Огненность

Деревянные не тонут, но горят.

Киришима просыпается до рассвета не потому, что ему хочется, а потому что это необходимость. Занятия начинаются достаточно рано, и для того, чтобы на них успеть, нужно вставать за несколько часов, а чтобы так подняться, необходима недюжинная сила воли. Или привычка. Так что он встаёт ровно в четыре две недели подряд, чтобы выработать рефлекс — и частично это помогает. Эйджиро лениво потягивается, слегка сдвигая ткань пижамной майки вверх, чтобы почесать живот, и широко зевает. Вежливо прикрывать ладонью рот с пугающими острыми зубами надобности нет: общая комната для умывания в такой час пуста и тиха, потому что здесь нет людей. И Бакуго. Из-за отсутствия Бакуго — в первую очередь. Из-за отсутствия Минеты — во вторую. — Доброе утро. Киришима еле давит в себе позорное желание подпрыгнуть до потолка, но вместо этого на инстинктах использует причуду на спине и руках. Тодороки в ответ смотрит на него капельку удивлённо, но больше — рассеянно. Он тоже не так давно встал (о чём красноречиво говорили почти закрытые расфокусированные глаза и сильно спутанные разноцветные волосы) и пока не успел переодеться. — Доброе, — Эйджиро практически приказывает своему рту шевелиться, чтобы адекватно поздороваться. Тодороки кивает, встаёт рядом с ним и после короткого зависания на месте открывает кран. Киришима не успевает предупредить его о том, что с утра вода здесь чертовски холодная, не прогретая ещё никем; Шото широким жестом плещет её себе на лицо, игнорируя температуру. Или регулируя своей причудой, потому что в следующий момент часть его тела самопроизвольно возгорается. Киришима снова укрепляет своё тело, чтобы не пострадать, пока его одноклассник с совершенно каменным лицом равнодушно тушит сам себя. Он вскидывает руки, чтобы помочь, но Тодороки отрицательно качает головой, мол, справлюсь, спасибо за помощь, мне не в первый раз. Почему-то Эйджиро становится немного тоскливо: Тодороки привык со всем справляться сам, все они привыкли, настоящая командная работа пока не для них явно, какая там профессиональная героика! Всё это они проделывают в абсолютной тишине. Не считая заунывного капания воды из незакрытого крана. Хочется пошутить, но Киришима одёргивает себя: Шото это не нужно, Шото в состоянии позаботиться о себе, Шото наверняка в будущем будет в первой десятке героев. От Шото пахнет мятной зубной пастой и каким-то огнеупорным средством, которым он в последнее время начал покрывать одежду, чтобы не тратить все доступные ему деньги на обычное шмотьё. А ещё немного — гарью (по понятным причинам) и чем-то уютным, домашним, от чего клонит в сон. — У тебя волосы отросли. Он почти пропускает эту реплику за своими размышлениями, если бы не случайный тычок в бок от Тодороки, когда он чистит зубы. Эйджиро хмурится и наклоняется через раковину ближе к зеркалу, поднимая чёлку: корни и вправду стали тёмными почти на полпальца, а учитывая то, что он зачёсывает волосы наверх и заливает лаком, это будет очень видно. Кажется, у него есть немного краски с прошлого раза, должно хватить, а после он на выходных сгоняет в магазин… — Ага. — Помочь подкрасить? Вопрос огорошивает. Киришима просто стоит с приоткрытым ртом рядом с Шото и пялится на него, не ожидая помощи со стороны. Он давно уже привык красить волосы в одиночку, но другой человек явно справится с этим лучше. — А ты умеешь? — Нет. Эйджиро коротко смеётся; чего он ожидал, в конце концов, это же идеальный Тодороки Шото, который пытается совладать с огненной причудой и социализироваться. И со вторым у него успех куда лучше. — Я принесу пока всё, что нужно, — Шото кивает, флегматично сплёвывая мятную пену в слив. — Никуда не уходи. Возвращается он куда быстрее, чем думает, тарабаня с собой пачку краски, расчёску, кисть и стул из собственной комнаты, а потом проводит короткий ликбез внимательно слушающему