. Он отдается ощущениям, видя лишь темноту, и думает, что готов доверить Хосоку каждый миллиметр своего нуждающегося тела. — А… — начинает Ли, и Чангюн уже заведомо знает, о чем тот хочет спросить. — Внутри, — на выдохе произносит младший и неосознанно дергается вперед, когда пальцы Хосока поддевают тонкую веревочку меж ягодиц, от чего та еще сильнее давит на колечко. Гюн слышит от светловолосого что-то тихое, хриплое и матерное, а затем наклоняет голову и выгибается, когда горячие губы опять находят свое место на сгибе плеча шатена. Они терзают светлую кожу, покусывают и засасывают с пошлыми, влажными звуками, а Чангюн впервые позволяет своей руке подняться, запустить пальцы в выбеленные, густые волосы. Он откидывает голову и тихо стонет имя старшего, когда ладони второго до боли сжимают, безусловно, самую привлекательную в мире задницу. Хосок, хвала небесам, понимает, что пора бы сдвинуться с точки «изучения» к точке «действия», и обходит мальчика, беря обе его руки в свои, чтобы помочь дойти до кровати. И когда Ли садится на самый край, голодным взглядом едва не пожирая вздымающийся живот и, о боже, скрытый под белоснежной, уже влажной от смазки тканью возбужденный член младшего, Гюн на совершенно другом, подсознательном уровне запускает обе руки в волосы старшего, оттягивая и слепо простираясь за поцелуем. Он наклоняется, приоткрывая губы и выглядя таким нуждающимся, но Хосок, кажется, издевается. Он клюет младшего вместо полноценного поцелуя, хрипло смеется и просит выпрямиться. Чангюн не успевает обидеться, потому что тут же действия старшего заставляют руки макнэ лишь сильнее зарыться в светлые волосы. Хосок прижимается губами к пупку, обводит его языком, а затем прикусывает нежную кожу, провожая кончиками пальцев мурашки, что разбегаются по телу младшего под тихие звуки его надломленных стонов. — Боже, тебе так идет, — шепчет Ли, нежными прикосновениями оглаживая бедра Гюна, приспуская ткань и тут же возвращая ее на место, — я рад, что тебе понравился мой подарок. — П-пожалуйста, — хрипит Чангюн, поджимая губы, когда Хосок снова дразнит, царапая короткими ногтями его задницу, что подается навстречу прикосновениям совершенно неосознанно. — Что, малыш? — мучает Ли, смотря на Гюна снизу вверх, будто тот через повязку может оценить его хитрый, голодный взгляд. — Сделай уже хоть что-нибудь, — шепчет Чангюн, массируя кожу на затылке старшего, зная точно, что второй едва не мурчать от этого начинает, и этот раз не исключение, — перестань мучать меня. — Желание именинника – закон, — ухмыляется Хосок, и его руки тут же отпускают уже покрасневшую задницу младшего. Они возвращаются на тазобедренные косточки, большие пальцы массируют тонкую, гладкую кожу, под которой виднеются венки, и Ли в этой ситуации тоже жертва. Ему самому болезненное возбуждение бьет в голову невыносимым гулом, и перед глазами лишь пелена, а еще все еще обтянутый кружевами, так соблазнительно возбужденный член. Хосок проводит языком широкую, влажную полосу от основания к головке поверх ткани, чувствуя на ней солоноватый привкус самого Чангюна. Младшего хватает лишь на стон дрожащим голосом и низкое «еще». Хосок улыбается одним уголком своих развратных, желанных младшим губ, и повторяет маленькую шалость, уже лаская основание члена проворными пальцами. Он оттягивает трусики зубами, оголяя лишь покрасневшую, блестящую от влажности головку. Всасывает ее, втягивая щеки и наблюдая исподлобья, как Гюн прикусывает распухшие, покрасневшие губы. Руки младшего живут собственной жизнью: пальцы сжимают его собственные соски. Хосоку не нравится, что они больше не перебирают судорожно его волосы. Не отвлекаясь от тягуче медленных ласк, Ли тянется к рукам шатена, убирает их за спину, заменяя своими. Гладит грудь младшего, требовательно сжимая горошины возбужденных, затвердевших сосков и перекатывая их между пальцами. — Хосо-ок, прошу, — громко, несдержанно выстанывает Чангюн, и старший даже спрашивать не будет, чего именно тот просит. Светловолосый поднимается резко, пугая невидящего Гюна, но тут же заставляет его напрочь забыть обо всем. Затыкает губы неожиданным поцелуем с привкусом Чангюна, терзает измученную нижнюю легкими укусами, а затем проникает языком в чужой рот, устанавливая там свою власть, свои правила. Макнэ только и может, что стонать в поцелуй, открывая губы, впуская властного Хосока и позволяя ему делать все, что угодно, пока руки шатена наконец могут прикоснуться к крепкой груди, твердому прессу, а затем подняться к широкой шее, чтобы обхватить ее, приподнимаясь на носочки и прижимаясь так сильно, будто в попытке слить их тела в одно