Приоткрытая дверь

Это было сложнее, чем ему показалось сначала. Когда Рамлоу неожиданно (неожиданно для Стива, конечно, которого никто и не подумал поставить в известность) вышел сухим из воды после провала “Озарения”, потому что Фьюри, как оказалось, практиковал “фрагментацию информации” шире, чем Стив мог себе представить, поселиться с ним и с Баки под одной крышей казалось ему хорошей идеей. Потому что Рамлоу сделал то, чего когда-то в сорок четвертом не смог сделать Стив: спас Баки. Потому что Рамлоу был рядом с Баки тогда, когда Стив почти перестал его оплакивать. Потому что Рамлоу нашел в себе силы рискнуть всем, чтобы его вытащить, и это выглядело подозрительно. Стиву отчего-то казалось, что этот хитрый гад просто использовал Баки в качестве пропускного билета в мир нормальных людей, не вскидывающих руку в воздух с выкриком “Хайль ГИДРА”. Ведь фашистские организации славятся именно тем, что из них невозможно уволиться. Во всяком случае, живьем. “Озарение” было лишь поводом “провернуть фарш обратно”, и Стив собирался в этом убедиться. Баки не должен пострадать. Снова. Если для Рамлоу он всего лишь счастливый лотерейный билет, Стив сумеет… Он был уверен, что ему удастся. И вывести Рамлоу на чистую воду, и восстановить отношения с проходящим курс реабилитации Баки, и держать их обоих на виду, чтобы удостовериться: все россказни об их взаимном интересе, стоившем стране миллионов, а ГИДРе и Александру Пирсу жизни — неправда. Вранье. Рамлоу просто изворотливый сукин сын, надо в этом убедиться и как-то попытаться защитить от него Баки. Примерно так думал Стив, настаивая на совместном проживании. Тем более, что Фьюри с присущей ему тактичностью намекнул им, что “так будет лучше для всех”, видимо, тоже не особо веря в то, что люди меняются. И вот теперь Стив сидел на кухне собственного дома и наблюдал за тем, как Рамлоу курит в приоткрытое окно, пока Баки готовит завтрак. Стив старался не смотреть на темный засос на крепкой шее Рамлоу, на вытянутые пятнышки синяков от пальцев левой руки Баки на его пояснице, не представлять себе, как они располагались друг относительно друга, чтобы так разукрасить Рамлоу. Как Баки, сейчас предельно осторожный со своей силой, мог забыться настолько, чтобы оставить следы на своем… любовнике. Они были любовниками, пусть и не акцентировали на этом внимание, почти не прикасаясь друг к другу в личном смысле в течение дня, но после двух недель с ними под одной крышей Стив был уверен — они вместе. Так, как сам Стив не решился сблизиться с Баки тогда, на войне, слишком увлеченный новыми возможностями, слишком захваченный быстрым водоворотом событий, чтобы отвлекаться на что-то личное. Чтобы решиться сказать. Остановиться. Признаться. Принять отказ. Тогда он был уверен, что Баки отшатнется от него, как черт от ладана, и Стив испортит то хорошее, что между ними было. Баки нравились девушки, он непрестанно флиртовал с ними, даже после Аззано, едва живой, прошедший десятки миль своими собственными ногами, он все равно строил глазки молодой медсестричке, встречавшей их в лагере. Кажется, ее звали Милли. Кажется, Стив даже видел ее выходящей украдкой из их палатки. Он возвращался из штаба заполночь, до одури наспорившись с остальными, отстояв свою группу, свое бутафорское звание и выстраданное предназначение, спешил поделиться новостью с Баки, но когда вошел в палатку, тот уже крепко спал, повернувшись спиной. Стив тогда с жалостливой нежностью отметил его худобу, проступающие сквозь тонкую ткань позвонки, острые плечи и ощутил свое желание сберечь. Сделать своим. Иметь на него право. Он тогда досадливо затолкал эту мысль поглубже. Лежал, глядя в плотный брезент крыши палатки, слушая дыхание Баки, умирая от стыда, впервые, пожалуй, понимая природу своей привязанности к нему, своей больной от него зависимости. Рамлоу, видимо, не колебался. Взял свое, невзирая ни на что, ни с кем не считаясь, в том числе и с самим Баки, беспамятным, дезориентированным, нашпигованным препаратами, как современные куры — антибиотиками. И Баки стал его. Он был его, пока Стив растерянно осматривался в новом мире. Он оставался с ним сейчас, несмотря на шрамы, хромоту и тяжелый характер. Теперь, когда у Баки был выбор, он все равно оставался с Рамлоу. — Тебе омлет? — спросил Баки, и Стив понял, что тот обращается к нему. — А? Да. Я сам, Бак, ну правда, — он даже поднялся со своего места, но Баки, его, Стива, Баки, аккуратно толкнул его в грудь, чуть ухмыляясь уголками губ, и поставил на стол тарелку. — Ешь, — коротко приказал он, но смотрел при этом на Рамлоу, будто зная, что тот почувствует. Рамлоу, докурив, обернулся, едва заметно дернул углом тронутых шрамами губ. Они смотрели глаза в глаза, будто переговариваясь, и Стив остро, невыносимо почувствовал свое одиночество. Когда-то они с Баки так же без слов понимали друг друга. Были близки. До войны и плена, до всего того, что потом пошло неправильно. Там, в Бруклине, где Стив, похоже, навсегда оставил часть себя. Они позавтракали молча, но Стив знал, что Рамлоу и Баки соприкасаются под столом коленями. Просто потому что могут вот так, почти открыто сидеть рядом, зная, что Стив знает, но привычки оставались неизменными: никаких объятий, если кто-то может увидеть, никаких поцелуев при свидетелях, никаких прикосновений, выходящих за рамки дружеских. Стив еще раз взглянул на темный след на шее Рамлоу, оставленный припухшими, яркими губами Баки, форму которых он знал наизусть, которую рисовал столько раз, что мог, наверное, повторить с закрытыми глазами, и опустил взгляд в тарелку. Это не его дело. Он теперь бегал по утрам вдвое больше обычного — хотел проветрить голову, упорядочить хаос мыслей, теснящихся в голове, набраться сил, чтобы пережить еще один день первого со времени разморозки отпуска. Ей-богу, он не рвался со службы, но Фьюри подписал бумаги не глядя, напомнив, что у Стива теперь есть личные дела, которые необходимо уладить. Любое напоминание о Баки обжигало изнутри причудливой смесью радости и тоски. Баки жив, он рядом, с ним все в порядке настолько, насколько может быть после семи десятков лет существования. Он здоров, хорошо ест, не просыпается ночью от кошмаров, врачи, ответственные за реабилитацию, довольны прогрессом. Баки проводит с Рамлоу каждую свободную минуту, не бегает со Стивом по утрам. Стал домоседом, увлекся кулинарией и экзотическими приправами, специями и пищевыми красителями. “В наше время такого не было, Стив. То есть было, но не про нашу честь. Столько нового, яркого… доступного, — Баки, забывшись, кладет ладонь Рамлоу на колено. — Мне пока не надоело. Неужели невкусно?” Вкусно. Рамлоу так Баки и говорит, пока Стив вспоминает куриный бульон из тощих синих крылышек, принесенных Баки бог весть откуда — самый вкусный на свете. Руки Баки, все перемазанные маслом, старая растянутая майка, застиранная настолько, что сквозь тонкую ткань четко видны соски, полуразобранный танк, который он вызвался починить, худые предплечья. Сигарета в тонких пальцах, взгляд томный, чуть с поволокой, стакан с трофейным виски, фоном — хор нестройных голосов, Баки такой красивый, что Стив почти решился. Если бы не Пегги… Идеально ровный асфальт послушно ложился под ноги, обутые в удобные кроссовки, утро заливало нежным розовым светом аллеи парка, шумели машины, зеленщик открывал свою лавку на углу, из кофейни пахло выпечкой, и Стив вдруг подумал — хорошо. Что Баки увидел все это. Что может сколько угодно сидеть дома, завернувшись в тонкий плед, вычитывать экзотические рецепты, а потом часами выискивать нужные специи в маленьких лавочках эмигрантских кварталов, свободно вступая с продавцами в разговор на их языке. Что он может жить, дышать, едва заметно улыбаться… любить Рамлоу. Как хорошо, что после всего у него внутри осталось достаточно для этого сил и желаний. Что им там, в ГИДРе, так и не удалось вытравить из него жадное жизнелюбие. Смешливости у него, конечно, поубавилось, но все: и привычка остро, холодно пронзать взглядом, если незаметно подойти со спины; садиться к стене, а лучше в угол; отталкивать Рамлоу чуть что себе за спину, будто Стив может причинить ему вред; подолгу смотреть в окно, будто выискивая цель, — такие мелочи по сравнению с тем, что он есть. Стив, не сумев умереть, первые дни все думал и думал о том, что никогда не произойдет: он не поцелует Баки, не скажет ему, что любит, не нарисует больше с натуры, не заговорит с ним, не, не, не… Судьба или кто там за нее, вернула Стиву самого дорогого человека, пусть с неприятным, чужеродным довеском в виде любовника, но живого. Потрепанного, но не сломанного. Может, подумал Стив, именно потому, что у Баки был Рамлоу там, в ГИДРе, он смог остаться собой? Человеком. Вернуться. И сейчас может готовить пряное мясо в гранатовом соке и жадно ждать его одобрения, заглядывая в глаза, и улыбаясь, когда Рамлоу говорит что-то вроде: “Круть, Барнс, это что за трава?” И Баки, воодушевившись похвалой, принимается рассказывать о базилике и кинзе, рукколе и тимьяне. Может прижиматься к плечу Рамлоу. Класть ему руку на поясницу. Оставлять на нем засосы и синяки. Жить. Стиву тоже пора научиться говорить “Круть” и хвалить Баки. Делать его