***
Император твёрдо стоял на ногах, величественно ожидая действий, ведь слов от этого дикого племени мало кто слышал. Вождь варваров задумчиво подкидывал в руках любимый изогнутый меч. Исходов сегодняшних событий было не так уж и много: либо убьют его, либо он сначала убьёт императора, а потом уже убьют его. Гунн медлил, крепко сжимая рукоять меча. Равнодушное лицо нахмурилось, но через несколько секунд морщинки разгладились, и шанью, не убирая меч, за пару шагов приблизился к императору. Седой старик сглотнул вязкую слюну, гунн немного усмехнулся и на плохом китайском изрёк лишь одно слово, заставившее старого императора удивлённо посмотреть на варвара. — Мир. Вдохнув, император взял себя в руки и чуть заметно расслабился. — Твои условия? Закрытые окна и двери не позволяли врываться в зал громкому шуму толпы, но слова, рывками издаваемые правителями, рвали тишину, иголками пронзая всю её сущность, но не давая ей и шанса исчезнуть. Шанью усмехнулся. Какие могут быть условия у народа, который собирался разграбить эту страну, оставив за собой лишь выжженную землю? Старик внимательно смотрел на гунна, стараясь понять, не пытается ли этот дикий варвар провести его. — Шёлк, вино, рис, — перечислил император ни на секунду не запнувшись. Гунн медленно кивнул, растянул губы в оскале и пристально посмотрел в глаза старику. Император удивился — что-то ещё? — Яньчжи, — на родном языке выдохнул гунн, чувствуя, как тонкая, словно лучший китайский шёлк, ткань тишины натянулась до предела. Император понял шанью, но отдать кого-то из своей семьи в руки этому варвару? Это слишком дорого, даже для него. Однако другого выбора нет, в следующий раз везение не будет на стороне китайцев — они слишком слабы, а этот варвар уж точно не привёл с собой сразу всё войско. Император прикрыл глаза, скоро ему придётся попрощаться с одной из своих прекрасных дочерей. — Кто? — твёрдо задал вопрос старик. Он никогда не покажет свою слабость перед врагом. Дверь в императорский зал с грохотом открылась, пропуская внутрь возбуждённую девушку, что даже не успела удивиться отсутствию охраны на вратах в зал. Быстро метнув взгляд на императора, она хотела рвануться к врагу, что стоял непозволительно близко к правителю, но тот остановил её одним жестом, хмуря брови и вновь устремляя взгляд на гунна, что довольно ухмылялся, поднимая руку. Когда меч указал на неё, Мулан показалось, что она действительно разучилась дышать. Повинуясь своим воинским привычкам, она почти бросилась на гунна, но строгий тон императора остановил её, одним предложением сделав ноги ватными и невыносимо тяжёлыми. — Стой. Я согласен. Империя отдаст тебе в жены эту, — взглянув на обрезанные косы, император замялся, — эту девушку. — Шанью усмехнулся и внимательно посмотрел на Мулан, которая из последних сил старалась держаться на ногах. Император продолжил, заставляя варвара посмотреть на него. — Сейчас вас отведут в ваши комнаты. — Гунн надменно склонил голову в знак благодарности и направился к выходу. Последнее, что Мулан запомнила с того вечера — от шанью пахнет костром, сухой травой и, почему-то, свободой.***
Мулан мало что запомнила за прошедшую неделю — все воспоминания обрывками врывались в голову, не складывались в полную картинку и ужасали своей неестественностью. Мулан выходит замуж за вождя диких варваров. Дочь Фа помнит, что её в тот вечер оставили во дворце, а через несколько дней появилось письмо от отца, который торжественно благословлял свою дочь и сообщал, что очень горд тем, что его маленькая девочка станет женой такого великого человека. Какие-то служанки, что ни на секунду не покидали девушку, мыли её, одевали, что-то говорили и мелькали незапоминающимися, мутными пятнами. Когда маленький дракон, ночью, кое-как сумел найти Мулан, она неожиданно пришла в себя. Мулан скрючилась на кровати и неслышно рыдала, не понимая как такое могло случиться и что с ней вообще