целое. Хосок развязывает повязку, снимает ее с почему-то влажных глаз, которые Гюн не спешит открывать, увлеченный поцелуем. Розовая лента находит новое применение. Ли обматывает ее вокруг тонких запястий младшего, затягивает туго и слепо вяжет не самый ровный бант. Этого хватает, чтобы, когда Хосок пытается отстраниться, Чангюн ткнулся влажными губами в его щеку со все еще закрытыми глазами и туманным желанием целоваться до смерти. Но у Хосока здесь свои правила. Он толкает Гюна на мягкую кровать, наверное, слишком сильно, но младший ловит такой кайф от того, как мягкий матрас резко прогибается под его телом, заставляя подпрыгнуть. Со связанными руками он кое-как поднимается на колени, выпячивая задницу и прогибаясь, как мартовский кот. Слышит звук шуршащей ткани и оборачивается. Хосок снимает надоевшие обоим спортивки, и Гюн вынужден опять спрятать лицо в подушке, туда же отправляя и собственный блядский стон при виде большого, налившегося кровью члена, что, казалось бы, вот-вот заполнит собой его тело. Хосок любит играть, и ничего не будет так просто, как думается младшему. Матрас прогибается под тяжелым телом, парень становится на колени, облизываясь при виде выпяченной задницы. Или, возможно, при виде того, как тонкая полоска белой ткани едва прикрывает покрасневшую, пульсирующую дырочку и серебристое колечко, что так и манит потянуть. И Хосок делает это. Подхватывает кончик игрушки указательным пальцем и тянет без усилия, что сопровождается низким, гулким стоном и подрагивающими бедрами младшего. Влажная дырочка соблазнительно расширяется, когда первый шарик наполовину покидает тело Гюна, и Ли думает, что это будет слишком просто и быстро. Он проталкивает игрушку назад, даже глубже, свободной рукой придерживая бедра, что начинают дрожать только сильнее. Игрушка давит на простату, и Чангюн подтверждает это тихим хныканьем и руками, что на подсознательном уровне пытаются вырваться из плена розовой ленты. Хосок улыбается как-то совершенно сумасшедше, раздвигая ладонями половинки, а затем наклоняется, сначала обдавая сжавшийся вход обжигающим дыханием, а затем дует прохладным ветерком, что граничит с пытками. Но Чангюн терпит, даже дышит собственным удовольствием, что накрывает его с головой и в котором он, кажется, вот-вот утонет. Горячий влажный язык ласкает гладкую кожу у входа одним кончиком, дразня, пока тонкие пальцы отодвигают трусики. Чангюну плохо, даже головокружительно от того, как слюна Хосока стекает вниз по расселине, смазывая дырочку и наконец капая на простыни. Но затем губы обхватывают чувствительную кожу, всасывая, а язык проникает лишь немного внутрь, встречая препятствие в виде холодных шариков, что уже измучили Гюна почти до потери сознания. И от контраста ощущений, от горячего языка и ледяной игрушки он правда готов свалиться в обморок, но держится, кусая край подушки и умоляя себя же быть немного тише. Но держаться, когда Хосок жадно вылизывает тебя там, стонет от твоего вкуса, что отдается невыносимой вибрацией, просто невозможно, совершенно немыслимо. Чангюн извиняется перед соседями где-то в глубине души, а затем выстанывает имя старшего так громко, так непривычно высоко и надрывно, что стены едва не трескают. Потому что проворные пальцы Ли проталкивают игрушку дальше, хотя казалось, что это невозможно, и она давит на простату с такой силой, что Гюна трясет и выкручивает, а Хосок едва удерживает его бедра свободной рукой и ухмыляется, издеваясь. Чангюн же знает, что старший и сам едва терпит, что он готов кончить так же быстро, как макнэ, едва войдя в его податливое тело, но почему-то тянет, будто эта ночь бесконечна. И да, у Хосока уже получилось сделать ее незабываемой. Он чувствует Чангюна, его мысли и желания, потому что наконец поддевает колечко во второй раз и тянет за него с бОльшим усердием. Первый шарик поддается сразу, расширяя дырочку лишь на мгновение, чтобы с влажным звуком оказаться снаружи. Хосок низко стонет от невыносимо прекрасного вида, когда виднеется уже второй шар. Он смачно целует одну половинку покрасневшей от вечных сжиманий задницы и тянет третий. Чангюну становится теплее и приятнее от мысли, что совсем скоро внутри него будет не твердая игрушка, а более приятный, более горячий член. Он смотрит назад, выгибаясь сильнее, чтобы увидеть сосредоточенное лицо Хосока, на котором застыло наслаждение, удовлетворение, довольство собой. Последний шарик покидает тело Чангюна, открывая вид на красную, подрагивающую дырочку, и Хосок наконец подает голос, хоть и хриплый, едва разборчивый. — Я и не догадывался, — он наконец освобождает запястья Гюна от тугой ленты и переворачивает