жизнь комфортнее. Думать о том, как лучше для него. Пусть будет Рамлоу. Пусть, Стив потерпит в своем доме этого ехидно-насмешливого, наглого хромого гада, раз тот обладает недоступной Стиву способностью: делать Баки счастливее. Купив какой-то редкой травы у не по-утреннему бодрого зеленщика, Стив прихватил капкейков, карамельную добавку в кофе и пошел домой. Он принял решение и отступать не собирался. *** Стив ехал домой, решив не оставаться на базе после срочного ночного совещания, ради которого его выдернули из отпуска — хотел утром спокойно позавтракать, хваля омлет Баки. И хлеб с рукколой, который он поставил с вечера. “Это итальянский рецепт, Стив, тонкие дрожжевые лепешки, выпеченные в духовке, сверху сыр и руккола. Нет, не как пицца, глупый. Лучше!” Стив поймал себя на том, что с удовольствием возвращается в свой дом. К Баки. Рамлоу, старавшегося не лезть под руку, он почти перестал замечать. Ну, или сам себе говорил, что не замечает. До первого случайно неслучайного соприкосновения пальцев, до едва заметной солнечной улыбки Баки, доходящей до глаз, собирающейся лучиками в уголках, до его полуспущенных домашних штанов, открывающих не только ямочки на пояснице, но иногда и начало “развилки” между ягодицами. До всего того, что принадлежало другому, терпеливо, без особой трепетности им культивируемое, взращиваемое заново. Стив неплохо знал Рамлоу до всей этой кутерьмы с “Озарением”, конечно, только по работе, но сложно совсем не знать человека, с которым бок о бок проводишь шестичасовые перелеты и недельные миссии, которого видел спящим, с похмелья, злым, расстроенным, но чаще — все таким же невыносимо, мягко насмешливым и острым на язык. Рамлоу был из тех, кто никогда не сдается, барахтается до последнего, гребет против любого течения, пока не упадет от смертельной усталости, зачастую сразу после того, как выбрался на твердый берег. Это не раз и не два восхищало Стива в той, другой жизни, в которой еще не было ни ГИДРы, ни Баки, ни непримиримых противоречий, вызванных тем и другим. Теперь это его упорство, подспудная, упрямая терпеливость, когда напрягаешь все силы и держишься, держишься, сколько понадобится, потому что ты не один, потому что у тебя есть “свои” — скорее, раздражала. Баки был своим. Стив, скорее всего, и не был им никогда. Хайль ГИДРА. Свет в доме не горел, и Стив применил все свои навыки, чтобы бесшумно пробраться к себе — Баки спал чутко и, проснувшись посреди ночи, потом долго ходил по дому, а иногда и вовсе не ложился до следующего вечера, несмотря на все уговоры и мягкую настойчивость Рамлоу. Баки тоже умел быть упрямым. Дверь в “их” спальню оказалась приоткрытой, в окно ярко светила луна, и звуки, доносившиеся из комнаты, не оставляли возможности двояко истолковать происходящее, а Стив, сосредоточенный на том, чтобы не наступать на половицы, которые могут скрипнуть, слишком поздно заметил опасность. Откровенно говоря, он обратил внимание на то, что происходит, когда уже было поздно: он как дурак застыл у приоткрытой двери в спальню. Он хотел уйти, правда. Никогда не испытывал желания намеренно причинять себе боль. Но ноги будто приросли к полу, он стоял, почти не дыша, надеясь, что в коридоре достаточно темно, а Баки слишком занят, чтобы обнаружить его присутствие. И Баки действительно был занят. Стив видел обе его руки и колени, слышал его сладкие, долгие выдохи, перемежавшиеся тихим: “Брок, Брок, детка, господи боже”. Рамлоу был сверху, спиной к Стиву, плавно поднимал ягодицы, между которыми — Стива пробрало жаркой дрожью — медленно исчезал масляно блестевший член Баки. Толстый настолько, что Стив, сглотнув пересохшим горлом, на мгновение даже пожалел Рамлоу, хотя тот точно не производил впечатление несчастного. Стив стоял и пялился на руки Баки, сжимающие белую задницу его любовника, на смуглую широкую спину, на контрастно проступившие на ней бугры мышц и шрамы, на темноволосый затылок и руки, обнимавшие сидящего Баки за шею. “Поза бабочки”, — некстати вспомнил Стив и покраснел еще больше, мучительно ощущая болезненное возбуждение, хватая горячий воздух пересохшими губами и из последних сил борясь с желанием прикоснуться к себе. Он не будет ласкать себя, представляя Баки. Не здесь, не в коридоре. Надо уйти. Надо сделать над собой усилие и дойти до спальни. Он сверхчеловек, он сможет. — Мед… леннее, — простонал Баки, и его голос звучал неестественно тонко, умоляюще, и у Стива нестерпимо, болезненно запульсировало в паху, член неприятно заломился, но пошевелиться он просто не мог, не тогда, когда Баки, как молитву, шептал: — Так медленно, как только сможешь, пожалуйста… господи, да. Можно не спешить. Никто нас не застанет. Я не потеряю тебя. Детка, я тебя… Стив задохнулся от горькой радости за Баки, от жара, прокатывавшегося под кожей волна за волной, от тяжелой пульсации члена, от привкуса крови во рту — наверняка прокусил губу, силясь удержать стон — от всего сумасшествия ситуации. Баки стонал в голос, крича, как животное, все сильнее, резче насаживая любовника на член, пока не завалил его на спину, кусая шею, жестко, почти жестоко трахая, но Рамлоу лишь хрипло, тяжело выдыхал, продолжая обнимать за шею вытянутыми руками. Баки запрокинул голову, весь облитый лунным светом, и Стиву показалось, что тот сейчас завоет, как волк во время гона, но он, мелко вздрагивая всем телом, замер почти неподвижно. — Давай, Брок, давай со мной… Я могу… Я подожду тебя… Рамлоу, свесив голову с кровати, подставил ему беззащитную шею, всю изрытую шрамами, и быстро, жадно задвигал кулаком там, внизу, в тени, милостиво прикрывшей его член от Стива. — Давай, — прохрипел он, и Баки натянул его на себя, размашисто двигая бедрами, хрипло вскрикивая на каждом толчке, пока тонко, сипло не завыл на одной ноте, крупно вздрагивая всем телом, повторяя что-то вроде “детка, детка, детка, да, боже мой”, и упал на Рамлоу сверху, целуя, целуя его лицо, шею, плечо, приоткрытые губы, и Стив ослеп от собственного оргазма — мир выгорел добела, стон едва удалось затолкать обратно в горло, он трясся, как в лихорадке, ни разу к себе не прикоснувшись, и последней связной мыслью было “пусть он ничего не узнает, господи”. Очнулся он уже у себя в спальне, около кровати. Щеки пылали, в паху липко, противно тянуло. Взглянув на свои трясущиеся руки, Стив ушел в душ, пытаясь себя убедить, что он ни в чем не виноват — надо закрывать дверь — и зная, что это чушь и малодушие. Он мог уйти. Он должен был уйти. Он не мог сдвинуться с места и кончил, наблюдая за тем, как Баки трахает Рамлоу. Он псих. Это больше не повторится. Это не должно повториться ни при каких условиях. Ему понравилось. Он хотел смотреть и хоть так чувствовать себя сопричастным чужому счастью. Счастью Баки, которое Стив так и не решился ему дать. *** Утром он малодушно долго лежал в постели, измученный бессонной ночью, невыспавшийся и несчастный. Прислушивающийся к каждому шороху в доме. Ему то и дело казалось, что Баки и Рамлоу снова занялись сексом, только очень тихо, и до него доносятся стоны, звуки поцелуев, едва различимое потрескивание пружин. Стив сходил с ума. Это нужно было прекращать. Надо постараться вести себя как обычно. Не краснеть от одного взгляда на Баки, наверняка расслабленно-томного после ночи. Вылюбленного. Счастливого. Довольного жизнью и сооружающего очередной монстроомлет. Или поджаривающего сосиски. И бекон. Есть хотелось, вставать придется все равно. — Проснулся? — Баки бесшумно приоткрыл дверь (у Стива никогда так не получалось, скорее всего не вышло и прошлой ночью, вот черт!) и просунул голову в образовавшийся зазор. — Долго держали на базе? Хвала небу, он не знает, во сколько Стив вернулся. От облегчения он длинно выдохнул, настроение сразу поползло вверх. — После полуночи, — не соврал он. — Даже, наверное, ближе к утру, — он зевнул и потянулся. — Старался тебя не разбудить, и раз ты ничего не слышал, мне удалось. — Брок вчера в доме петли у всех дверей смазал, — усмехнулся Баки. — Так что да, удалось. Ты растешь над собой, сопляк. Перестал быть слоном в посудной лавке. Стив кинул в него подушкой, но Баки, рассмеявшись, закрыл дверь, потом снова приоткрыл ее. — Завтрак на столе, суперснайпер Роджерс. Мы хотим пройтись сегодня, Брок какую-то лавку редкостей откопал, ты с нами? Представив себе, как он много часов подряд таскается за Баки, разрывающимся между ним и Рамлоу, контролирующим каждое движение, чтобы не акцентировать внимание на их близости, той самой, которой они так увлеченно предавались ночью, Стив подавил желание накрыть голову подушкой и ответил: — Другие планы. — Она хорошенькая? — привычно спросил Баки, дурашливо приподнимая брови, и Стив так любил его в этот момент, что нашел в себе силы улыбнуться: — А то. Шик-блеск. — Надеюсь, мы не о работе, а? — Я сейчас спущусь, — пообещал Стив, надеясь, что Баки не будет настаивать на совместной прогулке — день в обществе Рамлоу он не выдержит, не после того, что видел ночью. — Кофе есть? — Брок варит. Жду тебя. Баки говорил “мы” и “Брок” легко, будто Брок всегда, с самого начала был частью этого ”мы”, но Стив каждый раз ловил себя на легком раздражении. Для него “мы” осталось неизменным и к Рамлоу не имело