Восемь патронов.

Слэш
R
Завершён
916
Пэйринг и персонажи:
Размер:
9 страниц, 1 часть
Описание:
Посвящение:
Примечания:
Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора/переводчика
Награды от читателей:
916 Нравится 24 Отзывы 119 В сборник Скачать

Побег.

Настройки текста
Ещё с раннего детства эта надпись следовала за мальчишкой всю его жизнь. Слегка крючковатые буквы, оккупировавшие его запястье не исчезали ни на минуту, ни на секунду, хотя иногда этого невыносимо сильно желалось, ведь фраза была настолько мала и глупа, что подобрать что-то похожее, что-то, что продолжит её, было практически невозможно для ребёнка. И чем взрослее Коля становился, тем быстрее растворялись надежды на нахождение своего человека. Матушка лишь успокаивала, говорила, что наступит день, когда его человек найдёт его. Но она не учла тех проблем, что могут случиться. Разделить одно целое на две равные части. И без того скрипучий порог переступила война. И тогда мальчишка мог только молиться, чтобы его соулмейта не пристрелили, как какую-то шавку под забором. Годы шли. И странная надпись на запястье приобрела мысленное продолжение. «Если долго-долго-долго… Значит, здесь идёт война.» В плен попадали многие, кто не смог дать достойный ответ немчуре, не смог защитить себя. Но надпись на запястье не выцветала, не серела и это давало надежду на то, что родственная душа жива и про плен ни сном, ни духом. И Коля сражался. Бил фашистскую гадину, как и обещал. Бил ради матери, бил ради всей семьи. Ради своей половинки. Солдат знал, что, возможно, не выживет, не вернётся домой и не обнимет родную матушку. Знал, что это сражение может быть последним — и о нём мало кто вспомнит в будущем. Всё это он знал, но не отступил: не может он уйти, ведь долг зовёт защитить Родину даже своей кровью, даже ценой своей жизни. В сорок первом молодой лейтенант взял под командование экипаж. В сорок первом уничтожил роту вражеских танков. Но одержал ли победу? Не смог сохранить экипаж, подставил под шальные снаряды вражеского танка, только Василёнок-то и уцелел. Сквозь густые клубья чёрного дыма, что отдавал горечью во рту, выжигал лёгкие, молодой танкист тащил неподвижную тушку товарища. Он кряхтел, стонал и мечтал забыть об этом дне, и только бы дотащить. Только бы сохранить жизнь. Но шум сзади заставил обернуться. Обернуться и замереть на месте, смотря в голубые холодные, как сталь, глаза, сквозь пелену дыма, окутавшую их, словно одеяло. И с этой самой минуты его жизнь начала ставить подножки через каждый шаг. Но и с этого дня метка дьявола начала гореть.

***

Жизнь в плену, в новых и новых концентрационных лагерях, казалась сущим адом, но и к нему можно было привыкнуть. Вырванные ногти нарастали снова. Больное горло постепенно переставало першить и кровить. Протяжные красные полосы-разводы на теле от высечения кнутом или чем-то ещё, что попадалось под руку, затягивались и сливались с бледной кожей. И только душа ныла: растоптана и утоплена, но всё ещё жива, не сломлена. Каждый день он выжидал. Выжидал момента, когда сможет убежать снова. А он ведь даже не знает, где находится. Повезло в одном. В блоке он был не один и очень скоро разузнал подробности сей местности. И тогда он бежал. Снова и снова, пока в один из дней, который не отличался от предыдущих по пыткам и подъему от ведра холодной воды, что воняла ржавчиной, его не погрузили в эшелон. Такой же, как и при последнем побеге и переезде в это место. От пленников невыносимо воняло. Запах забивал все щели, впитывался в доски, на которых полосатые ожидали своей участи. Пахло падалью, сыростью. Пахло смертью. Люди падали при резких поворотах, остальные же болезненно стонали и даже не думали помогать тем, кто упал. Все знали, Коля знал: если кто-то упал — больше не встанет. И где-то на другом краю страны лили отчаянные слезы те, на чьих запястьях мутнели и исчезали их метки.

