Шестнадцать
Посвящается Алане,
до тебя, увы, не дойдут письма, в которых я могла бы объяснить всё и попросить прощения, но, возможно, в скором времени мы сможем поговорить лично.
Пожалуй, стоит принести извинения. В прошлой главе я имела неосторожность оставить вас, читатель, в подвешенном состоянии. В данном случае это означает, что я упомянула возможную смерть нескольких людей, но не подтвердила и не опровергла факт их смерти. Дело в том, что, пока Клаус пребывал в том состоянии, когда, вопреки хорошей погоде на улице, хочется забиться в самую дальнюю и тёмную комнату, свернуться калачиком и просто не думать ни о чём, и изо всех сил пытался приучить себя к мысли, что его сёстры могут быть мертвы, Вайолет, Солнышко и Беатрис-младшая совершали своё приключение, включавшее в себя несколько ночей на каноэ, встречу с отважными пиратками, кругосветное путешествие на корабле, взятие на абордаж чужих судов, прогулки по Кубинским берегам, перестрелки в Техасе и — впрочем, это уже их история, а не наша. Я только смею вас заверить, что Вайолет, Солнышко и Беатрис выжили, когда остров поразил невероятно смертоносный мицелий, провели там ещё год, а затем продолжили свой путь. Им ещё многое предстояло пережить, равно как и Клаусу Бодлеру. Но в данный момент, то есть в шестнадцатое лето, в жизни Клауса не происходило ничего. В основном его жизнь состояла из простых действий: встать, поесть, лечь. Иногда он заставлял себя сделать что-то по дому, выйти прогуляться или искупаться в речке, чтобы хоть немного отвлечься от плохих мыслей. Жаркие летние дни тянулись невыносимо долго, как тянущаяся карамель, но в то же время день незаметно сменял день и летели недели. Граф Олаф вышел в отпуск (или уволился — Клаус так и не понял), но периодически уходил по каким-то делам, в курс которых Клауса, разумеется, не вводил. Единственное, что можно было сказать однозначно: дела были где-то в пределах города, потому что машину он, как правило не брал. Несколько раз они вместе ходили за продуктами, но в остальном практически не контактировали. Клауса это немного раздражало. Как вы знаете, неизвестность Клаусу Бодлеру не нравилась, а молчание в данном случае равнялось неизвестности — он так и не сумел понять, зачем граф Олаф выступил тогда в суде и выбил право на его усыновление, если деньги, судя по всему ему уже были не нужны, с ГПВ ничего общего он иметь не хотел (иначе зачем было покупать дом в глуши?) и вообще в последнее время вёл себя как-то замкнуто. К тому же, за всё время их, так сказать, сожительства Олаф ни разу не заставил Клауса сделать что-либо против его воли и, что более удивительно, ни разу не оскорбил. Клаус, конечно, заметил перемены в поведении мужчины ещё весной, да и последний более или менее продолжительный разговор что-то да значил, но окончательное осознание и удивление от осознания почему-то пришли только сейчас. Олаф не издевался над ним и не причинял никакого зла вот уже больше года. Олаф больше не гнался за его наследством. Он, конечно, разработал план и даже успешно воплотил его: внедрился в школу; возможно, сдал Тома; выиграл суд и забрал Клауса — но это всё было как-то лениво и больше походило на простое стечение обстоятельств. Олаф вообще словно делал всё просто по привычке — причём по осточертевшей, тягостной привычке. «Просто жить,» — мысленно повторял Клаус его слова. Просто жить, пожалуй, было бы хорошо. Наверное, этого Клаусу хотелось больше всего — просто пожить. Наверное, это даже было единственное его желание. Но правда была в том, что он уже пожил. Ему было отведено аж девять спокойных месяцев. Это было не много, не мало, но, если честно, он успел привыкнуть. Сейчас тоже было спокойно, но к спокойствию примешивалась холодная тоска, разъедающая изнутри. Вайолет и Солнышко — самые близкие… В какой-то момент Клаус был так поражён, что даже забыл о том, что у него по-прежнему оставались Алана и Уилл Блейки. И когда — внезапно — граф Олаф напомнил ему о их существовании, Клаус снова испытал потрясение. Словно сначала из его памяти стёрли предыдущие месяцы, а потом резко вставили обратно. День близился к вечеру, когда мимо кухни прошёл Олаф, по видимому только вернувшийся домой, и резко остановился в проёме. Он несколько секунд смотрел на Клауса, варившего кофе, а затем словно очнулся от какого-то наваждения и сказал: — Если вдруг соберёшься писать письма друзьям, не вздумай подписываться настоящим именем, лучше подбери псевдоним, — он немного подумал и, втянув воздух, добавил: — Я бы настоятельно