Под запретом

      Синди Лу давно уже не та маленькая девочка. Она не верит в Санту, потому что давно поняла: чудо делаем мы сами. Мама не стала счастливой по волшебству — такой её сделал Гринч, неожиданно нашедший в их доме семью и любовь, которой ему так не хватало всё это время. Синди благодарила все вышестоящие силы за то, что он однажды оказался в их гостиной, провалившись в дымоход. Украл их праздник. Украл их сердца. И ей было совершенно не жаль для него ни сердца, ни любви, ни мамы.       Гринч появлялся в их доме практически каждый день, приводя в порядок свои непослушные зеленые волосы, надевал нелепые галстуки, которые, в прочем, очень ему шли, и безмерно всех любил в этом доме. Синди знала это. Знала, что пусть у них с мамой и не сложилось отношений, он всё равно в любую секунду готов был оказаться рядом, помочь совершенно в любом деле: от готовки до болеющих близнецов.       Синди снова встречала его на пороге, еще с детства это стало только её почетной миссией, ненадолго повисала на его шее и быстро целовала в щетинистую щеку. Гринч кружил её по прихожей, доставал невесть откуда какой-нибудь маленький подарочек и незаметно, чтобы братья не запросили тоже, совал ей в карман толстовки или брюк. Девушка громко смеялась в ответ, вставала на пол и еще какое-то время продолжала стоять, обнимая его, уткнувшись лицом в рубашку. Из своих комнат встречать любимого гостя выбегали близнецы, для них у Гринча тоже всегда были припасены подарки, но Синди он всегда дарил что-нибудь особенное.       Они сидели на крыше дома, привалившись спинами к дымоходу, и любовались августовским звездопадом. Гринч знал, что совсем недавно Синди очень болезненно рассталась со своим парнем, тем самым рыжим пухлячком, с которым дружила в детстве. Ей, очевидно, было больно об этом говорить, поэтому он и не настаивал.       С неба сорвалась и упала очередная особо яркая звезда. Гринч проводил её взглядом и улыбнулся какой-то своей внутренней мысли. — Что загадал? — спросила Синди. — Говорить нельзя, — улыбнулся Гринч и, погладив её по руке, снова отвернулся.       Синди вздрогнула от этого прикосновения, съежилась и застыла. То, что вспыхнуло на секунду у неё внутри, не шло ни в какое сравнение с теми чувствами, которые вызывал у неё бывший. Девушка посмотрела на Гринча, на его умиротворенное спокойное лицо, орлиный нос, седину в висках, которую тот, видимо, плохо закрасил. Она любила его. Любила самой чистой и искренней любовью. Знала, что и Гринч любит её тоже, но слишком благороден, чтобы рассматривать эти чувства под углом похоти и желаний.       Синди шумно выдохнула и положила голову на его плечо. Гринч тут же потерся о светлую макушку щекой и едва уловимо поцеловал. Большего он позволить себе просто не мог, она была под запретом для него.       Его маленькая девочка, которая смотрит на него с надеждой, прося помощи маме, которая тянет его в гостиную знакомиться с гостями, а он стоит: холодный и одинокий, скрывая замешательство и оцепенение под накладной белой бородой.       Такой Синди и останется для него: с нелепыми косичками, верой в чудо и желанием облегчить уставшей маме жизнь хоть немного. Такой беззащитной, но смелой и самоотверженной. Такой доверчивой и бесстрашной. Такой близкой и такой запретной.       Синди берет его за руку, будто невзначай, будто так и надо, и он сжимает её пальцы совсем слегка, будто боится сломать их. Синди слышит, что его большое сердце бьется быстрей и громче.       А Гринч этого, кажется, и не скрывает.