будет после того, как она покинет свою страну. Сверчок, приносящий удачу, грустно прижимал к голове усики и крепко прижимался к вздрагивающему телу, будто бы пытался обнять и извиниться. Мушу лишь тихо сидел в углу, в отчаянной тоске склонив голову, и совершенно не знал, как помочь Мулан. На следующее утро на рассвете она появилась перед всеми спокойная, красивая и неизменно-гордая. Фэнгуань, благодаря которому скрылись от посторонних глаз обрезанные волосы, и ханьфу были сделаны весьма искусно и придавали Мулан вид девушки высшего сословия. Император равнодушно глядел на неё, не желая даже спрашивать шанью о том, почему выбор пал именно на эту девушку — кто знает, может, этот дикий варвар решит передумать. Когда за Мулан захлопнулась дверца паланкина, она вздрогнула и опустила плечи. Через пару секунд, незаметно залезший в паланкин Мушу был одарен мягкой улыбкой и нежным поглаживанием. — Мулан, с тобой всё в порядке? — недоверчиво спрашивал дракон. — Я сейчас пойду и набью рожу этому гаду, — Мушу начал делать вид, будто закатывает рукава. Но Мулан лишь тихонько хихикнула, удерживая дракона за хвост. — Всё хорошо, — спокойно ответила Мулан. — Тем более, мой отец дал разрешение. Возмущение Мушу исчезло лишь после часа убеждений в том, что с дочерью Фа всё хорошо. Сверчок, пробравшийся вслед за драконом, к тому времени уже сладко спал, утопая в мягких подушках, которыми было устелено дно паланкина.***
В поселение гуннов они прибыли быстро, солнце едва успело скрыться, и на небе всё ещё оставались ярко-красные всполохи — завтра непременно будет ветер. Паланкин с Мулан остановился слишком резко. Мушу и сверчок подлетели и перекувыркнулись в воздухе, а фэнгуань китаянки немного растрепалась. Почти сразу же после встряски Мулан услышала гневный окрик на незнакомом — гуннском — языке. Возле паланкина зашумели, а затем снова затихли, как будто чтобы не спугнуть маленького зверя раньше времени. Мулан затаила дыхание, сверчок и маленький дракон спрятались где-то в многочисленных складках ханьфу. Тот же грубый голос снова что-то произнёс, и Мулан услышала шорох ткани: кто-то находился совсем близко к двери в — теперь уже — спасительный паланкин. Мулан боялась двинуться. Мулан боялась того, что может увидеть снаружи, за стенами этого паланкина. За стенами был не родной Китай — незнакомая и чужая страна. Мулан укусила губу, поправила волосы и выпрямила плечи и спину. Когда дверца начала приоткрываться, сильная рука быстро кинула ей небольшой кусочек еды. Не успев удивиться, Мулан по привычке поймала брошенное — кажется, это называется курт — и спрятала в рукав. Подняв глаза, она обожглась об яркие искры глаз гунна. Шанью усмехнулся, отошёл немного в сторону и движением руки пригласил выйти. Мулан похолодела, но решительно опустила ноги на землю врага — врага ли? — плавно выходя наружу. Холодный весенний воздух ворвался в лёгкие Мулан вместе с ароматом травы, лошадей, железа и молока. Мулан еле удержалась на месте, чтобы не начать оглядываться по сторонам, ведь в их лагере пахло одним потом и железом. Не останавливаясь, Мулан мягко прошла в странное жилище — несколько детей держали открытыми двери, не смея поднять взгляд на неё. Китаянка расслабилась, почувствовав тепло и поняв, что здесь никого нет, но тут же уловила знакомый, но непонятный запах — запах свободы, запах шанью. Неприлично резко обернувшись, она увидела лишь его ухмылку. Дверь тут же упала, скрыв за собой уже-не-врага. К Мулан тут же со всех сторон подлетели женщины и девушки, уводя за собой и переговариваясь о чём-то на своём языке. Мулан поправили волосы, наряд, заставили сделать какие-то непонятные действия, — кажется, это был один из их традиционных свадебных ритуалов — отвели под покрывалом в другую юрту и усадили во главе стола, где уже сидел гунн. Шёлк тёмного цвета, который так любили воинственные гунны, хорошо скрывал лицо Мулан. Здесь у неё только