рекомендовал либо шифровать чем-то вроде Виженера, либо вообще письма не писать, но с вас с Блейками станется забить на рекомендации… В общем, не свети своей фамилией — это может быть опасно не только для нас с тобой, но и для них. Слова Олафа, сказанные устало-встревоженным голосом, отрезвили. Закончив говорить, мужчина сразу же ушёл в свою комнату и, скорее всего, лёг спать, а Клаус ещё пару минут тупо смотрел на проём, держа в руках турку, над которой поднимался пар. За своими неприятными размышлениями о прошлом он совсем забыл о настоящем. Опустив турку на конфорку и выключив газ, Клаус устремился в свою комнату. Вырвав из тетрадки двойной листик, он уселся за стол. Сложно было начать, потому что вроде бы Клаус и хотел многое рассказать, а вроде ничего особенного так и не произошло с момента их разговора по телефону. Информация о возможной смерти сестёр не в счёт — об этом ему писать не хотелось. В конце концов он расписал свои размышления по поводу действий Олафа, предусмотрительно назвав его «мистером Лавкрафтом», вскользь упомянул, что они оба сейчас немного подавлены, но о причинах, естественно, писать не решился — намекнул только, что позже, возможно, расскажет об этом. Поразмыслив немного, Клаус дописал, что, если Олаф разрешит, он хотел бы видеть Алану и Уилла на своём дне рождения, до которого оставалось чуть больше месяца, но адрес пока написать, увы, не может. Запечатав конверт, найденный в той самой импровизированной библиотеке, Клаус подписал его просто «К. Лавкрафт», логично рассудив, что вряд ли кому-то известно об этом псевдониме за пределами школы, а в школе никто, кроме Блейков и, разумеется, директора, не знает, что это псевдоним. Вместо полного адреса написал только город и индекс — почтовое отделение было только одно, так что непоняток возникнуть не должно. Какое-то время Клаус ещё задумчиво смотрел на конверт, держа его обеими руками над столом. Затем он поймал себя на мысли, что опять залип, и вздохнул. В последнее время он слишком часто зависал, глядя в одну точку. Клаус обратил внимание на настенные часы, которые не так давно повесил — почта, должно быть, уже закрыта; значит, отправка подождёт до завтра.***
Ответное письмо, в общем-то, не заставило себя долго ждать. К концу недели на пороге дома появился почтальон. Олаф, как обычно, отсутствовал, а у Клауса так и не появилось надобности куда-то надолго уйти, так что дверь в тот день открыл именно он — и удивился, ведь обычно почтальоны просто оставляли всё в почтовом ящике. Это был мужчина среднего роста с добродушным лицом и смешными усами. Как положено, через плечо была перекинута сумка, набитая конвертами. — Здравствуйте, — немного сконфуженно поздоровался Клаус, однако стараясь не выдать своего волнения. — Добрый день, молодой человек, — улыбнулся почтальон. — Вам письмо. Клаус кивнул, наблюдая, как мужчина достаёт из сумки конверт и протягивает ему. — Спасибо, сэр. Клаус бегло осмотрел конверт и — удивился, потому что адреса Клауса на нём написано не было. Да и откуда Блейкам было его знать, если чуть меньше недели назад Клаус сам решил его не указывать? Мальчишка насторожился и поднял глаза на почтальона. — Скажите, сэр, а как вы узнали, в какой дом необходимо нести письмо? — прямо спросил мальчик. — Я предполагал, что оно придёт в отделение. — Вы, должно быть, не из этих мест, юноша, — улыбка мужчины стала шире. — Видите ли, у нас так заведено, что в обязанности почтальона, то есть мои обязанности, входит доносить почту, если можно так выразиться, до двери. Вы верно заметили, что на конверте не указан ваш адрес, однако — и я вижу, вы человек неглупый — вам должно быть известно, что бесхозных домов не бывает, и каждый участок закреплён за каким-то лицом. Разумеется, на почте можно завести так называемый абонентский ящик, и тогда письма будут приходить на него, однако извещения о письме вам всё равно высылаются по определённому адресу. Таким образом, почта располагает адресами и именами тех людей, которых по этим адресам можно найти. Да и потом, неужели вы не знаете о существовании адресных книг? Клаус, конечно же, знал о существовании адресных и телефонных книг, по которым в теории можно было найти нужный адрес или телефон, однако ему ни разу не доводилось пользоваться ими, и теперь это попросту не пришло ему в голову. — Другое дело, что, по моим данным, этот дом принадлежит некому О. Лавкрафту, а на письме указано иначе: «К. Лавкрафт». Прошу простить мое любопытство, но кем вы приходитесь мистеру Лавкрафту? Очевидно, что вы слишком