***

Смена обстановки должна была сменить и пытки, вот только младший лейтенант никак не хотел раскрывать ни имени, ни звания. За что с каждым днём получал все больше и больше отметин на своем теле. И все шло по новой. Располосованная красным спина с множеством мелких шрамов, вёдра холодной воды по утрам и долгие, мучительные дни. Пока в спецблок не зашёл он. Штандартенфюрер. Человек, сломавший его жизнь одним выстрелом в ногу. Надменный взгляд холодных глаз. Коля точно знал, что руки у него тоже холодные, как лёд, как зима, как его глаза. Эти глаза пьянят, как хорошее вино, притягивают к себе, словно магнитом, поджигают то, что так давно тлело где-то внутри. Ровно восемь патронов, ты не даёшь ответов. Сломать тебя, ведь я не зря приехал. Длинные пальцы Ягера касаются барабана старенького револьвера, ставя его в нужное положение. Самодовольная усмешка, что кривит уголки губ. Выстрел. Тело младшего лейтенанта даже не дрогнуло. Он ждал смерти. Мечтал о ней с того самого момента, когда оказался в плену немцев, в плену тех холодных глаз. Солдатская жизнь как ничья другая коротка. Коля знал это, понимал, и не видел себя вне поля боя, а значит, всё заканчивается донельзя правильно.  — Не играй на моих нервах, мне ответ нужен. Пуля, разрывая в клочья надежды, с резким звоном отскакивает в сторону, царапая каменный пол. И сердце замирает. Не чувствовать себя владельцем чужих жизней, не видеть в этих дьявольских глазах страха и мольбы некомфортно, но завораживающе. Лишь тихое «я согласен», повисшее в воздухе под тихий звон пули, заставляет эсэсовца самодовольно, с хитрым прищуром, растянуть губы в ухмылке. Спущенных на пол стоп с внешней стороны касаются холодные борты немецких солдатских ботинок, зажимающих их между собой, отчего по коже бегут неприятные мурашки, которые хочется смахнуть, как назойливое насекомое. В колени тут же упираются чужие, и Коля сквозь ткань чувствует, как начинает гореть кожа в местах соприкосновения, словно выжигает там новые, оставленные раскаленным металлом, метки. На удивление тёплая кожа руки немца очерчивает линии по заросшему лицу Ивушкина и останавливается на скуле, прикидывая, есть ли силы у мальчишки сделать что-то в сопротивление. И сил не оказывается. Лишь взгляд самого Дьявола, искрящийся, поглощающий тебя с головой. Кто ты есть? Не дай бог в этом удосужусь. — Name. Und title, — получается неожиданно тихо и мягко, отчего складочка между бровей русского разглаживается, придавая ему более спокойный вид. — Младший лейтенант, Ивушкин, — хрипло произносит боец и, не в силах оторвать взгляда от глаз мучителя, предательски роняет голову вниз, словно сил и не было вовсе. Ягер треплет его волосы, пропуская их сквозь пальцы и мягко опускает руку на медово-русые пряди напоследок. Эта ярость в глазах.ни на минуту не блекнет.

***

Его перестали трогать. Его перестали замечать, словно этого танкиста и не существовало никогда. А Клауса Коля больше не видел. До тех пор, пока тот, изведённый мыслями о том, что видел на запястье гордого русского, не заявился в спецблок Ивушкина с привычной едой, что обычно протискивается к нему через узкую щель одним из солдатов, но в большем количестве. Коля смотрел на него, словно Ягер какое-то мифическое существо, словно сам Сталин к нему заявился. Но хлеб принял. Правда смотрел искоса, ища подвоха, выгибая бровь в немом вопросе, мол, отравить решил? Но когда немец потянулся к еде, желая откусить первым, чтобы убедить недоверчивого мальчишку в своей невиновности, был отпихнут плечом лейтенанта. Коля знал, что нельзя сразу наедаться, нельзя, иначе ты умрёшь. Но вот вода. Воды Клаус не пожалел, позволяя голубоглазому напиться, утолить жажду, которая всё сражалась за своё существование. Ивушкин ни разу не повернулся к штандартенфюреру, не взглянул на него, не проронил и слова. Выжидал атаки, был к ней готов, только бы сохранить еду, протянуть ещё немного. Старательно пряча кусок хлеба в лохмотья на краю дощечатой «кровати», парень сглотнул. Чувствовал затылком взгляд этих глаз, что скользил по тощей от недостатка еды спине. Но развернуться не рискнул. Так и сидели. Один прятал себя за высокой стеной страха, видного лишь ему самому, а другой разбирал эту стену по кирпичику, заглядывая внутрь души солдата. Коля был умён, ловок. Продумывал каждую деталь, если дело касалось его плана. Плана побега. Каждый раз приходя в кабинет Ягера, Ивушкин сверлил глазами карту, лежащую на планшете. А потом глаза о чём-то вещающего немца, отчего тот останавливался, запинался или замирал с приоткрытыми губами, с которых так и не слетела фраза. И всё искрило вокруг. Клаус питал невероятно сильное желание овладеть этим солдатом во всех возможных смыслах. А Коля желал сбежать. Сбежать с ним, забрать, как боевой трофей. — Во всех грехах я облажал, — шептал тогда Ягер, так и не в силах оторваться от лица юноши.