никакого отношения. Баки был. И то, что у него изменились приоритеты — норма жизни. Рамлоу действительно варил кофе и повернул голову, когда Стив вошел на кухню. Баки нигде не было. — Вышел в кондитерскую, — на незаданный вопрос ответил Рамлоу, и Стив впервые, пожалуй, за все время их вынужденного совместного проживания, задумался о том, что чувствует вторая сторона. Рамлоу никогда не проявлял агрессии по отношению к Стиву, чаще молчал и никогда не вступал в разговор, если его не спрашивали. Это было странно, потому что по работе тот был во все бочки затычкой, ожесточенно спорил, не переходя границ, высмеивал и гнул свою линию. Рамлоу был упрямым, и Стив вдруг подумал, чего ему стоило вот такое ровное, почти безупречное поведение в чужом доме. Ради Баки. Рамлоу тоже умел наступать себе на горло. Стив привычно отмахнулся — Рамлоу просто старался не злить негласного тюремщика, чтобы не лишиться большего. Чего? Баки уйдет вместе с ним. Стив понял это с той же оглушительной ясностью, с которой ему открывались обычно некоторые подробности операции, неочевидные на первый взгляд. “Возможные проебы”, как говорил Рамлоу в той, прошлой жизни, в которой Стив любил работать с его группой. В этой у Рамлоу и группы-то никакой не было. В этой у него со Стивом один Баки на двоих. — Спасибо, — сказал он, принимая кофе, и Рамлоу дернул вдруг подвижной бровью, Стив даже приготовился к очередному заряду сарказма, но Рамлоу, видимо проглотив все свои “Да неужто пресветлый Кэп вдруг заметил мои скромные труды по его обслуживанию?”, лишь кивнул и отошел к холодильнику. — Булки это хорошо, как и омлет, но… — Давай я сам, — вдруг предложил Стив, обычно приходивший к уже полной тарелке. — Что? — Рамлоу смотрел скептически, даже не думая убирать свое невысокое мнение о кулинарных талантах Стива с лица. — Я блинчики пожарю. Рамлоу закрыл холодильник и сел на место. На его изборожденном шрамами лице читалось “Благоговея, жду”. Стив не раз слышал от него эту фразу. Она означала, что Рамлоу не верит в способности командования, но так как он птица подневольная, то уже купил попкорн и посмотрит, что из этого выйдет. Стив закусил удила, достал глубокую миску и шесть яиц, хотя ему никто ничего вслух не сказал. — О! — закричал Баки из коридора. — Боже, Роджерс со сковородкой, чудны дела твои, господи! Это что, блинчики по рецепту тети Сары? Я их не ел лет… лет сто, — закончил он другим тоном, понимая, что ступил на тонкий лед их прошлого. — Значит, я не зря прихватил клубничный джем. Дет… Брок, ты не помнишь, куда я вчера убрал ту мелкую миску? Рамлоу молча поднялся, мимолетно коснулся поясницы Баки, скользнув ладонью под легкую куртку и возможно даже под незаправленную в джинсы футболку, — всего мгновение, но Стив тут же вспомнил, как Рамлоу обнимал Баки за шею, как гнулся под ним, принимая, отдаваясь. Он же не покраснел? Баки улыбнулся Рамлоу одними глазами и взял чашку, которую тот достал с полки, и, принимаясь болтать, смотрел, как тот, прихрамывая, возвращается на место. У Рамлоу было сильно повреждено сухожилие правого колена, сустав тоже пострадал, но Стив, глядя, как цепляется за него Баки, настоял, чтобы к нему применили инновации, бывшие в распоряжении у ЩИТа — игрушки Баки должны быть высокого качества. Со шрамами делать ничего не стали, как и с сухожилием — жизни это не угрожало, но теперь Стив видел грустную нежность, с которой Баки смотрит на хромоту своего любовника, и вдруг подумал о том, что будет с ним, с ними со всеми, если хромой Рамлоу не сможет ловко увернуться или быстро убежать от угрозы, которые липли к Стиву, будто он был проклят. Баки не переживет. С хромотой Рамлоу надо было что-то делать. Баки не отказался бы от него и от одноногого, а потому надеяться (Стив вдруг со стыдом понял, что надеялся), что Баки надоест непривлекательный увечный хэндлер, было глупо. — Мне Хелен вчера рассказывала о своей новой машине по восстановлению тканей, — сказал Стив вслух, и Баки замолчал на полуслове. Рамлоу уставился на него так, будто вообще не ожидал, что Стив говорящий. — Ей интересен случай Рамлоу. Я обещал с тобой поговорить, — Стив взглянул на Рамлоу, прищурившего глаза. Хелен действительно говорила с ним, но впервые это было не вчера, а сразу после первого курса реабилитации. Стив тогда обещал подумать, но решил, что и так сойдет. Не заслуживал предатель возможности восстановиться почти полностью. — Правда? — с надеждой спросил Баки, заглядывая в глаза, и Стиву стало стыдно. — Барнс, — тихо, с предупреждением произнес Рамлоу, будто за поводок потянул, и Стив подавил тут же вспыхнувшее раздражение. — Правда, — ответил Стив. — Если хочешь, я ей позвоню. — А чего хочу я, у меня спросят? — встрял Рамлоу, и впервые, пожалуй, Стив его узнавал. Мудак, как он есть. — Барнс, не… не проси. Понял? Не надо мне нихуя. Не отпадает и ладно. Баки поджал яркие губы, и Стива окатило изнутри виной, как кислотой. Баки был готов просить. Просить его, Стива, за Рамлоу. Унизиться, если нужно, как в больнице, когда Стив был готов придушить Рамлоу голыми руками, еще не зная всего. И просить-просить-просить. Сколько нужно. Когда все стало настолько неправильно? — Правда, — Стив положил руку Баки на живое плечо и вдруг, не выдержав, прижал его к себе, такого теплого, родного, живого, господи, живого, бог с ним, с Рамлоу, пусть бегает на обеих ногах, лишь бы Баки не смотрел, как тот хромает. Не просил. Никого, никогда. — Я ей позвоню. Уговори своего… Рамлоу сам. Хорошо? — Хорошо, — в шею ему сказал Баки. — Спасибо. — Прекрати. Я все помню, Бак. От тебя могло что-то ускользнуть, но я помню все. Тебе не нужно просить. Я сделаю для тебя все. — Блины сгорят, — подал голос Рамлоу, странно глядя на Стива. — Мать Тереза, — тише прибавил он, и Баки, отлепившись от Стива, цыкнул на него, а потом подошел и взлохматил тщательно зачесанные волосы, делая похожим на злого ежа. — Стив, тебе помочь? — Я сам. Сейчас все будет. Настроение поднялось до небес. Все-таки поступать правильно было приятнее, чем поддаваться не самым лучшим желаниям. *** Рамлоу прооперировали на следующий же день. Глядя на то, как Баки неподвижно сидит, уставившись в одну точку — четко в середину раздвигающихся дверей в операционную, неприятно напоминая о первых днях реабилитации, Стив безуспешно пытался себя убедить в том, что даже если кто-то при Баки упомянет, что Рамлоу могли прооперировать сразу после восстановления коленного сустава, то Баки ему простит. Нет. Понять поймет, но простить не сможет. Точно так же он когда-то не умел прощать за Стива. Самым удивительным было то, что Рамлоу, хотя и был в курсе причины, по которой ему не восстановили сухожилие сразу, тоже ничего Баки не сказал. Стив не мог взять в толк, почему он утаил от Баки, что это именно Стив распорядился “восстановить по усеченной программе”, трусливо прикрываясь финансовыми интересами ЩИТа. Не мог, пока не понял: Рамлоу тоже исходил из интересов Баки, не хотел его разочаровывать в Стиве. Не хотел, чтобы тот просил. У Стива до сих пор сжимались кулаки, когда он вспоминал, как приковылял в госпиталь к Рамлоу, сам еще не вполне здоровый после “Озарения”, и увидел Баки. Его, Стива, Баки, держащего Рамлоу за руку. Стив помнил, как обнимал его, повторяя, как заведенный “Баки, Баки”, а тот, явно не до конца понимая, кто такой Стив, но чувствуя, что тот из руководства, принялся отчаянно, униженно просить за Рамлоу. И Стив сдался. Сдался еще до того, как узнал, что Рамлоу переметнулся к ЩИТу гораздо раньше. Сдался, потому что был перед Баки безмерно, непростительно виноват уже в том, что не согласился сразу. Заставил повторять “Пожалуйста, пожалуйста спасите его. Он того стоит. Я что угодно…” — Пойдем выпьем кофе, Бак, — Стив сел рядом с Баки и осторожно положил руку ему на плечо. — Хелен мне сразу позвонит. Они не закончат раньше, чем через час. — Он всегда был рядом, когда меня обслуживали, — тихо, хрипло ответил Баки после паузы и впервые за долгое время моргнул. — Брок. Поначалу безымянный. А потом его бросили мне, как кость, заметив, что я реагирую на него, пытаюсь защитить. Увеличение эффективности. Не нужно было бить шокером меня, достаточно было ударить его, и я делал все, что требовалось. Десять лет назад он был таким деткой, пытающимся казаться волком, что однажды я не выдержал. Меня заклинило, я не мог найти способ выразить все то, что он поднимал во мне, всю ту жаркую муть, и я просто… Тебе не понять, Стив, ты для этого слишком правильный. Я брал его, мял, не особо рассчитывая силу. Мне хотелось его сожрать. Он тогда был слишком самонадеян, обращался со мной как с ручным киборгом, нарушал некоторые инструкции, и я сорвался. Я даже не знал, что делать, не помнил, не понимал, что хорошо должно быть не только мне. Что вторая сторона должна быть согласна. В голове стоял сладкий красный туман, и никто, никто не мог отобрать у меня добычу, отогнать, запретить мне касаться его. Я, — Баки потер пальцами глаза, как будто удерживая слезы, и у Стива сжалось сердце, — почти сломал его. Был сильнее и слишком потерялся в новых, сладостных ощущениях. Стив, я не могу его потерять. Я тогда почти сделал это. По своей вине. — Бак. — В следующий раз он был готов. Сказал: “Солдат, еще шаг, и я прострелю тебе колени. Глядишь, игривости поубавится. В кресло захотел?”