юны, чтобы жить один, поэтому не думаю, что отправитель письма ошибся буквой. На мгновение Клаус растерялся и замер. До него непозволительно долго доходила суть вопроса, который задал почтальон. В конце концов мальчик, чуть дёрнув подбородком и зажмурив на секунду глаза, пришёл к самому логичному ответу и небрежно буркнул: — Сын, я его сын, — после чего добавил: — Ещё раз спасибо за письмо, сэр. С этими словами Клаус скрылся в доме. Уже на кухне, сверля взглядом конверт на столе, он вдруг задумался о безопасности контактов с кем бы то ни было из этого города. И — тут же одёрнул себя: нет, нельзя настолько подозрительно относиться к людям! Олаф вроде как-то даже намекнул, что Клаусу не помешало бы познакомиться с кем-то из местных. С другой стороны, как показывал его жизненный опыт, доверять не следовало никому, особенно кому-то вроде Олафа. Иронично, но именно графу Олафу Клаус теперь доверял больше, чем всем остальным. Хотя бы потому, что Олаф никогда не врал и не приукрашивал. Он просто вёл себя как мудак и не скрывал этого. Впрочем, это было давно, теперь всё совершенно по-другому, но Клаус до сих пор периодически возвращался к событиям прошлых лет и анализировал. А потом думал о поведении Олафа в последние несколько месяцев, а также о своих ощущениях, которые касались этого человека, и устало вздыхал, потому что ему не следовало так сильно зацикливаться — ничем хорошим это явно не кончится. И всё-таки это Олаф напомнил ему об Алане и Уилле. Он ведь знал, что Клаус сразу бросится писать письмо — и всё равно сказал! Кстати, Алана и Уилл — Клаус снова взглянул на конверт, на это раз прояснённым взглядом, твёрдо намереваясь вскрыть его и наконец прочесть. Пожалуй, здесь стоит вставить ремарку: мне доподлинно известно содержание письма, ведь оно сохранилось и даже попало ко мне в руки, однако приводить его здесь полностью бессмысленно. Вы и сами должны понимать, что бумажные письма, как правило, начинаются с обращения к адресату, а большую его часть составляют лирические отступления или поднятие каких-то дополнительных тем. Нас же интересует та часть письма, в которой Алана затронула тему дня рождения Клауса: «…Клаус, мы всеми руками за то, чтобы приехать к тебе на день рождения. Однако нас с Уиллом очень смутило, как ты об этом написал. Нет, ну в самом деле: «если Олаф разрешит»! Тебе сколько лет, семь? Не знаю, что он там тебе наплёл, но мне кажется, это попахивает нездоровыми отношениями, а ты, кажется, этого даже не замечаешь…» Алана, как вы знаете, была замечательной заботливой подругой и достаточно сообразительной девушкой. Но, как, впрочем, и все умные и сообразительные люди, она порой делала ошибочные выводы на основе своих знаний. В данном случае это означает, что опасения графа Олафа были весьма обоснованы, а Клаус поступал весьма разумно, внимая его предостережениям. В скором времени об этом предстояло узнать и Блейкам, однако в данный момент они этого не понимали. А пока Клаус только покачал головой. Нужно было поговорить с графом Олафом. Странное было чувство, последний раз он ощущал его, когда Олаф притворялся учителем и, казалось, ничего больше не предпринимал. Тогда Клаусу хотелось выяснить хотя бы примерные намерения мужчины, теперь он должен был спросить у него разрешения отпраздновать день рождение с друзьями. Бред. До чего же странно иной раз поворачивается жизнь. Удивительно, но в тот самый момент, когда Клаус твёрдо решил завести разговор, как только мужчина вернётся домой, со стороны двери раздался звук — это вернулся домой граф Олаф. «Помяни чёрта,» — невесело усмехнулся Клаус. Он, как было сказано ранее, не испытывал к мужчине былой неприязни, а моментами даже понимал его, однако лишний раз выходить на диалог было неловко и как-то страшно. Этот иррациональный страх Клаус даже не пытался объяснить себе, он просто чувствовал. Вздохнув, мальчишка досчитал до пяти. Именно столько секунд потребовалось, чтобы в проёме появился Олаф, который тут же, видимо, почувствовав напряжение Клауса, задумчиво нахмурился и посмотрел на него. — Что-то случилось? — настороженно спросил мужчина. Клаус неопределённо повёл головой, а затем встрепенулся. — Нет, просто… — он немного запнулся, словно споткнувшись о пристальный взгляд, хотя Олаф находился на приличном расстоянии. — У меня через три недели день рождения, и я хотел бы провести этот день с Аланой и Уиллом. Они могут приехать? Прозвучало на удивление ровно и уверенно — Клаус сам себе поразился. На какое-то мгновение мужчина замер, после чего сдержанно