***

И однажды немец решился на отчаянный шаг, сам не понимая полёт своих мыслей. Взгляды Коли были умоляющими, жалкими и выражающими. любовь. Тогда Клаус понял: этот парень не сдастся просто так. Ягер видел снаряды, которые обнимали разлагающиеся тушки солдат с фронта, видел, что и Ивушкин заметил его взгляд. Но вот говорить ничего не стал. Просто смотрел, долго, пристально, желая выразить этим взглядом всё, начиная с желанием свободы, заканчивая приглашением с собой. А он поддался, сам не понял, как. Но чувствовал гордость и патриотизм, исходящий от русского солдата. Был и тот переломный момент, когда Ивушкин, проклиная существование добра и зла, вламывался в кабинет немца. Запыхавшись, взахлёб рассказывал о своих недовольствах, не беспокоясь о том, что немец не поймёт. —… и этот волчара говорит мне, что командовать мне не по зубам! Воспитанию этого парня стоит поучить, но и это будет после того, как он закончит выпускать пар на слушающего вполуха Клауса, который и без его возмущений был занят непросветным количеством дел и заваленным кипами бумаг стол. От него пахло алкоголем, в глазах, то и дело перекидывающих взгляд с бумаг на парня, блестели его искорки — отголоски выпитого. — Начальник, ты сейчас в бумагах какую-нибудь херню напишешь, а я же злорадствовать буду, – не унимался Коля, подступаясь к фрицу со всех сторон. — Как же ты мне надоел, фашист, вот чего ты смотришь на меня? Словно облобызать вздумал, — младший лейтенант горько усмехнулся, а фриц, не обратив внимание на эти реплики, отвернулся в сторону, снимая форменный китель и вешая его на спинку стула, после чего достал листок бумаги, который, кажется, пролежал в сырых подвалах несколько столетий, судя по виду. — Я покажу тебе план, — говорит немец, откинув надежды, что русский поймёт, в тёмный ящик. Так Ивушкин и тянул время. Вновь и вновь стараясь задать какой-то вопрос, вставить свои пять копеек в монолог с объяснениями, чем сбивал Ягера с толку, отчего он замолкал на время, казалось, даже дым из ушей и носа пускал от злости, как красноглазый бык. А Коля радовался, ходил перед ним словами, как тореадор с красной тряпкой, и замирал каждый раз, как из-под рукава белой рубашки выбивались иностранные буквы, что складывались в слова, фразу. Нет, голубоглазый не думал о том, что они могут быть соулмейтами, да и получилось бы поистине глупо. Клаус видел эту отстранённость, понимал, что Ивушкину не особо интересно, ведь сам он был танковым асом, со своей тактикой. Алкоголь помогал расслабляться. Русский быстро сдался, позволяя его утреннему проклятью и хорошему вечеру дурманить разум. Пускал редкие шутки, пропускал слова Ягера мимо ушей, а потом делал такое умное лицо, словно понимал, о чём говорит иностранец. Но пропустил момент, когда мужчина оказывается сзади, сминает ноющие плечи горячими руками, жар которых Николай чувствует сквозь одежду. Рукава белой рубашки, сминая ткань складочками, были закатаны до локтей. Видеть, а точнее чувствовать такого Клауса было странно, непривычно, но этот образ младший лейтенант посчитал очень привлекательным. — Покажи свою метку, — попросил Коля, выглядывая из-за плеча на немца. А он не хмурился, не сделал вид, что совсем не понимает. И мальчишка даже удивился, когда Ягер молча протянул ему руку через плечо, автоматом прислоняясь грудью к спине пленного. Все тело отчего-то горело волнением, а пальцы слегка дрожали, когда дотрагивались до крючковатых букв на чужом запястье. «…das heißt, Klaus ist gut gemacht.» — выводилась надпись. И в голове у русского солдата что-то щелкнуло. Раз. Рука Клауса тянется к его руке, беря в плен ещё с кисти. Два. В последний раз напьёмся гневом, замерев на месте. Три. Пальцы, проскальзывая сквозь чужие, с силой сжимают ладони друг друга, когда надписи на руках проявляются на родных языках каждого из солдат. Четыре. Слово, два, три. «Если долго-долго-долго…» — гласила первая. «…значит, Клаус молодец.» — заканчивала вторая. Пять. Взгляд застывает. Губы трогает слабая улыбка, а дальше по нарастающей: усмешка, смешок, громкий безудержный смех до слёз в уголках глаз. И каждый подумал о своём, но смешно было одинаково сильно. Время шло, а отношение этих двоих, казалось, ничуть не изменилось. Оба помнили ту ночь, оба знали, как ужасно с ними обошлась судьба. Солдаты, по разные стороны баррикад. Коля не мог предать своих. Не мог ради Клауса идти против братьев и сестер — русских солдат. Не мог допустить и мысли, что кто-то пострадает из-за него, предателя русского народа, предателя отечества, предателя самого себя. И Клаус не мог. Дорожил статусом, был предан стране. Но только ей. Он мог, не закрывая глаз, выстрелить в лоб соотечественнику, да покрутить револьвер на пальце, картинно ухмыляясь, если это потребуется. Но предать Германию — для него большое преступление, за которое нужно понести суровое наказание. Но как долго он будет думать об этом? Появление Николая в его тягучей, горькой жизни изменило всё, перевернуло с ног на голову, и Клаус думать не мог, что хотел застрелить его родную