его однокласснику, для наглядности тыча в инструкцию на задней стороне коробки. — А это зачем? — спрашивает Шото, с тенью любопытства наблюдая за тем, как Киришима, вновь зачесав чёлку назад, проходится по коже около корней куском мыла. Эйджиро усмехается и объясняет, кося глаза на него через зеркальное отражение, что так краска не останется на коже. Тодороки с серьёзным лицом кивает, как будто это важное и сложное задание от Айзавы-сенсея; перехватывает руку Киришимы, поддерживая волосы, и на миг тормозит, закусывая нижнюю губу. Никто из них не говорит ни слова. Из крана по-прежнему капает вода. Эйджиро не может понять, как до этого дошло: он сидит в половину пятого в ванной на стуле, позади него стоит Шото с куском мыла в руке и старательно проводит им по коже сзади; пальцы у него на одной руке ледяные, на другой — обжигающе-горячие. Киришима неловко вздрагивает от каждого касания, потому что странно и непривычно, потому что так никогда у него не бывает. Ни с кем. Никто никогда не красит ему волосы, никто не помогает, большинство даже не догадывается, а вот Тодороки — глазастый какой — не дёргается. Наверняка заметил сразу, при первой встрече. — Жаль, что у меня нет перчаток, чтобы ты не запачкал руки. — Ничего, — Тодороки пропускает его волосы через пальцы; Киришима вздрагивает и делает глубокий вдох, чтобы успокоить непонятно отчего разволновавшееся сердце. — Я вообще не слишком понимаю, почему ты красишься. Ты и так красивый. До Эйджиро не сразу доходит, что ему сказал Шото, а после краснеет так, что его не отличить от собственного цвета волос. Возможно, он даже глубже по цвету, как половина у Тодороки. Слова застревают в горле, кадык нервно дёргается, когда он открывает рот, чтобы ответить, но почти мгновенно передумывает. Капля скрывается с крана и оглушительно громко разбивается об умывальник. Киришиме хочется заорать и врезать голым кулаком по зеркалу, чтобы не видеть со стороны, как они с Шото гармонично смотрятся рядом. Тодороки слегка наклоняется вниз, чтобы пристальнее рассмотреть в сделанном его руками проборе изъяны, непрокрашенные волосы, но таковых не находится, так что он берётся за расчёску и продолжает. Эйджиро забывает, как дышать. Будь у него причуда Тодороки, он бы давно горел столпом пламени, молниеносно переплюнув по жару все техники Старателя. — Закончил? — Да. Напоследок Тодороки невесомо гладит его за ухом, щекочет чувствительную кожу, как будто специально, и покрывает чужие волосы специальным пакетом, который идёт в комплекте с краской. Киришима, наконец, отводит глаза от отражения и встаёт со стула, неловко прокашлявшись. — Спасибо. — Не за что, — Шото пожимает плечами так, будто бы для него это пустяк, и моет немного перепачканные руки. — Можно я возьму твою расчёску? А то это, — он тыкает в бардак на своей голове, — раздражает. — Конечно, эм, только помой, а то она грязная от краски. Киришиме немного неловко от того, что Тодороки использует его личную вещь для себя, но не может отвести взгляд от зачаровывающего ритуала (опять); от того, как одноклассник аккуратно распутывает пряди, идеально их укладывая с помощью всего лишь расчёски и воды. Закончив, он отдаёт все вещи владельцу и даже помогает донести всё до комнаты Эйджиро, хотя об этом его не просили; видимо, это новый девиз героя «Шото». — Киришима. — Да? — Ты и правда красивый. Эйджиро который раз за это утро пунцовеет, закрывая дверь. Что-то горячее течёт по всему телу, делая невероятно хорошо и — жарко. Спустя секунду до него доходит, что жарко ему не от смущения, а от… Он резко открывает дверь и наблюдает за тем, как Тодороки растерянно смотрит на горящую руку; щёки у него предательски розовые. Киришима цепко хватает его за не полыхающее огнём запястье и с довольной улыбкой втаскивает в свою комнату, наперёд зная, как будет бороться с этой непредсказуемой огненностью. Он не будет.