втянул носом воздух и цокнул языком. — Это небезопасно. Клаус почувствовал первый удар по грудной клетке: он боялся, действительно боялся услышать это. — Почему? Я доверяю им. — Я не сомневаюсь, — Олаф усмехнулся, медленно прошёл вглубь кухни и опустился на стул, повёрнутый боком к столу — спинкой к стене. — Младшие Блейки вряд ли могут представлять хоть какую-то угрозу. — Тогда в чём проблема? — не понял Клаус. — Ты думаешь, их родители имеют отношение к ГПВ или… кто там сейчас для тебя опасность представляет? Мужчина вздохнул. — Я и сам пока не понял, — пробормотал Олаф и тут же встрепенулся: — Смотри, есть несколько вариантов, и все они одинаково вероятны: родители Блейков могут иметь причастие к условным «ГПВ» — пускай, обзовём их пока так; за Блейками в целом может вестись слежка — их могут использовать в качестве наживы без их ведома… Да и потом, мне известно наверняка, что Блейки — не все, но были связаны с ГПВ, а раз так, почему они теперь не могут участвовать во всём этом? Клаус в самом деле припоминал, как Алана говорила что-то о дяде, у которого видела прежде такую же подзорную трубу, как у него, Клауса. Это заставляло вдвойне задуматься над словами Олафа. Впрочем, пока опасность была не вполне конкретной и какой-то бутафорной. Вот что, чисто гипотетически, могли сделать члены «новой ГПВ»? Убить их? Зачем, ради чего? В голове появлялась тьма вопросов, на которые хотелось найти закономерный и логичный ответ — к слову, возобновление бурной деятельности мозга очень порадовало Клауса, он наконец-то почувствовал хоть что-то. Пока мальчишка, погружённый в размышления, пытался переварить полученные крупицы информации и проанализировать ситуацию с Блейками, Олаф молча сверлил взглядом прозрачную вазу, которая стояла на столе, ближе к окну. Возмутительно пустая ваза, в которую следовало бы поставить цветы. Наконец, когда молчание совсем затянулось, Олаф негромко заговорил, заставив Клауса забавно дёрнуться от неожиданности — так бывает, когда вы возвращаете человека из мыслей в реальность. — Это достаточно рискованно, но кто я такой, чтобы запрещать тебе видеться с друзьями? «Как минимум, мой опекун,» — мысленно ответил Клаус, однако тут же понял, что это не совсем корректный ответ. Откровенно говоря, никто не вправе запрещать кому-то общаться с друзьями. — Ты достаточно умён, — Олаф сделал паузу, посмотрев Клаусу прямо в глаза. — И уже не ребёнок, а потому должен уметь самостоятельно принимать решения в таких вопросах. — Ладно… — тихо протянул мальчишка. — А если я не прошу принять за меня решение, а просто… помочь советом? — Тогда бы я советовал тебе никого не приводить в этот дом, — как-то чересчур строго отрапортовал мужчина. — О нём знает ограниченное количество людей, и мне бы очень хотелось, чтобы их число оставалось неизменным. Вновь повисло молчание, а Клаусу вдруг почему-то вспомнилась книга, которую он читал очень давно, ещё в детстве. Эта ассоциация вызвала у мальчишки кривую усмешку, что, само собой, требовало незамедлительного объяснения: — Я как-то читал книгу про мальчика, который продал свой смех дьяволу взамен на способность выигрывать в любом споре. В какой-то момент он заключил пари, что он богаче самого богатого человека и стал наследником самого влиятельного и богатого в мире человека, которым и был этот дьявол. Они, как мы, стали жить бок о бок и весьма тесно взаимодействовать, несмотря на то, что по сути являлись противниками. И этот мальчик очень много страдал, потому что его смех ходил рядом с ним, им смеялся дьявол, а он сам мог только плакать или вовсе не выражать никаких эмоций. Правда, я давно читал, уже не помню, чем всё кончилось. Помню, что этот мальчик в итоге вернул свой смех, а как у него это получилось, никак не могу вспомнить. Граф Олаф, до этого внимательно слушавший Клауса, хмыкнул и откинулся на спинку стула. — Помню я эту книжку, мы по ней спектакль ставили, ещё когда… в общем, очень давно. Да, интересные у тебя сравнения, Клаус, — Олаф покачал головой. — Главного героя, кстати, звали Тим Талер, а того, кого ты назвал «дьяволом», барон Трёч. Они действительно жили вместе достаточно долго — год что ли… В книге, насколько я помню, барон был счастлив, в то время как Тим потерял даже всякую надежду на то, что ещё хоть раз почувствует себя счастливым. Но, знаешь, что нас с тобой отличает от барона Трёча и Тима Талера, Клаус? Клаус вопросительно приподнял голову. — Мы оба несчастны. Мальчишка снова замер, видимо, пытаясь осмыслить услышанное, а Олаф негромко рассмеялся; в