одно право и обязанность — сидеть рядом с женихом до конца пиршества, не вкушая со стола ничего и не поднимая головы, чуть опущенной в вежливом поклоне. На свадьбе запрещалось говорить о делах, а потому здесь царил шум и смех. Военачальники по одному подходили к шанью, чтобы поздравить и преподнести дорогой подарок. В окружении этих варваров Мулан была единственной женщиной, и, если бы не голод, что проснулся так некстати, страх ни за что не отпустил бы её из своих мерзких щупалец, доводивших до дрожи своими прикосновениями. Предплечье внезапно охладило какое-то прикосновение, Мулан еле удержалась от крика. Незаметно пошарив другой рукой в складке рукава, она нашла курт. Желудок неприятно скрутило в ожидании еды, и Мулан прикусила губу. Глаза метнулись вправо — шанью не обращал на неё ни малейшего внимания, продолжая смеяться и говорить что-то на своём языке. Мулан тихо выдохнула. Взгляд внимательно прошёлся по рядам гуннов, что не обращали на неё никакого внимания, потому как все дары уже были преподнесены, и в зал зашли молодые танцовщицы. Тёмная ткань скрывала Мулан, но всё равно необходимо быть осторожной. Сглотнув и сосредоточившись, она начала аккуратно подносить руку с куртом ко рту. По спине скатилась капля пота, но Мулан помнила все уроки своего учителя, а потому не посмела даже секунду потратить на осознание такой мелочи. Зажав маленький камень между указательным и средним пальцем, Мулан сократила расстояние, тут же запихнув в рот еду. Когда рука, проделав такой же долгий путь, вернулась на прежнее место, китаянку посетила мысль, а что если еда отравлена? И девушка с какой-то отчаянной решимостью раскусила съедобный камень. Курт тут же раскрошился во рту на вкусные комочки, в которых Мулан не почувствовала ни капли яда. Она удивилась и искоса взглянула на шанью, что на миг задержал свои обжигающие искры на девушке, а затем, широко ухмыльнувшись, снова повернулся к гостям. Мулан могла поклясться, что шанью видел все её действия и эта ухмылка — о предки, простите! — предназначена была именно для неё.***
Когда все гости оставили их, слишком резко прекратив веселиться и вновь пожелав что-то шанью, гунн и Мулан несколько минут сидели в абсолютной тишине, не двигаясь и, кажется, не дыша. Шея и ноги Мулан затекли, и она уже приготовилась к боли, с которой проведёт эту ночь. Лишь немного заметив движение справа от себя, Мулан тут же метнулась глазами к шанью, что тихо поднялся и настороженно прислушался к чему-то. Девушка нахмурилась, когда гунн — такого просто не может быть! — протянул ей руку, чтобы помочь встать. Мулан посмотрела прямо в его глаза и решила, что ни за что не покажет своего страха перед ним. Аккуратно достав руку из-под ткани, девушка крепко ухватилась за его ладонь, смело вставая на ноги. Гунн усмехнулся, увидев, как девушка слегка пошатнулась и невольно крепче сжала его руку, но так и не упала на пол — шанью много раз видел, как такое случалось с невестами. Сейчас они должны перейти в другую юрту, более маленькую и специально приготовленную для первой ночи. Гунн знал, что несколько глаз сейчас наблюдают за ними через прорехи в стенах, поэтому, крепко сжав руку девушки — не дай Тенгри, она упадёт! — двинулся в сторону другого выхода. Мулан крепко сжимала зубы и руку гунна, чтобы не показать своей слабости ему, и шла так же, как и утром — плавно, гордо. Через семь шагов они оказались на улице, где свет луны смог пробиться даже под темный шелк покрывала Мулан. Через сорок девять шагов, которые нисколько не поубавили её решимость, они подошли к другой юрте. На миг шанью остановился и чуть заметно повёл правым плечом. Неизвестно почему, но Мулан поняла и твёрдо ступила через порог правой ногой. Шанью улыбнулся уголками губ — он, кажется, не ошибся с выбором. Сквозь тёмный шёлк Мулан разглядела лишь слабый отблеск света — видимо, здесь горел очаг. Позади неё, мягко ударившись о стены, упала