. Я бы и с простреленными коленями… Остановило меня не это. А то, что я понял — он не хочет. Ему противно, он меня боится. Самому важному существу противно ко мне прикасаться. Я вспоминаю то ощущение каждый раз, как чувствую, что срываюсь. Спасибо, что помог ему, Стив. Если бы я мог дать ему все, чего он заслуживает. Сам. — Бак, — у Стива почти пропал голос, в голове стало тесно от мыслей, от ужасных картинок, от того, что все оказалось совсем не так, как ему виделось. — С ним все будет в порядке, обещаю. Даю слово. Пойдем, выпьем кофе, съедим что-нибудь. Операция продлится несколько часов, и Хелен мне сразу позвонит. Там ничего, что угрожало бы жизни. — Наркоз, — только и сказал Баки, закрывая, наконец, глаза и позволяя себя обнять. — Сердце. — Никакого наркоза, местная анестезия. Что? Мне Хелен сказала. Твоего Рамлоу еще лопатой не добьешь, ей-богу, я с ним дрался, я знаю, о чем говорю. Пойдем, — Стив потащил его из кресла, и Баки неожиданно легко поднялся, фыркнул ему в шею и крепко обнял, еще раз едва слышно прошептал: “Спасибо”. Чо позвонила только через три часа, за которые Стив успел изучить коридор медблока в подробностях: сто шагов вдоль, четыре поперек, пять между диваном и кулером, двадцать один — от дивана до кофейного автомата. Баки, когда не смотрел на дверь, крутил в руках телефон, пил кофе, который приносил ему Стив, и молчал. Будто и так сказал больше, чем собирался. Стив не хотел думать о том, что произошло десять лет назад, но мысли все равно лезли в голову, перекликаясь с услышанным (подслушанным!) той ночью. Все эти “я подожду тебя, я смогу” и “давай вместе”. Стив представить себе не мог, как Рамлоу простил Баки, тогда еще беспамятного. Как Баки живет с воспоминанием о том, что причинял ему боль. Как Рамлоу, которому вряд ли удалось скрыть последствия, все равно остался при Баки и все-таки заработал репутацию, на которой если и были пятна, то совсем иного рода. Не понимал, как после всего между ними стало возможно то, что он видит сейчас, — глубокая, крепкая привязанность, сродни той, которой сам Стив был прочно приделан к Баки. Телефон в руках у Стива ожил, и Баки вскинулся на мягкий звук рингтона, как гончая, заслышавшая охотничий рог. — Все в порядке, можете заходить, — отрывисто произнесла Хелен. — Ты ко мне, а Барнса в палату отправь. — Спасибо, Хелен. Ты у себя? — Нет, я в ординаторской. Третья дверь. Палата в тупике в конце коридора. Баки уже был на ногах, когда Стив положил трубку. При его слухе можно было быть уверенным, что он все слышал, поэтому Стив просто толкнул пикнувшую дверь и зашел первым. Хелен стояла у большой светлой стены, по старинке увешанной обычными рентгеновскими снимками — в некоторых вопросах одна из самых прогрессивных докторов была на удивление консервативна. — Вот, посмотри, — она ткнула куда-то в сплетение белесых линий и четко очерченных костей, в которых даже Стив узнал коленный сустав. — Воспаление суставной сумки. Я не знаю, как с таким вообще можно ходить. Надеюсь, ты понимаешь, что был неправ, когда отказался от операции. Если бы мы провели ее сразу же, неприятных последствий можно было бы избежать совсем. Стива укололо виной. Снова. Кажется, это чувство стало основным в его жизни. — Он сможет ходить? Хелен посмотрела на него, сузив и без того неширокие глаза, и раздумывала долгие несколько секунд. — Конечно. Но мне пришлось вырастить ему некоторые ткани заново. Это полностью перечеркнуло сделанное на первом этапе. Как это говорится? Сизифов труд? — Хелен, тогда ты мне сказала, что… — Воспаление. Неужели он не жаловался? Стив сколько ни вспоминал, не смог припомнить ни единой жалобы. При мысли о том, что было бы с Баки, привези он Рамлоу в госпиталь с температурой и необратимыми последствиями в суставе, потому что Рамлоу — упрямый гордец, а Стив — ревнивый идиот, во рту скопилась горечь. — Нет, — ответил Стив, вспоминая, как походя отмечал, что по утрам Рамлоу хромает как будто сильнее. — Но я должен был заметить, ты права. Я оплачу… — Операция экспериментальная, деньги на нее выделит мой фонд. Я лишь хотела, чтобы ты знал, что этого всего можно было легко избежать. — Я хочу, чтобы ты осмотрела Баки, — с беспокойством ответил Стив — совестью он успеет измучиться позже. — Я сама хотела предложить. Не думаю, что с его плечом может случиться что-то хуже, чем уже случилось, но проверить не помешает. Она с щелчком сняла снимки и погасила световой экран, на котором их просматривала. Стив воспринял это как знак, что разговор окончен. В палате Баки улыбался впервые за последние сутки, а Рамлоу хоть и выглядел бледнее обычного, но ухмылялся так же нахально, как и всегда. — Бак, Хелен хочет осмотреть твое плечо. — Я был у нее… полтора месяца назад, — тут же заупрямился Баки, который со времен ГИДРы терпеть не мог все медицинские манипуляции без исключения. — Марш на осмотр, — приказал Рамлоу, и Стив в который раз понял, почему тот вечно командовал, даже когда официально группа подчинялась Капитану Америке. Потому что даже такой: слабый после операции, явно испытывающий если не боль, то дискомфорт, он производил впечатление человека, привыкшего, что его приказы исполняются тут же, без лишних препирательств. — Давай. Кругом, шагом марш. — Есть следовать на осмотр, — Баки нежно потерся лицом о его плечо, впервые, пожалуй, позволяя себе при Стиве настолько личные проявления привязанности, и вышел. — Что, Роджерс, не сдохну? Вот незадача. Стив посмотрел на Рамлоу, измученно-бледного, даже как-то исхудавшего за последнее время, на то, как он пытается облизать сухие губы, и, взяв с тумбочки бутылку с водой, открутил крышку. Соломинка уже была внутри. — Пей, — приказал он. — И давай, наконец, поговорим. — Ну, валяй, — Рамлоу жадно осушил половину бутылки и дернул уголком иссеченного шрамами рта. — Мне сказать особо нечего. — Цензурно, — не удержался Стив, и Рамлоу знакомо, мягко фыркнул, как в те времена, когда они работали вместе. ГИДРа уже тогда стояла между ними, и Баки уже тогда… — Сечешь, — хрипло ответил Рамлоу, пока Стив пытался вспомнить, когда они в последний раз разговаривали. Выходило, что во время последней миссии до “Озарения”. Потом все их беседы сначала сводились к обвинительному монологу Стива, а потом плавно перетекли в бытовые “передай соль” и “хороший кофе”. — Давай договоримся, — начал Стив и понял, что не знает, как продолжить и что конкретно предложить. — Жить без конфликтов. — Да я вроде с тобой не ссорился, — Рамлоу отставил бутылку на тумбочку и, сцепив пальцы в замок, уставился на него без обычной насмешки. — А если ссышь, что я Барнсу скажу, какая ты ревнивая задница, как надеялся на то, что я сдохну или надоем ему со всеми своими болячками, и он меня вышвырнет, так я не буду. У него печалей без этого хватает. Ты у нас совестливый, теперь места себе не найдешь, а ему такого не надо, верно? Знать, что и его безупречный дружок не без дерьма внутри, как остальные простые смертные. — Рамлоу. — Проехали, Роджерс, я не в обиде. Тебе реально не за что любить меня до гроба, башку щитом не снес — и на том спасибо. Не лезь в наши с Барнсом личные дела, и я по-прежнему буду обходить тебя по широкой дуге и затыкаться на полуслове каждый раз, как хочется прокомментировать твою кислую рожу по утрам. — Можешь не затыкаться, — вздохнул Стив, понимая, что с Рамлоу просто не будет. Слишком они затянули с этим разговором. И слишком мало выбирал выражения сам Стив, озвучивая условия, на которых подпустит “грязного предателя” к Баки. — Слушай, давай не усложнять. — С чего вдруг перемены? — Рамлоу вздернул бровь, снова становясь собой прежним. — Прям благодать божья. Операция, разрешение говорить словами через рот, а не молча готовить завтрак твоей сиятельной заднице, чтобы Барнс смог поспать лишние минут пятнадцать, и кухню не пришлось полдня пидорасить, если вдруг Ваша Охуенность снизойдет до готовки своими ручками сахарными. Так что, Роджерс? Хули происходит? Тревожусь я, когда чего-то не понимаю. — Баки любит тебя, — будто это было ответом на все вопросы, произнес Стив. Рамлоу закатил глаза и закинул руки за голову. — Аллилуйя. Стив Роджерс и день невероятных открытий. Пиздоглазость попустила? А как же все твои “это все коды”, “это стокгольмский синдром” и “мы тебя вылечим, Бак”. Стив не упоминал о “вылечим”, но, откровенно говоря, надеялся, что психотерапевт поможет Баки разобраться в происходящем. Видимо, от любви не помогают никакие специалисты. — Я изменил свое мнение и честно это признаю, — ответил Стив, сдерживая раздражение. Он не любил, когда его “тыкали мордой” в собственные просчеты и заблуждения. В конце концов, он был обычным человеком со своими слабостями, а не идеально функционирующим искусственным интеллектом в живом, усиленном сывороткой теле. Рамлоу рассматривал его, прищурившись, и молчал добрых секунд двадцать. — Лады, — наконец, сказал он. — Я тоже признаю, что считал тебя менее… подверженным всей этой общечеловеческой хуете вроде ревности. Ты нормальный мужик, Роджерс. Я не собираюсь вредить твоему драгоценному Баки, потому что сам за него голову отгрызу кому