этом тихом смехе чувствовалась горечь и ирония — в первую очередь над собой. Впрочем, это не продлилось долго, смех быстро сошёл на нет. — Н-да… — протянул мужчина уже совсем без улыбки. — Знаешь, сейчас подумал о твоих Блейках… Думаю, не случится ничего страшного — или, во всяком случае, непоправимого, — если они приедут сюда. Я имею в виду, город. Вы можете погулять или где-то посидеть. Единственное — домой их не приводи и по возможности оглядывайся по сторонам. Преимущество и недостаток маленьких городков, вроде этого, — Олаф качнул головой в сторону окна. — Это то, что любые подозрительные вещи видно сразу. Особенно неместные элементы. Ну, так, как тебе такой компромисс? Клаус растерянно посмотрел на мужчину. Совсем не в характере Олафа было идти на уступки. Это сбивало с толку, ведь очевидной выгоды для него в этом компромиссе не было. — Правда? — наконец выдохнул Клаус, всё ещё растерянно моргая. — Повторюсь, всё, что бы ни случилось — а случиться может всякое… Всё — под твою ответственность… — Да, хорошо, я понял, — Клаус впервые за довольно продолжительное время ощутил чувство радости; он улыбнулся. — Спасибо.***
Время до дня рождения проходило однообразно и скучно, но достаточно быстро. Клаус делал обыденные дела чуть радостнее и активнее, чем обычно, но вместе с тем у него периодически возникали странные чувства. Он умолял себя не анализировать ничего и дать себе отдохнуть хотя бы пару недель, но перестать думать никак не получалось. И почему-то все мысли рано или поздно сводились к Олафу. В такие моменты Клаус обычно старался переключиться на что-то ещё, либо вовсе резко прерывал размышления. Олаф по-прежнему куда-то уходил, но они стали чаще разговаривать — просто под чай вечерами, на отвлечённые темы. Они говорили о литературе, театре, искусстве в целом, иногда уходя в философию. Реже Олаф припоминал «дораскольное» время, но крайне редко говорил именно о ГПВ — в основном это были воспоминания о людях и событиях, забавные и не очень случаи из той, другой жизни, когда всё было иначе. Эти разговоры были единственным, что отличало следующий день от предыдущего. И наконец-то три недели прошли. Клаус никогда не считал минуты до своего дня рождения. Это был первый раз, когда он сидел напротив часов, обняв колени, и следил за бегущей секундной стрелкой. «Подумать только, а ведь несколько сотен лет назад, о течении секунд никто не задумывался, — Клаус вздохнул и ткнулся нижней частью лица в руки. — А сейчас люди считают даже доли секунд. Всё словно нацелено на то, чтобы заставить людей торопиться, ведь время идёт.» Но Клаус сидел напротив часов, не потому что торопился повзрослеть. На самом деле он отдал бы последнее, что имел, лишь бы задержаться ещё на несколько лет в детстве, которое, увы, покинуло его слишком рано. Просто всем необходимо иногда хотя бы инсценировать важный момент. Такой момент, в который, человек вкладывает огромное количество смысла, просто чтобы почувствовать это. Клаус сидел напротив часов, чтобы ощутить время — это жуткое, интригующее, быстрое, вечное чувство… А ещё он не мог уснуть и был готов думать о чём угодно, дабы просто отвлечься от странных мыслей. Ему приснился сон, который, собственно, и стал причиной его бодрствования. Изначально он хотел лечь спать и приблизить встречу с друзьями, только вот у подсознания, похоже, были другие планы. Клаус не назвал бы этот сон эротическим, но некоторая интимность в нём всё же присутствовала. Но ужаснее всего, что этот сон оставил после себя чувство неправильности, ведь, помимо самого Клауса, в нём участвовал граф Олаф. Когда речь идёт о снах сомнительного содержания, нельзя не заметить, что странные сны снятся всем. Например, среди учеников и выпускников школы, в которой учился весь прошлый год Клаус Бодлер, вы вряд ли отыщите человека, которому хотя бы раз не снился эротический сон с участием его одноклассника или даже учителя. Подобным шуткам Морфея можно найти множество объяснений — и все они слабо связаны с настоящим влечением к субъекту из сна. В связи с этим, часть людей, в том числе и я, не придаёт таким снам большого значения. Однако Клаус Бодлер просто не мог не анализировать свой сон, ведь такое произошло с ним впервые. Он был потрясён по пробуждении и не сразу пришёл в себя, а после очень сильно смутился. Ему хотелось понять, чем же был вызван этот нелепый сон, но возвращаться к его содержанию было попросту стыдно, поэтому Клаус предпочёл сконцентрироваться на секундной стрелке часов и понаблюдать за тем, как догорает