Катарсис

      В тот момент, когда этот жалкий подражатель наконец-таки замолк, а копье сыто скалилось, слегка утихая где-то в подсознании, я чувствовал, что проиграл. Это недоразумение, подделка, бездарная аллегория на ученого, переиграл меня! Растоптать его божественные амбиции – мало. Скормить копью – мало. Всех пыток Ада мало!       Снова чувствовать свое бессилие убивает. Я не могу опять потерять Его, просто не могу!       Мы ждем сведений. Люди утомленно опустились на песок, благородные застыли в напряженном молчании, Лунарк связывается со своими – только от них мы сейчас можем получить новости. Ожидание растягивается, пожирает, я пытаюсь унять панику, от желания сорваться к Мастеру удерживает лишь осознание, что прежде чем я доберусь, все уже случится, а результат быстрее будет узнать у оборотней. Только...       - Носители остановлены, им удалось, - облегченно выдыхает Лунарк, а я чувствую, как истончается и рвется связь контракта. Нет... Он еще жив, но...       Окружающие облегченно вздыхают, но напряжение незамедлительно возвращается.       - Как Рейзел-ним? Как Лорд? – наперебой интересуются с разных сторон.       - О них пока никаких сведений. Не отчаивайтесь, дайте им время прийти в себя и выйти на связь.       С тихим звоном оборвалась последняя нить, связывавшая меня с Мастером. Сердце замерло – он не захотел забрать меня с собой, оставил здесь, жить на осколках, на лезвиях воспоминаний. Будто я смогу! Как будто от меня еще что-то осталось, из чего можно вылепить директора школы, или шефа для этих модифицированных. Будто еще что-то осталось от человека. Мне даже не позволено узнать, ушел ли он в вечный сон, или снова пропал.       Безумство отчаяния смешалось с надеждой, с верой, что если он жив, я найду, я дождусь, как в прошлый раз. До слуха долетели обрывки криков смутно знакомых голосов, вой и предвкушающий хохот собственной силы, почти вырвавшейся из-под контроля. Назад! – резкий приказ, и железная хватка воли заставляет копье отступить. Холодный разум вмиг вернулся и что я вижу? Вокруг спекшийся черный песок, от тел поверженных врагов не осталось и следа. Копье, зараза, обожралось, но это меня и спасло – пока оно было занято такой вкусной закуской, я успел прийти в себя. На почтительном расстоянии в боевой готовности замерли благородные и модифицированные. Ждали до последнего, что я очнусь, глупые.       - О, шеф! Ну, Вы и напугали нас! – разнесся радостный крик. Тао, кто же еще. Любитель разрядить обстановку своей непосредственностью, граничащей с бестактностью.       - Что произошло, Франкенштейн? – Кериас - Тао в купаже, так сказать. Он, как и все, конечно знает, с кем связана моя внезапная истерика, и его интересует, что именно случилось.       - Не знаю, - честно признаюсь я, - Мастер исчез.       Все замерли, скорбно переглядываясь и не зная, что сказать. В этот момент во мне впервые проснулась неприязнь к присутствующим – ради них, ради их жизней и спокойствия Мастер жертвовал собой все это время! – и поспешил одернуть себя. Они никогда не просили его жертвовать собой, не принижали его жертвы, нет их вины в произошедшем. С тем же успехом можно винить оставшихся оборотней, благородных, себя самого. Предатели мертвы, и ошибок моего прошлого уже не изменить. Теперь важно предотвратить новые ошибки, не допустить, чтобы союз вновь взялся за прежнее, или не появилась еще одна подобная кодла неуправляемых эгоцентричных умников, пекущихся о благе человечества.       Деятельная натура взяла верх, не позволяя снова кануть в пучину отчаяния. Я не имею права допустить, чтобы мир, который с таким трудом защитил мой Мастер, был разрушен.       В тот, первый раз, когда он исчез, а я отправился скитаться по миру, разуверившись в способностях благородных найти хоть что-нибудь, меня не покидала уверенность, что Мастер жив. Сейчас не было даже следа той уверенности, только понимание, что я не могу себе позволить ничего не делать.       