душу. Человека, к которому он, по сути, не должен испытывать эмоций. По уставу. Но на деле внутри всё горело жарким пламенем, выжигающим имя солдата, заставившего лёд, сковавший сердце Ягера, поддаться оттепели, изнутри. Заставляя сердце жалобно сжиматься и стонать, как только языки пламени, которыми управлял этот бесноватый мальчишка, касались его. Но оба одинаково сильно хотели сбежать от проклятой войны. Их войны. Клаус стал чаще заходить в амбар, где русские танкисты ремонтировали свою боевую машину. Кидал холодные и брезгливые взгляды в сторону остальных, наблюдал за Колей. А в ночь, когда всех уводили в их камеры на ночлег, приходил, изучал строение танка, а иногда замечал спящего в углу Ивушкина, прижимающего к груди схемы, сжимающего карандаш. В эти моменты Клаус лишь усмехался и, без отвращения, укрывал мальчишку своим кителем, решив, что температура в помещение была намного ниже, чем следовало бы. И думал. Много думал. Думал о том, когда его соулмейт решится на побег. И долго ждать не пришлось. Уже в ночь перед первым тестированием Ягер заметил неладное. Так уж смотрел на него русский солдат, что вся беззаботность исчезала на раз. Он знал, что Коля сбежит, знал, что даже любовь не сможет переубедить его. Ведь была война. Убивали невинных и виновных. Убивали его народ. И как бы сильно его не тянуло к немцу, предать их он не мог. Пронзительные взгляды, да и мелкие, едва заметные, короткие касания и смущение после них, а потом поцелуй. Невинный, первый. И грубые руки штандартенфюрера перестали быть таковыми, раз коснувшись напряжённой спины танкиста. И это оба из них считали временным навождением, слабостью. Зато теперь оба понимали. Они не дышали ничем, кроме бытия. Воздух буквально искрился между ними, а в глазах ни на секунду не исчезал дьявольский блеск. Но стоять напротив друг друга в пустом коридоре было рискованно. Они знали, чего хотели. И тогда Клаус сделал шаг назад, выйдя из положения, когда, поставив ноги по бокам от ног русоволосого, упирался рукой в стену, наклонив голову к Ивушкину, читая в глазах его мысли. Щелчок, второй. Адреналин мгновенно вплеснулся в кровь, разгоняя его с высокой скоростью, пуская тревогу и неописуемое волнение до дрожи в коленях. Дверь в комнату штандартенфюрера слишком резко открывается, после чего в помещение залетают два диких зверя, нападая друг на друга с порога, наспех закрывая и подпирая дверь за собой спиной русского танкиста, что без стыда сжимал в ладонях лицо Клауса Ягера, его злейшего врага и лучшего любовника. Они сталкивались губами, кусали друг друга и сжимали руками до болезненных синяков, но они жили. Жили и хотели запомнить друг друга такими — родными, горячими, ненасытными. Языки бесцеремонно проникали в рты друг друга, желая завоевать территорию, сражались за роль ведущего. Ягер сжимал, мял бока танкиста, а заслышав его ответ в виде блаженного стона и подрагивающих ресниц, слегка приподнятой в пригласительном жесте коленке, тут же опустил руку на бедро Николая, проводя ладонью вверх, к ягодицам, и довольно порыкивая в поцелуй. И наконец он, приподняв мальчишку за бёдра, заставляет его сцепить за своей спиной ноги, отчего последний не может сдержать победной ухмылки. Завоевал таки ледяное сердечко. Твои касания обжигают кожу, Твои глаза расплавили мой лёд. Уже припухшие и алые губы не желали отрываться от чужих, таких сладких, одуряющих, как самый сильный наркотик, губ русского. Каждое касание отдавалось возбуждением по коже, пропуская сквозь неё разряды тока. Тело, казалось, совсем не слушалось разум, ни одного, ни другого солдата. Но руки продолжали скользить по бокам податливого мальчишки уверенными, властными, но неспешными движениями. Коля ловил чужие губы, прикусывая и оттягивая их, чтобы потом снова с желанием прильнуть к ним с великим желанием, от которого иногда становилось страшно. В груди кипели страсти, разрывало волнение и Ягер чувствовал, как его сердце старательнее качает кровь, разнося по организму ужасную болезнь, кем-то названной любовью. Дыхание стало сбивчивым, горячим, и лишь отстранившись, Клаус решил заглянуть в эти глаза, глубокие, притягивающие. Ивушкин смотрел так заинтересованно, отчего взгляд казался живым, жадным и влюблённым. Но эсэсовец, осознав ситуацию, глупо засмеялся, бурча себе под нос что-то на немецком. Ощущать дыхание друг друга казалось чем-то невероятным. Вот он, твой человек, сидит на твоих бёдрах и держится, как за спасательный круг. А ты лишь растерянно улыбаешься и опускаешь его на ноги. — Я сбегу от тебя..слышишь? Я всё равно сбегу домой, на свободу, — шепчет русоволосый, сталкиваясь с его лбом своим. — Я знаю, ты не побежишь со мной, но я здесь больше не могу. Отпусти меня, — просит он, тихо, зная, что Клаус никогда не поймёт, да и слов не запомнит. Но все равно просит. И проводит ладонью по щекам любимого, опаляя губы горячим дыханием. — Прости. А немец улыбается сквозь сжатые губы и судорожно сжимающееся сердце и мягко целует танкиста в висок. Простил. Камнем вниз твоя любовь, стремясь, полетела.