последний день его шестнадцатого года. Честно говоря, с момента, как секундная стрелка завершила свой последний круг, прошло ещё некоторое время, прежде чем Клаус сумел заснуть. Подъём был неприятный — Клаус и не помнил, когда последний раз так плохо спал. Наверное, в приюте, но сейчас казалось блажью то отсутствие мыслей, с которым он засыпал тогда из-за физической усталости. Сон не отпускал и постоянно напоминал о себе, заставляя Клауса краснеть. Вроде бы ничего такого в том сне и не было, но почему-то всё равно было ужасно стыдно. Он бы с удовольствием провалялся в кровати до вечера, но автобус, на котором должны были приехать друзья, прибывал через полтора часа, в половину девятого. До этого нужно было ещё привести себя в порядок и дойти до вокзала в центре городка. И если со вторым всё было легко, то первый пункт вызвал затруднения. Вода не могла смыть последствия неспокойного сна из-под глаз, но Клаус по крайней мере попытался выглядеть не уставшим. Вышло так себе. — Друг, выглядишь паршиво! Что, мистер Лавкрафт даже на каникулах покоя не даёт? — вместо приветствия смешливо бросил Уилл, выпрыгнув из автобуса на сухой нагретый асфальт. «Да уж, точнее и не скажешь,» — мрачно подумал Клаус, а вслух сказал: — Я тоже рад тебя видеть. Уилл всего за пару месяцев вытянулся и, кажется, немного раздался в плечах. Совсем уже не мальчик. — Братец, где твои манеры? Кто же так здоровается с человеком, которого давно не видел? — Алана ткнула брата в бок и тут же крепко обняла Клауса, негромко проговорив: — Мы скучали. Клаус невольно улыбнулся. Алана совсем не изменилась, разве что голос приобрёл твёрдые нотки и стал чуть благозвучнее. Всё-таки два с лишним месяца в подростковом возрасте — это слишком много. — Я тоже, — ответил Клаус. — Ты как? — Алана прервала объятия и обеспокоенно посмотрела на друга. — Как отравленный смертельным мицелием, — бессознательно выпалил Клаус, а затем мотнул головой и пояснил: — Будто во мне начали происходить существенные изменения, но я ещё это не до конца осознал. — Интересное восприятие переходного возраста, — хмыкнул Уилл. — Да не, я не про это, я… — Клаус свёл брови. — Ну, то есть, конечно, во время взросления и взгляды часто меняются, но здесь дело не в этом — или, скорее, не только в этом… Клаус говорил общими фразами, безо всякой конкретики, не решаясь сходу вывалить на друзей всё, а сам думал о том, как же точно он охарактеризовал то, что происходит. Да, именно это и делает Олаф на протяжении уже долгого времени — отравляет его, Клауса. Но если раньше всё было предельно понятно, то теперь всё казалось не столь однозначным. «Отравляет» — очень подходящее слово. Граф Олаф посеял в Клаусе сомнения тогда, чуть больше года назад, сказав такую простую истину: нет в мире добра и зла, не работает мир по принципу Инь и Янь. Это категорически перевернуло картину мира — да. Но за последние несколько месяцев — с начала учительской карьеры «мистера Лавкрафта» — эти сомнения преобразовались в нечто большее. Клаус боялся это признать, но, похоже, он перенял часть мировоззрения у человека, которого не далее как два года назад считал воплощением зла. А теперь так ещё и неуместная, иррациональная привязанность к этому человеку подливала масла в огонь. На самом деле это всё больше и больше походило на то чувство, которое Клаус даже мысленно не мог произнести. Слишком приторное чувство на букву «В». Блейков Клаус повёл в пекарню, которую заприметил ещё во время одной из своих первых прогулок. Это было небольшое заведение буквально с пятью столиками. Там всегда было чисто, в воздухе витал аромат свежей выпечки, посетителей было удивительно мало. За прилавком обычно стояла приятная женщина, будто выдернутая из другой эпохи. В целом пекарня вызывала ощущение давно прошедших лет, хотя сама по себе выглядела что ни на есть новой. Похожее чувство первое время возникало у Клауса, когда он проходил в дом Томаса Брауна через лавку… Клаус вздохнул, заставив себя прекратить думать о прошлом, и подошёл к кассе сделать заказ. Как известно, во многих странах на день рождения традиционно покупают торт. Клаус не считал нужным оригинальничать, поэтому взял три куска торта, который ему больше всего приглянулся на витрине, и попросил ещё один с собой — для Олафа. На самом деле это вышло непроизвольно, он даже не успел подумать, а слова уже слетели с языка. «Видимо, я действительно в беде, — подумал Клаус, тупо уставившись на положенную им купюру. — В очень большой беде.» Пекарша с обворожительной улыбкой выложила