угодно, даже если это будет последним, что я сделаю. — В этом мы солидарны, — отозвался Стив и протянул Рамлоу руку. — Пакт о ненападении? — Молотова-Риббентропа? — Нет, Рамлоу-Роджерса. — Идет, — Рамлоу руку пожал и хмыкнул: — Не пожалей, что вернул мне право голоса. — Раньше оно мне никак не мешало, — отозвался Стив. — Раньше ты все-таки был моим начальством. А теперь ты ревнивый бывший моей конфетки. Согласись, разница есть. Стив вспыхнул внутри, как облитая бензином ветошь, и усилием воли подавил панику, горечь, затолкал обратно рвущиеся слова и попытался совладать с лицом. Последнее, похоже, не до конца успешно. — У нас с Баки никогда ничего не было, Рамлоу, — ровно выговорил он, тщательно подбирая слова и панически прикидывая, не мог ли он как-то себя выдать? Рамлоу смотрел все так же с прищуром, и взгляд его темных, почти черных глаз будто впивался в мозг, заставляя потупиться. Стив выдержал. — Да что ты, — как-то даже задумчиво произнес Рамлоу, и тут вернулся Баки, избавив Стива от необходимости продолжать не туда зашедший разговор. — У меня все в порядке, — сообщил Баки. — Хелен сказала “лучше, чем я ожидала”. С учетом ее “оптимизма” это означает “великолепно”. — Здорово, — улыбнулся Стив и поднялся. — Пойду узнаю, когда можно забрать вас домой. Баки странно на него взглянул, и до Стива дошло, что он впервые сказал “вас”, объединив Баки и Рамлоу в одно, и упомянул свой дом в качестве общего. — Только если хочешь прогуляться, — протянул Баки, занимая его место около Рамлоу и беря того за руку. — Хелен сказала, вечером. Осмотрит через три-четыре часа, потом тесты и свобода. Проверки первый месяц каждую неделю, а потом еще полгода раз в четыре недели. — Тогда схожу за… — Только не кофе, — дурашливо открестился Баки и мягко, без особой надежды добавил: — Езжай домой, Стив. Чего тебе тут торчать целый день? Стив посмотрел, как Рамлоу предупреждающе сжимает руку Баки, и со вздохом кивнул: маячить в поле зрения, когда им так явно хочется остаться вдвоем, было глупо. — Хорошо. Диета какая-то? Я тогда приготовлю ужин. — Кухню потом полночи отмывать, — не смолчал Рамлоу, и Баки цыкнул на него. — Спорим, — не остался в долгу Стив. — Если будет чисто, ты всю следующую неделю чистишь картошку. Рамлоу терпеть не мог чистить овощи, а потому азартно, зло прищурился. — А если нет? Если я найду все-таки, к чему придраться? — Судить будет Баки. И если он найдет, к чему придраться, я готовлю завтрак всю следующую неделю. — И совершенствуешь навыки в отмывании того пиздеца, который разводишь каждый раз, как открываешь холодильник. — Идет, — Стив протянул руку, Рамлоу ее пожал, а Баки, у которого с лица не сходило удивленное выражение, разбил. — Ну вы даете, — только и сказал он. — Я — исключительно тебе, — не смолчал Рамлоу, и Стив счел за лучшее сбежать, чтобы не слышать подробностей. Он эти самые подробности и так не мог выбросить из головы. *** Наблюдать за тем, как Рамлоу чистит картошку, честно выполняя условия их пари, было приятно. Баки старался не помогать, но Стив заметил, что покупаемая им картошка стала крупнее, а к и так бритвенно острым ножам прибавилась какая-то навороченная овощечистка, впрочем отвергнутая Рамлоу под предлогом, что он “не извращенец какой-то пользоваться этой хуергой”. Стив теперь пристально следил за каждым его движением, но уже совсем по другой причине, чем желание уличить в чем-то нехорошем. Рамлоу не хромал. Иногда, забываясь, берег ногу, например, поднимаясь на цыпочки, чтобы что-то достать, он делал это на одной, смешно отставляя “больную” в сторону. Рамлоу вообще оказался… забавным. Раньше Стив не обращал внимания на всю ту мелкую, но тщательно продуманную, а иногда и завуалированную под грубость заботу, которой тот окружал Баки. Например, он всегда варил часть супа без лука, отливая в отдельную кастрюлю, потому что Баки с детства ненавидел вареный лук, и Рамлоу, похоже, это заметил. И кидал в его чай кубик специально замороженного из холодной кипяченой воды льда, потому что Баки не пил горячее. И так до бесконечности. Со Стивом он обращался довольно вольно, не особо миндальничая, но все равно часть его бытовой приспособленности к жизни доставалась и ему. Протертые хромированные части мотоцикла. Замененное масло. Смазанные петли дверей во всем доме. Захваченные в химчистку вещи. И привезенные обратно. Приготовленная на всех еда, в том числе и завтрак, с которым у Стива не складывалось, как он ни старался. А еще Стив постоянно слышал их с Баки по ночам. Ворочался с боку на бок, мучаясь от болезненного, душного возбуждения, гадая, как раньше не обращал внимания на все эти стоны, переходящие то в рык, то в скулеж. Накрывание головы подушкой не помогало, как и обычные беруши. Стиву иногда казалось, что Баки и Рамлоу давно спят, тесно переплетаясь друг с другом, а его несчастное подсознание самовольно транслирует ему звуки их близости. Это было невыносимо, но к стыду своему Стив должен был признать, что, слушая, испытывает странное стыдное удовольствие, представляя, как Баки трахает… любит своего Рамлоу. Он лежал, сжимая себя через пижамные штаны, гадая, в какой позе они делают это сегодня, стыдясь этого и одновременно умирая от желания взглянуть на такого Баки еще раз. Открыто-беззащитного, и в то же время мощного, неумолимого, страстно берущего свое. Каждый раз Стив сдавался, приспуская штаны и доводя себя до короткого, ослепительного оргазма. И каждый раз сквозь стыд и чувство вины радовался, если ему удавалось достичь разрядки одновременно с Баки. В хриплые крики Рамлоу он старался не вслушиваться, но память у него была идеальной, а потому вскоре он с досадной, мучительной точностью мог сказать, когда тот кончит. Успеет за Баки или тому снова придется уговаривать: “Сейчас, сейчас, детка, прости” и… Стив представлял, как Баки, все еще дрожащий от пережитого удовольствия, сползает вниз, вставляет в выгибающегося от нетерпения Рамлоу пальцы и берет его член в рот. Отчего именно так — думать не хотелось, но встроенная потребность анализировать всю поступающую информацию подсказывала, что последовательность действий именно такая. Он должен был это увидеть. Убедиться, что Баки хорошо. Себе лгать было глупо — то, что Баки очень хорошо, понятно и так. Стив хотел посмотреть. Кажется, эта девиация называлась вуайеризмом и была в новом сумасшедшем мире разновидностью нормы. Стив не болен. Во всяком случае, по современным меркам. Не больше, чем будучи просто безответно влюбленным в собственного лучшего друга. За стеной снова сладко выдохнул Баки, и Стив, разрываясь между желанием перенести спальню на первый этаж (кабинет там был темноват и гораздо меньше по площади, но что поделаешь) и выйти на террасу, шедшую вокруг всего второго этажа, чтобы глотнуть воздуха, повертелся на горячих смятых простынях (сковородки в аду наверняка были удобнее) и все-таки вывалился в относительную прохладу поздней весны. На террасе тихие выдохи Баки, его шепот, в котором Стив к стыду своему стал разбирать отдельные слова, стали слышнее. Вцепившись в деревянные перила, Стив старался размеренно дышать, гадая, почему нельзя было закрыть дверь, неужели это так сложно — не искушать его лишний раз, не мучить? — Боже мой, — жалобно простонал Баки и добавил: — Блядь. Брок, детка, если ты не… Ебана мать… Ебаные маракасы… Ебаное все, кроме твоих охуенных… При Стиве Баки старался не материться, но с Рамлоу, похоже, не считал нужным себя ограничивать, и от этого противно заныло внутри, как больной зуб. Стив устал быть человеком, при котором все старались быть не теми, кем являлись на самом деле. Нашли моралиста. Да если бы Баки только знал, что он стоит тут и представляет себе… Подойти к стеклянной двери чужой спальни оказалось легче легкого. И заглянуть туда, в крошечный мирок, подсвеченный мягким теплым светом ночника. Увидеть, как в его неярком интимном свете Рамлоу… Брок? с выражением, которого Стив никогда не видел на его лице, нежно гладит Баки между ног, надавливая, проворачивая пальцы, медленно лаская влажно блестевший член, массируя уздечку. — Не могу, — прохрипел Баки, упираясь пятками в постель и приподнимая бедра. — Терпи, — Рамлоу поцеловал его в колено и, жадно следя за реакцией, сделал что-то такое, отчего Баки всхлипнул, чуть не плача, смял простыню, мелко подавая бедрами. — Детка, детка, пожалуйста, мне так нужно, так нужно, сладкий… да… Брок, господи, блядь, сука, да будешь ты… Да, — вдруг громко крикнул он, и, шипя сквозь зубы, затрясся весь, зажмурившись и широко распахнув влажные губы. — Блд, — выдохнул он, расслабляясь, растекаясь перед любовником. — Только ты так можешь, хрен упрямый. — Если бы я так не мог, ты бы на людей бросался, кошак ебливый, — Рамлоу навис сверху, вытер живот Баки полотенцем и улегся сверху. — Не болит? — спросил Баки, и Рамлоу со вздохом его поцеловал. — Нет. Еще раз спроси. — Я и раньше спрашивал, а ты мне врал, — заметил Баки, закуривая. — Так что нет у меня к тебе доверия. Не в этом вопросе. — Барнс. — Болит или нет? — Баки вдруг сжал металлической рукой колено Рамлоу, но тот только фыркнул. — Сказал нет, чего доебался? — К тебе не доебывайся — вообще расслабишься. Черт, я не сильно орал? — Прилично, — самодовольно