Живу свой век, чего же боле? Мой личный Фриц склонился предо мной. Я сяду в танк, сбегу я из неволи. Ты карту мне достанешь, дорогой?

— К испытанию приступить. Танк, петляя по кривым дорожкам, добирается до высокой точки. Клаус знает, что он убежит. Слышал же, уверен, что понял правильно. И Анну с собой заберёт, уж очень они сдружились. И здесь её нет. Перевела, да испарилась. Сбежать от своих? — Предатель. Отпустить Колю? — Ненависть к себе на всю оставшуюся жизнь. Скрип половиц приводит чувства в порядок, рассеивает пелену, затянувшую разум. Карта так и покоится в ящике, на котором лежит ключ. Хайн Тилике? Нет, он бы забрал его. На кровати покоится девушка, прикрыв оголённые плечи белым покрывалом. Клаус смотрит на неё и ничего. Даже при виде нервно облизывающего губы Коли у немца было больше эмоций. Немыслимо. Гитлеровец тихо забирает карту и покидает помещение, решив проследить за той, кто приведёт его к свободе. А танк гнал по ветвистой дороге к свободе, к русским, стуча гусеницами по мелкому гравию. Но на душе у Коли было неспокойно. Тяжёлый груз побега оттягивал ее вниз, словно камень с веревкой на шее утопленника. Нагнетал атмосферу и взгляд Ягера. Взгляд по-прежнему холодных, но сейчас таких преданных глаз.

Свобода сладкой рукой манила меня вдаль, Но потеряв тебя вновь, во мне ревёт печаль.