на пластмассовые тарелки по кусочку, а один упаковала в небольшой контейнер. Выставив всё это перед юношей, она снова посмотрела на него и любезно поинтересовалась: — Ещё что-нибудь? — Д-да, ещё три стакана чая, будьте добры, — Клаус наконец вынырнул из своих мыслей. Когда он наконец-то вернулся к друзьям, расположившимся за столиком, Алана обеспокоенно посмотрела на него. — Клаус, ты какой-то... загруженный, что ли, — сказала девушка, отпив из стакана. — Что-то случилось? — Да не, просто думаю о том, что говорил Олаф, по поводу небезопасности нынешнего положения, — соврал Клаус. — Это, знаете ли, немного напрягает. — Да паникёр он, о какой опасности вообще идёт речь? — фыркнул Уилл. — Не скажи, — возразил Клаус. — Прозвучит немного странно, но он входит в число тех, кому я доверяю. Клаус и сам удивлялся этому простому факту — на самом деле он даже толком не задумывался об этом, пока вслух не сказал. Странно? О, ещё как. Олаф — человек, которому вы будете доверять в последнюю очередь. Но стоит отметить, что иначе и быть не могло, ведь в каком-то смысле Клаус уже доверил ему едва ли не самое ценное, что у него осталось — свою жизнь. Страннее было бы, если после всего, что они пережили, его отношение к Олафу осталось бы прежним, а в том, что он проникся к нему уважением, доверием и… возможно, симпатией — в этом не было ничего удивительного. Клаус наконец признал это. После пекарни они пустились в пешую прогулку по городку; как вы можете понять, большим количеством развлечений этот город не отличался, однако он стоял на реке, поэтому в конце концов ребята устроились на берегу. Клаус только теперь понял, как сильно скучал по таким вот беззаботным посиделкам с Аланой и Уиллом. Это очень напоминало их самые первые встречи, и от этого неприятно защемило в груди. В начале учебного года они нередко катались на речку, где без умолку болтали, пока не стемнеет. Приятно было ещё раз испытать такую беззаботность, словно не было всей кутерьмы с Томом, переездом и… словно Клаус не знал, что его сёстры могут быть мертвы. Внезапно ворвавшаяся в голову мысль, видимо, отразилась на лице — Клаус замер с погасающей улыбкой на губах. Повисло молчание, и Клаус принял внезапное решение. — Вы, наверное, помните, что у меня есть две сестры, — он облизнул в один момент пересохшие губы. — Когда наши пути разделились, они остались на том острове, и… В общем, недавно я узнал, что они, скорее всего… погибли. Клаус выдохнул, и почувствовал, что тяжесть, которую он ощущал всё это время, словно уменьшилась. — Клаус, мне жаль, — проговорила Алана, ласково погладив его по спине. — Оу… — только и смог сказать Уилл. — Ты как вообще… справляешься с этим? Клаус пожал плечами. — Это тяжело, очень тяжело, но с этим ничего нельзя было сделать, там вообще мутная история… У меня есть очень маленькая, хрупкая надежда на то, что они каким-то невероятным образом спаслись, но всё же… если мыслить реалистично… не стоит строить ложные надежды. Олаф тоже потерял очень дорогого человека там — он об этом вот недавно узнал… и тогда же и мне сказал о возможной гибели Вайолет и С… Частично ответственность за их смерти лежит на нас с Олафом, так что фактически мы снова в одной лодке. — Клаус, это неправда! Не вини себя, разве мог ты что-то сделать? — начала было Алана. — Мог не уплывать с Олафом, например, — мрачно заметил Клаус. — Но я принял это решение тогда, чтобы оградить сестёр от него. — Вот видишь, — встрял Уилл. — В тот момент тебе казалось это правильным. А мы всегда принимаем решение на основе имеющихся в данный момент фактов. Поэтому глупо жалеть о сделанном выборе, когда всплыло что-то ещё, чего ты тогда не знал и не мог знать. — Это тебе не Олаф случайно чувство вины навеял? — подозрительно прищурилась Алана. Клаус мотнул головой. — Нет, тот разговор вообще был… каким-то даже душевным, наверное, — Клаус вздохнул. — Ему самому тяжело, по нему видно. И тогда ему было очень тяжело говорить мне, что… ну, вы поняли. Но почему-то после разговора с ним стало немного легче. — Вы к чему-то пришли? — К тому, что будем жить дальше, — пожал плечами Клаус. — По крайней мере, попытаемся.***