отозвался Рамлоу и снова его поцеловал, отчего Баки, быстро докурив сигарету, точным щелчком отправил ее в полет на улицу и обхватил его ногами. — Надо будет звукоизоляцию улучшить, — сказал он. — Сделаешь мне хорошо еще раз? — Барнс, у меня руки отнимутся, — насмешливо ответил Рамлоу. — Не зря тебя супрессантами шпиговали, а то ты бы всех насмерть заебал. — Я всегда таким был, — выдохнул Баки, снова возбужденный, томный и желанный до темноты перед глазами. — В наше время особо не разбежаться было… С мужиками тем более… Господи, я тогда издрочился весь, прямо напасть какая-то. — Попросил бы друга о помощи, — хмыкнул Рамлоу, а Стив замер, будто его заморозили. Нет. Он же не посмеет? — Стива? — томно мурлыкнул Баки, прикрывая глаза, раскидывая бедра. Стив шагнул к нему, как сомнамбула, и очнулся от того, что холод стекла двери обжег его колом стоящий член. — Я почти решился. Сразу после… после плена. Выпил для храбрости даже. Я тогда еще мог набросаться до бесстрашия. И тут пришла Картер, Стив порозовел весь, засмущался. Чистый такой. Он бы не отказал, наверное. Господи, мы друг для друга… Блядь, детка, — застонал Баки, выгибаясь, — как мне повезло с тобой. Мой горячий… Рамлоу нежно гладил Баки изнутри, тот стонал мягко и призывно, почти мурлыча, а Стив стоял, ощущая голыми ступнями холод дощатого пола, и думал о том, как мог упустить момент, когда все это могло принадлежать ему одному? Весь Баки. Горячий, родной, бесконечно желанный Баки мог стать его еще тогда, осенью сорок третьего, когда родились Ревущие. Стив бы любил его, боже, как бы он его любил! Всем существом, всем собой, и, может, этого оказалось бы достаточно для того, чтобы дотянуться, пусть и ценой собственной жизни. Спасти Баки. Уберечь. А теперь уже поздно. *** Ночные бдения под чужой дверью стали для Стива обыденностью. Он не мог просто оставаться в постели, когда в соседней комнате начиналась жаркая возня. Даже стыдиться почти перестал — он никому не делает плохо, кроме себя. Никого не мучает, не причиняет боль. Раз за разом наблюдал, как Баки сначала жадно берет Рамлоу несколько раз подряд, пока тот не выдохнется полностью, досуха, а потом Рамлоу просто ласкает Баки, ненасытного, горячего, такого маняще-прекрасного, что несколько раз Стив был готов идти на его стоны, как крыса на звуки волшебной флейты. Чтобы утонуть. Пусть. У него уже не оставалось сил. Иногда Стиву казалось, что Рамлоу знает. Ловил на себе его взгляды, острые, любопытные, будто тот… примерялся к чему-то. Оценивал по каким-то своим критериям. В такие моменты Стив смотрел на его предплечья, на широкие, уверенные ладони, на то, как Рамлоу, например, переворачивает на грилевой сковороде шипящую котлету для бургера или натирает на терке сыр, на то, как перекатываются мышцы его груди, рельефнее обрисовывая шрамы, и понимал, что ничего не понимает. С каких пор он стал замечать Рамлоу в смысле, включающем в себя оценку его привлекательности? Как давно, глядя на его живот, чистый, нетронутый шрамами, стал вспоминать, как на этой смуглой коже смотрятся белесые капли семени? Когда вообще обратил внимание на его задницу, мягко обтянутую домашними штанами, потому что не мог не вспоминать, как руки Баки разводили в стороны ее половинки, как слепо, неумолимо проникал между ними его член? Стив теперь мучился от возбуждения еще и за завтраком, когда Баки еще спал, а он сам, притащившись с пробежки, испытывал дикий, почти животный голод. Рамлоу терпеть не мог, когда он съедал десяток сосисок еще до того, как закипит вода. Не одобрял питье сырых яиц и поедание хлеба прямо из упаковки. Стив мог зайти в любое кафе по дороге домой, но почему-то не делал этого. Открывал дверь, разувался и шел на кухню — вызывать демона. Потому что стоило открыть холодильник, как на пороге кухни материализовывался недовольный Рамлоу. — Положи, — коротко командовал он, почесывая небритую щеку. — Максимум, что ты можешь сделать — это нажать кнопку на кофемашине. И оттеснял Стива от холодильника. Просто толкал плечом без особой нежности и доставал из прохладных недр что-то необычное. То, что Стив точно сам бы никогда не нашел. Упаковку мелких песочных корзиночек. Мягкий сливочный сыр с непроизносимым названием. Странную зелень. Полоски бекона. Замороженные котлеты для гамбургера. Очищенные креветки. Редкие соусы. Наверняка он все это припасал заранее, в расчете на завтрак, и от этой непоказной заботы, не важно по какой причине достававшейся ему, внутри разливалось приятное тепло. Баки появлялся за мгновение перед тем, как тарелки с завтраком занимали место на столе. Уже умытый, с собранными в низкий хвост волосами, он сначала обнимал Рамлоу со спины, каждый раз отвлекая его прикосновениями в надежде стащить какой-нибудь особенно плохо лежащий кусок, и каждый раз терпя неудачу. Потом обнимал Стива — коротко и крепко, обдавая своим теплым запахом, в котором четко улавливались нотки запаха Рамлоу, их близости, отчего возбуждение становилось почти невыносимым. Стив чувствовал себя измученным, выжатым, измотанным больше, чем после самой тяжелой миссии. У него заканчивалось все разом: терпение, душевные силы, желание жить дальше под одной крышей, быть отдельно, спать. Каждый раз обходя небольшой фермерский рынок и покупая козий сыр, который так любил Баки, он брал и бутылку домашнего пива для Рамлоу, чтобы отвлечь его, когда, сунув нос в пакет и найдя там сыр, он захочет прокомментировать: “Опять этот вонючий пиздец! Не ставь его в холодильник!”, “Блядь, Барнс, ну воняет же”. Пиво обычно отвлекало его от возмущения. Рамлоу, вытащив бутылку первый раз, долго крутил ее в руках, странно поглядывая на Стива, а потом, хмыкнув, убрал ее в холодильник, ничего не сказав, даже спасибо. Но и Стив не всегда был в состоянии поблагодарить его за завтрак, так что они квиты. В понедельник у него заканчивался чертов бесконечный, мучительный отпуск, и Стив был этому так рад, будто нашел под елкой какой-нибудь долгожданный подарок. Хотя сейчас, в этой реальности, он не смог бы придумать ничего долгожданнее возможности прикоснуться к Баки, имея на то полное право. Не опасаясь причинить боль, отнимая его у Рамлоу. Он не знал, как структурировать, разложить по понятным, привычным полочкам все то, что испытывал к Баки, и, сколько ни крутил, какая-то часть паззла у него все равно не складывалась. Единственное, что он мог утверждать с уверенностью, укладывалось в три коротких тезиса: он любит Баки; Баки должен быть счастлив; если для счастья Баки нужен Рамлоу, Стив этого самого Рамлоу для Баки из-под земли достанет и будет терпеть, как неизбежность. Неизбежность привычно материализовалась на пороге кухни, хмуро на Стива взглянула и пошла к холодильнику. — Чудеса дрессуры, — буркнул Рамлоу, заметив, что Стив, следуя устоявшимся правилам, не трогал на подконтрольной этому мудаку кухне ничего, кроме кнопки кофемашины и чашки. — Еще бы бегал ты хоть на час позже. Шесть утра, такая срань на улице. Стив посмотрел в окно и улыбнулся. Он любил дождь. А дождь на рассвете доставлял ему какое-то тоскливо-мазохистское удовольствие. Выбегая под его капли, подставляя им лицо, он оставлял за дверью теплый сухой дом и Баки, мирно спящего, находящегося в безопасности, счастливого. — Мне с понедельника на службу, не вижу смысла менять распорядок, — ответил Стив, тут же отметив, что Рамлоу на мгновение будто запнулся, сбился с привычного движения. Похоже, для Рамлоу служба значила больше, чем он пытался показать. Стив вспомнил, как маялся первые недели после разморозки, чувствуя себя бесполезным бездельником, как бродил по чужим улицам изменившегося до неузнаваемости города, не зная, куда потратить время и деньги, потому что и того и другого у него вдруг оказалось несоизмеримо больше, чем необходимо. — Как твоя нога? — спросил Стив, походя любуясь спиной Рамлоу. Тот продолжал поддерживать форму, и это было приятно, в том числе и чисто эстетически. — Будто Чо тебе отчет не показывала. — Я спрашиваю не Хелен, а тебя. Самочувствие, функциональность, психологическая готовность к нагрузкам. — Из тебя вышел бы хороший хэндлер, — Рамлоу повернулся к нему и подпер кухонную тумбу своей возмутительно выпуклой задницей. — Рамлоу, давай по существу. — Нормально. Иногда все жду, что что-то проскочит, наступлю неосторожно как-то, и потом прошибает от ожидания боли, но ничего такого. Приседать с четырьмя сотнями фунтов на грифе не рискну пока, но так гораздо лучше. Чем до операции. — Я буду поднимать вопрос о твоем возвращении в “Альфу”, — сообщил Стив, он давно думал над этим, потому что привык работать с Рамлоу и хотел держать того на виду, иметь возможность вмешиваться в его служебную жизнь, контролировать и держать руку на пульсе. Рамлоу сложил руки на широченной груди и уставился на него с прищуром. Стив не любил, когда тот так смотрел, такой взгляд обычно не предвещал ничего, кроме неприятного разговора. — И за это?... — протянул Рамлоу, будто предлагая продолжить. — Сколько мы знакомы? — спросил у него Стив, стараясь не давить. — Года четыре? — С одиннадцатого, — ответил тот. — И сколько раз я за эти годы… — Роджерс, — перебил Рамлоу. — То были просто люди, пострадавшие от чужого