дверь, заточив Мулан с шанью в одной небольшой юрте. Мулан растерялась. Она ещё не решила, как стоит себя вести наедине с гунном, как это неожиданно случилось. Стоит ли ей напасть на него? Или вести себя подобно уставу настоящей женщины, который она, кажется, так и не выучила до конца? За спиной Мулан приближался шорох одежды, и, когда шанью поравнялся с ней, направляясь вглубь жилища, мысли, сумбуром летавшие в голове, неожиданно зацепились за слова какой-то служанки из дворца императора. Кажется, она говорила, что так благодарят на языке гуннов. — Спасибо, господин, — произнесла девушка, сама не понимая слов, вырвавшихся изо рта тихим, еле слышным шелестом. Гунн замер, с недоверием обернулся и рассмеялся. Мулан снова забыла, как дышать, внимательно прислушиваясь к смеху и следя за гунном. Крупная, исключительная фигура села спиной к Мулан возле огня. И она удивилась, что вра… гунн так легко подставил ей свою спину. Не мог же он знать наверняка, что у Мулан не припасено никакого клинка в многочисленных слоях ханьфу. — Садись, — на ясном и понятном китайском произнёс гунн, не поворачиваясь к ней лицом и не указывая на какое-то определённое место. Мулан вздрогнула от его голоса, но приняла предложение — ноги всё ещё болели. Пока китаянка шла к очагу, она заметила блеск меча шанью, который совсем недавно сама держала в руках. Он висел на стене, не спрятанный и настоящий. Мулан прикусила губу, она ведь забыла, что ей снова придётся сесть на больные ноги, лишь усиливая боль. Гунн снял с себя меховую накидку, скрутил в подушку и положил её чуть правее от себя. Вовремя заметив вещь шанью, Мулан остановилась, предотвращая своё падение. — Садись, — повторил гунн и в этот раз указал рукой на свою накидку. Мулан посмотрела на гунна, но тот неотрывно наблюдал за горячими искрами пламени, сейчас совсем не обращая на неё внимания. Мулан замешкалась, но села на подушку, совсем немного выпрямляя ноги и даря им маленький отдых. Шея решила напомнить о том, что тоже устала, и теперь неприятно заныла. Сейчас всё богатое убранство Мулан казалось ей самой глупым и тяжелым — даже доспехи Пинга не весили столько. И покрывало, что мешало видеть всё чисто и ясно, теперь стало раздражать ещё больше. Но Мулан сидела с прямой спиной и со сложенными на ногах руками. Гунн прикрыл глаза, потянулся и довольно промычал, давая своему телу отдохнуть. Шанью тоже пришлось сидеть почти не двигаясь, но он мог хотя бы поворачиваться и двигать руками. Его яркие искры — Мулан уже готова была поклясться, что так обжигает огонь — снова посмотрели на неё. Большая ладонь медленно прикоснулась к покрывалу, что, как и палантин, теперь уже представлялось спасительным для Мулан. Будто передумав, шанью остановил руку, поднялся и зашёл за спину девушки. Мулан нахмурилась, но даже не повернулась, чтобы посмотреть, что хочет сделать гунн. Она почувствовала его запах совсем рядом с собой, а затем резко увидела костёр не через тёмный шёлк. Откинув покрывало куда-то в сторону, шанью потянулся к фэнгуаню девушки. Осторожно достав из волос все украшения и шёлк, благодаря которому была скрыта длина волос, гунн пропустил короткие чёрные пряди сквозь пальцы и усмехнулся, когда девушка не сдержала блаженного выдоха, избавившись от ставшей ненавистной короны. Шанью снова плавными движениями сел возле очага, медленно разминая шею. — В следующий раз не говори так, — голос гунна прозвучал совсем не враждебно, и Мулан против воли уставилась на шанью. Повернув к ней голову, шанью объяснил на китайском, что она сказала. — Так благодарит лишь раб своего хозяина. Мулан испуганно вздрогнула, краснея от стыда и злости. Гунн усмехнулся, протягивая руки ближе к огню. — Почему я? — отчаянно прошептала Мулан, прикусив губу и сжав кулаки. Гунн молча подбросил пару веток в очаг и тихо заговорил: — Мне нужна именно такая яньчжи. Сильная и телом, и душой. Та, что не склонится ни перед кем