мальчика, уже похожего на податливое желе, на спину, — что это будет так… горячо. Невероятно горячо. Макнэ прикусывает губу, на которой уже появились ранки, что, вероятно, будут болеть завтра, и смотрит на Хосока так отчаянно, так умоляюще. Он разбитый, влажный и раскрасневшийся до развратно-розоватых щек и приоткрытых, едва движущихся губ. Ли наконец поддевает трусики, освобождая с кружевного плена налившийся кровью член младшего и смачно целуя головку. Он тянет белье вниз, по стройным ногам, стараясь успеть поцеловать каждый сантиметр гладкой кожи. Трусики летят в сторону примерно к штанам Хосока, и светловолосый нависает над своим мальчиком, целует его выпирающие ключицы, а затем приподнимается и смотрит в глаза, будто выжидая. Чангюн будто все понимает, обхватывает руками его шею, царапает влажные, потные плечи и шепчет прямо в чужой рот: — Возьми меня, пожалуйста. Хосок стонет утробно, с вибрацией, а затем целует искусанные губы, зализывает маленькие ранки и бездумно бормочет, какой Гюн красивый. А пальцы старшего подбирают остатки смазки, что вытекают из уже растянутой дырочки, и размазывают ее по члену, увлажняя и подготавливая. Хотя макнэ и так влажный до предела, и такой открытый, с призывно раздвинутыми ногами, которые Хосок закидывает себе на руки, когда головка его члена исчезает внутри горячего, дрожащего от ожидания тела. Ладони старшего до краснеющих следов и ноющей боли сжимают мягкие бока шатена, вдавливают его в кровать. Капли пота падают с волос Ли прямо на грудь Чангюна, и его сосредоточенное лицо вытягивается, застывая в наслаждении, когда младший принимает его полностью, изгибаясь и хрипло умоляя двигаться. Хосок толкается грубо, глубоко и с невыносимым желанием сорваться на бешеный ритм, но вслушивается, с какими звонкими шлепками соприкасаются их тела. И это действует почти так же, как громкие стоны Чангюна, его открытые губы и нахмуренные брови. Ли поднимает бедра младшего выше, точно зная, под каким углом его легче всего довести до края, до высшей точки наслаждения, и Гюн полностью подтверждает это, срываясь на крик, изгибаясь до хруста в позвонке и царапая спину старшего до красных, неровных следов. Хосок склоняется над своим мальчиком, ловит губами его стоны, вздохи и неразборчивые фразы, опускается чуть ниже и вбирает в рот твердый, темный сосок. Посасывает, прикусывает, не останавливая своих ритмичных движений, не переставая наслаждаться тем, как тесно и горячо внутри Чангюна. Как каждый их раз становится прекраснее, чем предыдущий. Ли прикусывает чувствительную горошину, тут же зализывая свою маленькую шалость, а когда Гюн начинает дрожать, не зная, куда деть руки, когда его бедра трясутся, а член дергается, прижимаясь к напряженному животу, Хосок поднимается, ускоряясь и позволяя себе наслаждаться видом раскрасневшегося мальчика. Наслаждается тем, как громко, обильно и внезапно кончает Чангюн совершенно без рук, совершенно прекрасно. Как его трясет после оргазма, как он сжимается вокруг члена Хосока до боли, до исступления. Ли видит, что каждый следующий толчок отдается болью для младшего, и выходит, склоняясь над ним опять, заботливо убирая влажную прядь прилипших ко лбу волос. И макнэ говорит то, от чего Хосок едва не давится собственной слюной. — Кончи мне на лицо. Этого, а еще желания в глазах Чангюна хватает, чтобы старший, без доли сомнений придвинулся ближе. Макнэ нетерпеливо берет головку в рот, тут же втягивая щеки и мыча от привкуса во рту. Хосок знает, как сильно Гюн любит это, и запрокидывает голову, громко и без стеснения выстанывая имя младшего. Он доводит себя рукой, дрожит, как Чангюн чуть раньше, и, кажется, умирает от вида того, как белесые капли покрывают красивое, хоть и уставшее лицо шатена. Как одна стекает к губам, и Хосок подбирает ее большим пальцем, чтобы убрать. А у Чангюна свое виденье, свое желание и другие мысли. Он перехватывает руку старшего, вбирая его палец в рот, посасывая его так пошло и с таким непозволительным наслаждением, что Ли уже готов ко второму раунду. Но веки Гюна кажутся тяжелыми, а на губах застывает удовлетворенная, сонная улыбка. И Хосок готов самостоятельно все убрать, вытереть его прекрасное лицо влажными салфетками, а потом полночи наблюдать за тем, как хмурятся его брови во сне, и терпеть ноги, что вечно хотят переплестись с хосоковыми. И только Ли Минхёк и его глупые идеи могут испортить такой чувственный, совершенно интимный момент. Парень кричит за дверью, вызывая у парочки раздраженный вздох, а затем тихий смех. Все потому, что их жизнь другой быть просто не может. — Готово! Тысяча вон за одно прослушивание, ребятки!