произвола, заблудшие и раскаявшиеся. Я же не раскаиваюсь и не нуждаюсь в твоей протекции. Я полностью оправдан, и если захочу стать пожарным или водилой, автослесарем или просто плевать в потолок, то смогу это сделать. — А ты хочешь? — спросил Стив, вспоминая, с каким упоением Рамлоу ввязывался в любую драку, как любил планировать и проводить операции, руководить, преодолевать и выбираться. — Мне казалось, тебе нравится твоя работа. Рамлоу, хмыкнув, снова отвернулся к плите. — Посмотрим, — глухо сказал он. — Барнс не готов выпустить меня в большой мир, а сам большой мир — уж поверь — не готов к Барнсу. Стив промолчал, подумав, что миру придется принять Баки вне зависимости от готовности это сделать. Не будь он Стивом Роджерсом, если мир не задолжал Баки самый теплый прием из возможных. *** Баки остался на ночь в медблоке ЩИТа в лаборатории сна, и Беннер мягко, но настойчиво выпроводил и Стива, и Рамлоу оттуда, чтобы “не нарушать условия эксперимента”. Баки странно спал, то просыпаясь каждые пятнадцать минут, то оказываясь не в силах открыть глаза и к полудню. Рамлоу сказал об этом Стиву, Стив, не обращая внимания на заверения Баки в том, что все нормально, поднял на ноги специалистов, те образовали консилиум, который постановил провести одну ночь “в уютной лаборатории со спокойной обстановкой”. Лаборатория действительно напоминала комнату с большой кроватью, пледом и даже смешным плюшевым мишкой у подушки. Стив знал, что Баки будет сложно уснуть одному, но Рамлоу остаться с ним не разрешили, и так вышло, что весь вечер и часть ночи Стив провел в непривычно пустом доме. Почти один. Рамлоу, выйдя из машины, сразу направился в их с Баки комнату и не вышел даже к ужину, который Стив благоразумно заказал в ресторане. Оставалось признать, что все или почти все в жизни Стива так или иначе вращалось вокруг Баки. И в жизни Рамлоу, похоже, была та же ситуация. Они — спутники, вращающиеся вокруг одной планеты. С неустоявшимися, переменными траекториями, периодически пересекающимися, сталкивающиеся, но неизменно удерживаемые общим силовым полем. Когда Стив, уже в полусне, услышал из соседней спальни знакомые звуки, его аж подкинуло. Баки же не мог уйти из медблока? Вернее, в способностях Баки Стив, конечно, не сомневался, но неужели Рамлоу вот так просто принял его, зная, что тот сбежал? Раньше, чем успел прислушаться и определить, а Баки ли вообще голос он слышит, Стив вскочил с постели и вышел на веранду. Беззвучно скользнул к двери и заглянул в комнату. — Нравится вид? — спросил Рамлоу из-за спины, с той стороны, откуда Стив и пришел. Как он его не заметил? До того, как Стив заглянул в чужую комнату, можно было отговориться чем-то вроде “воздухом дышу”, но не сейчас. Сейчас поздно. — Баки вернулся? — спросил Стив, оборачиваясь. Рамлоу, прикурив, фыркнул. — Неа. Заходи, разговор есть, — он оттеснил Стива плечом, шире открыл дверь и почти вдавил его в комнату. — Не стесняйся, чего ты тут не видел? Порно, что ли? — Рамлоу, щелкнув пультом, убрал звук телевизора, на экране которого жарко совокуплялись сразу три здоровенных мужика. Вернее, двое, пристроившись с разных концов, трахали одного. Судя по немного фальшивым, но громким стонам и стоящим членам, недовольных тут не было. — Так порно ты и так каждый вечер смотришь, ага? Стив не покраснел только потому, что уже свыкся со своей ролью подглядывающего извращенца. Интересно даже, в курсе ли Баки. И если в курсе, то как давно. Сейчас Рамлоу в своей обычной манере высмеет Стива и… и что? Съедет? Будет занавешивать окно? Закрывать дверь? — Ты то ли туго соображаешь, то ли действительно воспитан девственницами-католичками в каком-нибудь приюте, — Рамлоу остался у открытой двери на террасу, не спеша курил и оглядывал Стива с прищуром, будто все еще оценивая. — Рамлоу. — Ага, я свою фамилию помню. Так что, Роджерс, раздевайся, ложись, здравствуй? — Неудачная шутка. — Что так? Ты только на Барнса передергиваешь или моя страшная рожа тоже сгодится? — К чему этот разговор, Рамлоу? — К тому, что нам надо как-то жить. Желательно — без страдающих на балконе влюбленных идиотов. — Мои чувства к Баки никого не касаются. — Это пока ты не наблюдаешь за тем, как он меня натягивает. Вот с этого места позволь не согласиться. Потому что хоть я и неприятный довесок к объекту твоей светлой бескорыстной любви, но знать, что ты там в стекло хуем тычешь, пока он меня ебет, мне, знаешь ли… — Он знает? — спросил Стив, наконец, ощущая смущение. — Ты как маленький, Роджерс. Нет, не знает. Это для меня он выгибается, как порнозвезда на резиновом хую. Ты бы хоть в Зимнем не сомневался. Уверен, это я не сразу тебя засек, а он и в первый раз был в курсе, хоть мне и не посчитал нужным сообщить. Так что? — Что? — спросил Стив, потому что не понимал, что от него требуется — он не видел выхода из этой ситуации. Разве что ослепнуть или попроситься в длительную командировку куда-нибудь в другое полушарие. — Понятно. Утром вернется Барнс — не строй из себя жертву католического воспитания, лады? — А ты? — пораженно спросил Стив. — Нет, я не… Баки тебя любит, Рамлоу. — Баки, он… — Рамлоу докурил, загасил сигарету в пепельнице на подоконнике и продолжил, тщательно подбирая слова: — Он ведь тебе еще на войне готов был дать по слюне в первом же окопе. Чего ты тогда топтался вокруг да около — я в душе не ебу, но ему одного меня мало, думаю, ты это заметил. Во мне сыворотки — только та, что через жопу попадает, и на ебливости это если и сказывается, то незначительно. А он просто фак-машина. И, знаешь, когда вторая фак-машина просто работает вхолостую, вместо того, чтобы вносить посильный вклад в правое дело удовлетворения Барнса... У Стива застучало в голове. Будто какие-то заевшие шестерни завращались там, скрипя с непривычки, запуская какой-то дополнительный механизм, до этого не использовавшийся. Стив посмотрел на экран, на котором трое здоровенных мужчин вполне успешно складывались в некое гармоничное целое, и перевел взгляд на смятую постель. — Не боись, — хмыкнул Рамлоу, заваливаясь на свою половину. — Право первой ночи с тобой я оставлю Барнсу. Блядь, целая ночь сна. Без ебли. Уж насколько я люблю это дело, — сонно пробормотал он, зарываясь лицом в подушку, — и то Барнс мне сто очков форы даст. Ты идешь? — он поднял голову, наблюдая за тем, как Стив бестолково топчется у двери на террасу. — На проветривание поставь и телек выключи. Никакой ебли до самого утра, боже. Будешь одеяло тянуть — пойдешь спать к себе. То-то Барнс огорчится утром. Стив выключил телевизор и лег. От подушки пахло Баки, Рамлоу… Брок моментально отключился, спокойно, размеренно задышав, и Стив тоже закрыл глаза, отгоняя от себя беспокойство. До утра было еще шесть часов. *** Баки мог быть по-настоящему бесшумным, когда хотел, поэтому проснулся Стив не от звука открывшейся двери и не от скрипа половиц, а от пораженного “блядьбоже” и приземлившегося сверху тела. — Барнс! — рявкнул рядом Рамлоу, которому, похоже, прилетело коленом. — Что ты как… — Соскучился, — ответил Баки и, прижав руки Стива к матрасу, всмотрелся в глаза. — Стив? Ему не нужно было больше ничего говорить, они знали друг друга почти сотню лет, и, наверное, этого было достаточно, но Стив все-таки ответил, наверное, больше для Рамлоу, растиравшего пострадавший бок: — Да. Я тебя люблю, Бак. — Ну наконец-то, — тепло, чуть тревожно улыбнулся Баки. — Я думал, может, ты на Брока… У них с Картер один типаж. Брок, что ты ржешь? Стив, наверное, выглядел удивленным, и Баки знакомо фыркнул и медленно потянулся губами к губам, будто все еще сомневаясь, давая выбор. Стив чувствовал, что Рамлоу, перевернувшись на бок, смотрит на них, но видел только огромные глаза Баки, пил его дыхание, ощущал на себе его приятную тяжесть. — Ты же не сбежишь? — едва слышно спросил Баки, и Стив с замиранием сердца обнял его. Впервые вот так, не по-дружески, собираясь поцеловать. Собираясь отдать себя. Наконец-то отдать себя, потому что оказалось, что он совершенно не знает, что с собой делать. Он не слышал, как ушел Рамлоу, не видел ничего, кроме поплывшего взгляда Баки, не чувствовал ничего, кроме его рук на теле, и ощущал только безмерное, бесконечное облегчение и любовь, которая наконец нашла выход. Долгая, настоявшаяся, когда-то надежно спрятанная внутри, теперь она рвалась на свободу нетерпеливыми, горячечными стонами, желанием соединиться, спаяться намертво, слиться в одно. Это даже не было сексом, разве можно назвать обычным словом, обозначающим просто соединение тел, то, что происходило между ним и Баки — господи, наконец-то это происходило — здесь и сейчас. Даже имея идеальную память, Стив не смог бы вспомнить подробностей того утра. Лишь радость и удовольствие, жадность, с которой он касался Баки, тепло его кожи, запах, навсегда впечатавшийся в подкорку, ослепительное, пронзительное удовольствие от близости с ним. Свою к нему любовь. — Жрать идете? — спросил Рамлоу, и Стив подумал, что задремал. — Идем, — отозвался Баки. — Чего ближе не подходишь? Рамлоу действительно стоял на пороге и странно, с насмешкой на них смотрел. — Если я зайду, завтрак станет обедом. Так что давайте, шевелите жопами. Дверь за ним закрылась, и Баки