и ни перед чем. — Мои волосы, — в каком-то секундном порыве начала девушка, но гунн мягко перебил её. — Мой народ признаёт лишь силу. Такая мелочь, как короткие волосы, не смутит никого, если ты сильна. Но если с самого начала ты покажешь свою слабость, тебя ничто не спасёт, — шанью смотрел на девушку без капли сомнения. Она снова некстати почувствовала голод и долю страха. Её жизнь здесь была бы разрушена, если бы хоть кто-то заметил, что она на — подумать только — священном свадебном вечере посмела отведать пищу. — Но ты смелая, — гунн весело усмехнулся, как будто прочитал мысли девушки, и протянул ей руку с чем-то. Мулан с недоверием смотрела на такой же курт, какой она сегодня по прибытии получила от шанью. Девушка с опаской протянула руку и взяла маленький камень, что не поможет ей наесться, но хотя бы немного притупит чувство голода. Откусив одну половину, девушка протянула вторую гунну, что с удивлением посмотрел на неё. — Моё воспитание не позволяет принимать пищу одной. Глаза гунна пристально вглядывались в её лицо, но девушка, старательно избегая встречи с искрами шанью, медленно пережевывала курт. Почувствовав слишком мягкое прикосновение к своим пальцам, она подняла глаза на гунна, что прямо с руки девушки губами забрал половинку лакомства. Девушка остолбенела и неотрывно следила за ставшими вдруг такими медленными движениями шанью. Мужчина не сделал более ничего странного, и Мулан дёрнула руку, вспомнив о том, что она так и осталось протянутой. Проглотив остатки курта, комом вставшие в горле, китаянка уставилась на огонь. За окном уже давно ночь, а то, что должно происходить у всех в первую брачную ночь, почему-то не происходило, и Мулан чувствовала смятение — с ней что-то не так? — и облегчение, ведь пока он не прикасается к ней, она… она… Что она? Мулан вздрогнула. Шанью снова тихо поднялся и прошёл в сторону кровати, не говоря ни слова девушке. Мулан замерла, отчаянно пытаясь успокоить сердце и одновременно внимательно прислушиваясь к шороху. Мужчина медленно снимал одежды, складывая их в стопку. Послышался шорох меховых одеял, а затем всё стихло. В висках Мулан оглушающе быстро стучало сердце, а в уши врывалось спокойное дыхание гунна.***
Мулан не знала, сколько времени сидела у костра, изредка подбрасывая ветки, чтобы не замёрзнуть. Шанью успел несколько раз перевернуться на бок во сне, каждый раз заставляя её вздрагивать от шума. У Мулан слипались глаза, но она не могла спать. Мулан с того дня, когда пришла в себя, решила, что убьёт шанью в первую же ночь. Неважно как и чем, но убьёт, и теперь у неё есть отличный шанс сделать это. Мулан нахмурилась, встала с подушки и подошла к стене, тихо снимая меч шанью. Китаянка прислушалась, но дыхание гунна всё так же оставалось расслабленным и равномерным. Пока есть смелость, Мулан быстро приблизилась к шанью и встала возле него на колени, чтобы убить было легче, но замерла, подняв меч над грудью гунна. Пока есть смелость? Мулан тряхнула головой и снова попыталась сосредоточиться на мече, но в голове отчётливо повторилась фраза шанью. «Но ты смелая» Никогда среди своего народа она не услышала бы эту фразу. Там, в Китае, долг женщины — быть красивым украшением и дополнением к мужчине. Здесь же ей необходима сила. Сила, которую так хотела Мулан. Девушка почувствовала каплю на своей щеке и не сразу поняла, что это её собственная слеза. Мулан прикусила губу, изо всех сил сжала рукоять, но слёзы не остановились, и она жалко всхлипнула, потерянно прижимая меч к своей груди. В голове бился вопрос «почему», а душа девушки выворачивалась и ломалась, уже не пытаясь выбрать, но желая остаться. Мужчина подвинулся на другую сторону, освобождая на кровати тёплое место, затягивая плачущий комок на кошму и тут же накрывая тёплой шерстью. Девушка продолжала тихо всхлипывать, изо всех сил сжимая рукоять меча и не замечая того, что мужчина улыбался. Шанью не ошибся.