День пролетел незаметно, впрочем, как часто бывает, когда проводишь время в компании друзей: вроде бы провели вместе весь день — а всё равно недостаточно! Клаус проводил взглядом автобус, скрывшийся за поворотом, и побрёл в сторону дома. Небо над головой было залито тёплыми красками, солнце вот-вот грозилось упасть в лес. Юноша нёс в руке бумажный пакет, в котором лежал одноразовый пластиковый контейнер с куском торта, и иногда оглядывался — поднимал голову, выныривая из своих мыслей. Подумать было о чём, но предупреждение Олафа он не выпускал из головы на протяжении всего дня. Тем временем в голове творилось чёрт-те что — из-за внезапно обнаруженных чувств, из-за осмысления слов Уилла, в целом из-за насыщенного дня, после которого почему-то осадком выпала лёгкая грусть, из-за того, что ему теперь шестнадцать. Когда Клаус добрался до дома, начали сгущаться сумерки. Перед домом машины не обнаружилось, но, когда он уже поднялся на крыльцо, послышался шелест шин и работа двигателя. Клаус обернулся. За долю секунды в голове успела проскочить тревожная мысль, что это кто-то чужой, но то было напрасное опасение — из машины вышел Олаф. — Как день? — неожиданно спросил он, выгружая какие-то пакеты с заднего сиденья — продукты, скорее всего. Клаус, неслышно хмыкнув, поймал себя на том, что подобные житейские сцены с участием графа Олафа до сих пор ощущаются странно. — В целом хорошо, — Клаус усмехнулся. — Ничего подозрительного не случилось. — Ну и славно, — проговорил Олаф и, подхватив пакеты и закрыв машину, приблизился к Клаусу. Юноша сглотнул и неловко проговорил, приподняв пакет: — А я вот торта тебе взял. Олаф на мгновение завис, словно до него с опозданием доходил смысл слов, затем мотнул головой и с каким-то странным смешком сказал: — Спасибо. У меня для тебя тоже кое-что есть. Ему снова пришлось опустить пакеты, чтобы достать из сумки, перекинутой через плечо, какую-то не очень большую коробочку. Олаф протянул её Клаусу со словами: «С днём рождения». Клаус немного недоверчиво принял её и тут же открыл под изучающим взглядом Олафа. В коробке лежали очки в тонкой металлической оправе. Клаус поднял растерянный взгляд на мужчину. Тот немного поиграл в гляделки, но всё же нарушил молчание первым, ответив сразу на несколько возможных вопросов: — Для меня было открытием, что ты так и не поменял очки. Поверь, я сильно удивился, когда понял, что ты всё ещё носишь те самые, которые подобрал тогда с песка. Они ведь не твои… Клаус растерялся ещё больше, услышав, казалось бы, простой факт. Он ведь и правда уже больше года ходил не в своих очках. Он тупо моргнул и коснулся пальцами дужки и, помедлив, стащил очки с лица, после чего аккуратно вытащил новые из коробки и надел. — …и не спрашивай, как я так хорошо подобрал размер и линзы. — Ого… — вырвалось у Клауса. Стало действительно лучше. Клаус не сказал бы, что именно, но что-то определённо изменилось, будто ему стало легче. «Должно быть, у тех незаметно отличалась диоптрия, — догадался Клаус. — Странно, что я не обращал внимания. Наверное, привык.» — Спасибо, — тихо поблагодарил Клаус. — Я как-то вообще забыл, что те были не мои… В этих гораздо лучше. — Рад слышать, — Олаф усмехнулся. Разумеется, эти очки не могли не подойти Клаусу, ведь они были сделаны ровно под него по параметрам, которые некогда замеряла Джорджина Оруэлл. Разумеется, с того момента Клаус подрос, но его зрение не изменилось. И в этом смысле Олафу повезло, потому что в целом очки — довольно спорный подарок, слишком легко промахнуться. Клауса не особо заботило, каким образом Олаф достал настолько идеально подходящие ему очки, его больше занимал сам факт того, что мужчина сделал ему подарок на день рождения. Уже на кухне, разбирая пакеты, в которых в самом деле оказались продукты, Клаус второй раз ощутил какой-то странный диссонанс от совершенно бытовой ситуации и в который раз подумал, что ему бы пора перестать удивляться тому, что граф Олаф не пытается его убить, не издевается и в целом ведёт себя, как человек. «Странно, что ты вообще до сих пор к таким мыслям возвращаешься, — напомнил себе Клаус, лёжа в постели. — Пора уже признать, что ты просто позорно и бесповоротно влюбился.»Дорогой редактор,
Из-за непредвиденных обстоятельств работа почты в какой-то момент была нарушена, поэтому мне остаётся надеяться, что пакет с главой всё-таки попал к вам в руки, пускай и с некоторой задержкой.
Признаюсь, меня очень тревожит внешняя обстановка, скрываться теперь приходится тщательнее, а живу я вообще фактически в бегах — в полном смысле этого слова.
В связи с этим, самое важное и последнее: учгеьйкта ойбкя уъ ушмзнюц мвхрй, нээз съпуиьсдфрпэ, к юсипфиё чцакр ыгрнчъшв ъппйщрйв эгнеф Тнёчгс. рлтядщм, шыъ р отъаппя уяу ым ннэдяо, цмучьмд гжйй ъъцгкщгод эърфркпт обб, пъ лб мрэд яюм пмщъ зй щгнцъфзч шгты, фщбжэродр яяо ъяпсш.
С подобающим уважением и добрыми пожеланиями,
Капитан Л. В. Синни