снова полез целоваться. — Ему со мной сложно, — доверительно сказал он, перевешиваясь через Стива в поисках штанов. — Всегда было сложно, но он упрямый. — Баки, — сладкий туман немного рассеялся, и Стив запоздало задался вопросом, мучившим его еще вчера. — Как… Как ты это все видишь? — Я? — казалось, Баки действительно удивлен. — Я вообще не хочу ничего решать, Стив. Отвык, знаешь ли. И никогда особо не любил. Может, поэтому у меня так хорошо выходило… в армии. И позже. Баки перекатился через него, на ходу закуривая, и одним красивым движением натянул штаны. — Если ты тоже не хочешь решать или не знаешь как, давай спросим у Брока, — предложил он, будто речь шла о новом рецепте омлета или поиске прогноза погоды на неделю. — У Брока, — повторил за ним Стив. — Так, — посерьезнел Баки. — Стив, я рискую показаться странным, но я не собираюсь отказываться ни от одного из вас. Я за все то время, что ты под дверью простоял, извелся так, что впервые пожалел, что не могу обнулиться. Тридцать секунд боли — и ты как новенький. Ни тревог, ни забот, Командир — вот он, и он точно знает, что делать. Я его люблю. И тебя люблю, и вообще вот такая я блядь. — Бак! — возмутился Стив, и Баки весело рассмеялся. — Стив Роджерс и его воспитание. Пойдем, послушаем, что там детка придумал. “Детка” был на кухне. Спокойно курил у окна и привычно ответил на поцелуй обнявшего его Баки. — До вечера хватит заряда позитива? — только и спросил он. — Хватит, — мурлыкнул Баки. — Но если ты по мне скучал, то я… — Дай покоя, Барнс. Роджерс, уйми его, я кофе сам сделаю. — Детка, я тебя люблю, — Баки сжал задницу Брока ладонями и снова полез целоваться. — Роджерс, недоработка налицо, — выговорил Брок, отвечая на поцелуй. — Ты вроде суперсолдат. — Исправим, — неожиданно легко ответил Стив, наливая себе кофе. Как вчера сказал Брок, он не увидит ничего нового. Разница была лишь в том, что он теперь законный зритель с оплаченным местом в первом ряду и возможностью присоединиться. Несколько месяцев спустя — Эй, — тоном, не предвещающим ничего хорошего, сказал Баки и втиснулся между Стивом и Наташей, — не трогай не свое. Наташа, закатив глаза, отступила на шаг и сложила руки на груди. — Ты по шву не разойдешься, Барнс? — ехидно спросила она, впрочем больше не приближаясь. — И, кстати, я там Рамлоу видела с Кэтти-Большие-Сиськи. — Где? — кровожадно рыкнул Баки, снова ведясь на провокацию, потому что был ревнивее нескольких Отелло вместе взятых и возведенных в степень. — Шли к нему в кабинет, — сдала “заговорщиков” Наташа, хотя Стив знал, что Кэтти понесла Броку бумаги на подпись — его снова повысили до командира “Альфы” — испытательный срок как раз закончился, и после сегодняшней операции он перестанет быть “и.о.” Баки, рыкнув, всучил Стиву щит и бесшумно направился по коридору “походкой от бедра” как называли это все, хоть раз видевшие, как он вышагивает под пулями, направляясь к цели, как бессмертный. Брок обычно от таких “дефиле” очень бесился. — Эй, Зимний, — крикнула Наташа ему вслед, — Кэтти замужем, ей твой Рамлоу нафиг не сдался. — У Баки ровно противоположное мнение на этот счет, — заметил Стив, глядя ему вслед. — Так что там с флэшкой? — вернул он беседу в конструктивное русло. — У Фьюри. Там какие-то странные коды, нужно время. — Хорошо, — кивнул Стив, думая уже совсем о другом — миссия была несложной, Баки слушался безукоризненно, пока в Брока не выстрелили с какой-то высотки. Бронежилет модели “Старк випон-3” легко справился с угрозой, но Баки все равно взбесился, и операцию они завершили молниеносно, не взяв живыми никого, что несказанно огорчило Фьюри. Стиву предстояла гора бумажной работы, но перед этим… — Хорошо, спасибо. Нат, сообщи, как только хоть что-то узнаешь. — Иди уже, а то все самое интересное пропустишь, — хмыкнула Наташа, от которой не укрылось, в каком именно направлении смотрит Стив. Стив, кивнув, пошел за Баки, думая о том, что Брок опять озвереет, если Баки попытается его “склонить к разврату” прямо в кабинете. А в том, что Баки попытается, сомневаться не приходилось — они потратили на подготовку, перелет, выполнение и возвращение с миссии почти двое суток, в течение которых всем троим было не до любвеобильности Баки. А когда им всем было не до Баки, это ничем хорошим не закончилось еще ни разу. — Барнс! — услышал Стив еще от поворота в тупик, в котором располагался кабинет Брока. Кэтти-Большие-Сиськи выскочила из кабинета, нервно поправляя прическу и оглядываясь. — Добрый день, полковник Роджерс, подпишите вот тут, до свидания, полковник Роджерс, — скороговоркой произнесла она и, едва Стив поставил подпись в указанном месте, унеслась по коридору, оглушительно стуча каблуками. В кабинете Брок, заломив смеющемуся Баки руку, пытался совладать с раздражением. — Барнс! Ты еще за ебаный цирк на операции не выгреб! — Детка, ну детка, — Баки, конечно, мог вырваться, но предпочитал тереться задницей о пах Брока. — Двое суток. — Роджерс, — Брок отпустил Баки, и тот мгновенно оказался на столе, — забирай это ебливое чудовище с глаз моих. — Само чудовище против, — возмутился Баки. — Барнс, ты мог сто раз пулю головой поймать, тупая башка, да еще три года назад я бы тебя… Брок наверное был очень зол, раз сказал такое. Обычно тему ГИДРы они обходили стороной, во всяком случае с тех пор, как стали спать вместе. Повисло неловкое молчание. Баки поднялся со стола и взял лицо играющего желваками Брока в ладони. — Ч-ш-ш, ничего мне не сделается. Уж моя детка-то должна знать, что я неубиваемый. Ну, чего ты, Брок, ну не сердись. Я очень не люблю, когда в вас со Стивом стреляют. Меня это бесит. — А меня бесит, что ты ведешься каждый раз, как идиот, придурок отмороженный! — рявкнул Брок, но вырываться не стал. — Барнс, я чуть не поседел добела, дубина. — Тебе это теперь не грозит, — мурлыкнул Баки, растирая грудь Брока, там, где должен был остаться большой синяк — даже бронежилеты Старка не гасили кинетическую энергию пули полностью. — Ты теперь у нас прочный, да? Брок позволил себя поцеловать, и Стив выдохнул, наконец находя в себе силы сдвинуться с места и обнять их обоих. Невольно вспомнились их первые дни вместе, в качестве пары, вернее, тройки. Как его непрестанно мучила совесть, что он отбирает у Брока дорогого ему человека, но сам Стив слишком любил Баки, был настолько ослеплен своим чувством к нему, что до поры затыкал совесть. Сейчас ему было странно, что первое время он старался не дотрагиваться до Брока. Даже когда они случайно соприкасались, лаская Баки, Стив отдергивал руки, молясь, чтобы этого никто не заметил. Конечно, Баки замечал. Теперь Стив был уверен, что и в первую, случайную ночь подглядывания Баки знал, что Стив там, в темном коридоре. Как знал во все последующие ночи, призывая его, как демона, всем собой, тянул и тянул из раковины, в которую Стив забился в этом новом, ярком времени, пока он не оказался готов выйти к нему. И все равно Стив помнил, что первый шаг он сделал к Броку. Пусть и не до конца добровольно, но вышел из тени именно к нему. Баки любил их обоих, жадно, жарко соединяя собой, как два разновалентных металла, слишком тугоплавких и упрямых, чтобы слиться самостоятельно. И они плавились, медленно, но верно, в горниле общей страсти, в общей постели, неумолимо соединяясь в одно. Стив помнил, как поцеловал Брока и замер от собственной наглости. Как тот сначала будто закостенел под руками, а потом, хмыкнув, потащил Стива на себя, к себе, затягивая, как в глубокий омут. И Баки был рядом, жарко выдыхая в ухо, целуя спину, напряженные руки, шею, и как хорошо было так — вместе. Втроем. Может, и неправильно по общепринятым меркам, но однозначно хорошо. Помнил, как они с Броком первый раз сообща довели Баки до такого состояния, что он первый сказал: “Все, не могу больше, ну, правда, парни, давайте спать?”. Брок тогда ехидно хмыкнул, лег на спину и с очень знакомыми интонациями протянул: “Ну же, детка, давай еще разок”. Баки тогда счастливо, тихо рассмеялся, и поцеловал его. И как у Брока снова разболелись суставы, все, даже спина, и Хелен, озабоченно просматривая снимки, вдруг отозвала Стива в сторону и предложила рискованную операцию по переливанию его обогащенной сывороткой крови Броку, прибив, как гвоздями: “Иначе инвалидность”. Стиву до сих пор было стыдно за промелькнувшую на крошечное, бесконечно отвратительное мгновение мысль о том, что в таком случае Баки будет только его. Он помнил, как противно ему стало, как захотелось промыть себе мозг с хлоркой, чтобы никогда больше не представлять себе такого. Даже на мгновение. Даже зная, что он все равно этого никогда не допустит. И помнил, как Баки, смеясь, снова ласкался к уже здоровому Броку, говоря: “А у вас со Стивом это теперь инцест? Вам теперь друг с другом нельзя?” И как Брока восстановили старшим группы. Как молча осуждал Стива Фьюри, который, по меткому высказыванию Баки считал, что Стив “дезертировал в стан врага”, вместо того, чтобы “положительно влиять на два ненадежных элемента”. — Поехали домой, — сказал Стив, понимая, что завтра просто утонет в бумагах. — Фьюри будет в ярости, — между поцелуями вставил Брок, и Стив, улыбнувшись, ответил: — Ну и хрен с ним. Личное было важнее.