В тот раз мне не было дела ни до благородных, ни до людей, меня занимали только поиски Мастера, и собственная персона. Сейчас же он оставил мне тех, о ком нужно позаботиться, и я просто не могу их покинуть, даже не столько потому, что они важны для него, сколько потому, что они важны и для меня. И, как бы поначалу меня не раздражала навязчивость нового окружения, я бы ни за что не променял эту жизнь на ту, прежнюю, в пустом особняке, среди надоедающих, лицемерных каджу и несносного в своей эксцентричности Лорда.       Но я клянусь, что отыщу, снова дождусь, сколько бы ни прошло столетий. Я останусь здесь, ждать, среди живых, и после, когда они уйдут. Я буду ждать до конца мира, если это потребуется, и я буду искать. Тем более, в этот раз у меня есть зацепка, которой не было в прошлый. У Мастера когда-то был брат, значит, была семья. Быть может, если я узнаю больше о семье ноблесс, смогу понять, что же произошло. Переверну вверх дном Лукедонию... Да, с этого и стоит начать. Жаль, до прежнего Лорда не добраться, уж он-то мог мне кое-что поведать. Раскрея вряд ли многое знает, она намного младше Мастера, и не помнит его семью. Возможно, чем-то поможет Геджутель. Нужно во что бы то ни стало найти способ вернуть его...       Возвращение в Корею совершенно не запомнилось, окружающее смазывалось и сливалось в однородное пятно, только входя в дом, я замер на пороге и понял – не могу. Я не могу переступить порог дома, где его больше нет. Я не смогу смотреть на эти стены, на людей, наполнявших это место жизнью, и прежде, чем они оглянулись, поспешил уйти. Мне нужно время, собраться с мыслями, взять себя в руки, смириться с предстоящим ожиданием. Дорога снова не запомнилась, но ожидаемо окончилась у набережной. Я чувствовал, там, дальше, над большой водой, была последняя вспышка его силы.       Мастер, Вы всегда стремились всех защитить, если бы только я успел раньше, или был рядом... Что бы я сделал? Что я мог сделать? Только умереть вместе с Вами. Но Вы бы не позволили, до самого конца Вы оберегали и меня тоже. Музака сумел встать с Вами плечом к плечу, погибнуть с лучшим другом – какое благородство! Очень идет его взбалмошной волчьей натуре. Я завидую, что он оказался Вам ближе, он оказался равным, а меня приравняли к большинству. Впервые в жизни я пожалел, что родился человеком.       Нужно уйти, куда-нибудь, где никого нет. Боюсь, что я все еще не настолько хорошо контролирую свои эмоции, чтобы не представлять опасности обычным людям. Снова отрешенность и смазанные воспоминания о дороге – она была, это все, что я запомнил. Место безлюдное, какие-то скалы, лес, живых разумных в радиусе нескольких километров нет. Я должен выпустить свои эмоции, вскрыть, как нарыв. Лучше сразу, чем копить и запирать негатив в себе, с угрозой не сдержать его в самый неподходящий момент – копье запросто может этим воспользоваться. Вот только проще сказать, чем сделать. Апатия, отрешенность, горе, бессилие, обида, вина. И как совладать с этим букетом? Нужно хотя бы выдохнуть.       Я обессиленно опустился на землю у первого попавшегося дерева, привалился к нему спиной, закрыл глаза, и услышал постороннего.       - Что ты здесь делаешь, М-21?       - Простите, шеф, - он вышел из-за деревьев и прямо посмотрел в глаза, - мы боялись, что в таком состоянии Вы можете что-нибудь натворить. Я ухожу.       - Останься. – Вырвалось раньше, чем я успел хоть что-то сообразить. На миг он замер, кажется, не поверил услышанному – ну, еще бы, непобедимый язвительный гений в таком плачевном состоянии. Думал, наверное, что мне стыдно показываться им на глаза. Только нет ничего постыдного в горе, я всегда был честен в своих эмоциях. Потому, что считал это правильным, да и в пику благородным, чего уж юлить, чтобы они видели, чего лишены, в чем уступают людям.       М-21 уселся сбоку, на расстоянии вытянутой руки, и застыл, попытавшись мимикрировать под камень. Какие же они все еще дети. Нет, я не принижаю их опыта, ответственности, мужественности, в конце концов. Но в вопросах межличностных отношений они еще только начинают делать первые шаги, еще не знают, что искренность – лучший выбор, всегда. В первую очередь, искренность с самим собой и своими эмоциями. Я прикрыл глаза рукой. Как же мне сейчас самому хотелось побыть ребенком, свернуться в клубок где-нибудь в темном углу и разреветься. Слезы все же заскользили по щекам, на душе было больно, и горько. Если бы я мог ему помочь. Вынуть сердце из груди и отдать. Встать на пути гибели для миллиардов людей вместо него, сделать что угодно! Хоть что-нибудь...       В окружающем мире стремительно темнело, солнце скрылось за горизонтом, и только последние его лучи расчерчивали небо разноцветными полосами. Эмоции в душе улеглись, успокоились, но не исчезли. Эта горечь никогда не исчезала, с того самого момента, как я узнал о состоянии Мастера еще до первого его исчезновения, лишь притуплялась на время. М-21 зашевелился, устав изображать из себя неподвижное изваяние и бросил в мою сторону короткий взгляд.       - В чем дело? Хочешь задать вопрос? Тот стушевался и пробормотал едва слышно:       - Это будет неуместно.       Я даже усмехнулся:       - Беспокоишься о моем душевном состоянии? Поверь, больнее мне уже сделать невозможно.       Оборотень передернул плечами, вдохнул, набираясь смелости, и все же спросил:       - Вы любите его?       - А в этом есть сомнения?       - Нет, я имел в виду... ну,.. черт. – М-21 поджал губы и зажмурился, ожидая смертной казни на месте. Забавно. Что ж, понимаю его любопытство, подстегиваемое неопытностью. Будем отвечать честно, тем более тайны из этого никогда специально и не делалось.       - Да, когда-то я думал именно так. Именно в том смысле, который ты подразумеваешь, - я дождался, пока оборотень снова начнет дышать, и продолжил, - однако, это не все. Нельзя ограничить мое отношение к Мастеру только одним аспектом любви.       Я, знаешь ли, воспитан был в строгой католической вере, и откровенно не понимал, как церковники, призывая не творить себе кумиров, отринуть идолопоклонничество, превозносят христианского Бога, возводя веру и поклонение ему в абсолют. В то время заниматься изучением человеческого тела было опасно, не верить в учение церкви – еще опаснее, но меня это никогда не останавливало. Впервые я задумался о Боге, когда встретил Мастера. Подобен ли он Богу? Без сомнения. Стал ли я ему поклоняться? Нет, но я в него поверил.       Еще живя на материке, я стремился стать лучше, сильнее, разгадать все тайны человека, а когда узнал об иных расах, поставил себе целью доказать, что человечество не слабо, что мы можем сами идти по выбранному нами пути, и не приемлем вмешательство в наши жизни. Мастер, обладая безграничной силой, самоустранился из жизни благородных, полагая, что так принесет им меньше беспокойства и позволит жить. Он заперся в особняке, в полной уверенности, что миру будет свободнее без него, и позволял себе только наблюдать. Меня поразила и восхитила его жертвенность. Согласен ли я с таким подходом? Нет, но мне захотелось разделить его одиночество.       Когда предатели из благородных пытались избавиться от меня, заставили утратить контроль над темным копьем, и Мастер вернул мне разум, я осознал, что за годы, проведенные подле него, полюбил. Именно это чувство подтолкнуло меня заключить контракт – я хотел навсегда остаться рядом, сберечь его, всесильного, оградить от необходимости тратить свою жизнь на защиту других. В тот день я фактически всучил ему свою душу и сердце. Представь, додумался подлить кровь в чай, а Мастер принял меня, со всеми чувствами и внутренними демонами. И я дал клятву верности, не потому, что она была нужна, а потому, что хотел произнести ее вслух, объявить всему миру... Я ответил на твой вопрос, М-21?       - Да, - отозвался оборотень, задумчиво глядя в звездное небо.       - Я буду ждать столько, сколько потребуется, и никогда не прекращу искать его.       Ну, все, хватит лирики, пора возвращаться.       - Пойдем, - я поднялся на ноги, привел костюм в порядок, хмыкнул, глядя на неуклюжие попытки оборотня отряхнуться. Мастер оставил меня, но в этот раз я не один. Здесь люди и благородные, дети, считающие себя взрослыми, за которых я в ответе. Пусть их жизнь будет настоящей, спокойной и мирной. Для этого я готов жертвовать не меньше, чем Мастер.