***

Следить за русской девчонкой было не сложно, слишком доверчиво шла, опрометчиво не оборачиваясь. И Ягер шёл по пятам, словно волк за своей добычей, нырял в каждый поворот, не упускал из виду ни один куст, ни одно деревце, которая обошла переводчица. Но вот она вздрагивает, словно лань под невидимым взором хищника, испуганно озирается и замирает под револьвером. Ее руки вмиг сводит дрожь, а с уст срывается всхлип. Такая глупая смерть — быть застреленной немцем, своим господином, хозяином, как подлая собака, за пару метров до кромки свободы. Но палец ушел с курка вниз и под непонимающим и облегченным взглядом полных слез глаз наган отправился обратно, в кобуру. — Останови их танк, — холодно приказывает штандартенфюрер, с режущим слух акцентом, не сводя взгляда с напуганной девушки. Смотрит исподлобья, губы сомкнул, выдал лукавую ухмылку, что часто присутствовала на моментах, когда дело касалось русского солдата, Ивушкина. — Вы знаете русский, Герр Ягер? — тихо вопросила Ярцева, мягко и несмело улыбнувшись на слышный вдали звук едущего танка, приглушая инстинкт самосохранения при виде немца. — Давно, — так же холодно произнёс мужчина и положил руку на кобуру, прошёлся пальцем по барабану. Ровно восемь патронов. Я остановлю тебя, Коля. Ты будешь моим.

***

Видеть из смотрового окна девушку было приятно, но мужской ситуэт рядом подпортил картину, заставляя сердце судорожно сжиматься, а пальцы дрожать. Нет, он не поддастся. Ягер не позволит ему сбежать. Коля сам не позволит себе сбежать без него. Если не сейчас, значит, никогда. Он не слабый, не покажет этого. — Степан Савельич! Гони-гони-гони, дорогой! — задорно прокричал Ивушкин, дёргая ручки, за которые держался. И танк поехал, без остановок, прямо, минуя Клауса. Коля смог разглядеть этот взгляд. Этот дьявольски злой взгляд. — Форточку прикрой! Дуло оружия направляется прямо на башню, холодный палец ложится на курок. Ты заберёшь меня, Ивушкин, ты не сможешь без меня.  — И он, как всегда, прав. Коля и дня без него больше не сможет. Загнётся в ломке и больше не расправит крылья. Клаус выпускает пулю одну за другой в башню, но танк даже не думает тормозить. Приставляет револьвер ко лбу девушки — танк всё ещё в пути. А командир лишь щурится, она не так важна, она сама знает, что жить с белеющим запястьем долго не сможет. Судорожно, дрожащими руками Клаус дёргает барабан до щелчка. Патрон готов выйти. Глубокий вздох и немец закрывает глаза, приставив дуло к своему виску. Ягер знает о нём всё. Знает про боязнь пустого запястья. Знает про боязнь остаться одиноким в большом мире. И он наступает на больную мозоль. — Стёпа, стой, резко влево, мать твою! — кричит мальчишка и Василёнок бьёт по тормозам, отчего танк со скрежетом под гусеницами останавливается посреди трассы. — Едрить твою налево! Это ж вам не санки, мать вашу! Одна рука, вторая, толчок. Коля буквально выскакивает из башни. Спрыгивает с брони и со всех ног несётся к ухмыляющемуся Ягеру. Грубый толчок в грудь. — Ты что о себе возомнил, гнида фашистская?! — задыхался Ивушкин, но все равно махал кулаками рядом с лицом уворачивающегося немца. — Ненавижу тебя! Слышишь, ненавижу! — Глупый-глупый мальчишка, — с дурным акцентом произнес Герр Ягер, перехватывая очередной раз летящий к его лицу кулак, и зажал Ивушкина в объятиях, отчего у молодого танкиста дыхание перехватило. А ненависть пылала в голове, лишь там, Желание убить было велико. Он зубы сжал, сдержав отчаянный оскал. И пал, как ангел в руки Бога. В груди жгло, а на сердце словно отлегло, но что-то волновало Колю. Что-то, что он мог назвал болезнью. Их болезнью — любовью. Крепкие руки лишь сильнее сжали его хрупкие от недоедания плечи, а прежде сжатые губы мягко коснулись виска. Сейчас сердце, казалось, перестало биться, а весь мир существовать. Больше не было войны, не было той злой и проклятой судьбы, что проливала кровь на каждом шагу. «Теперь вместе… Всё закончилось.» — Эта мысль набатом била по сознанию, и с каждым новым таким ударом парня сильнее затягивало в пучину горячих объятий и желанного расслабления. И только сейчас Коля понял, как сильно он устал. Обмякши в руках мужчины, Ивушкин дал слабину, закрывая глаза и крепко сжимая в руках Ягера. И он ненавидит. Ненавидит за то, что так сильно любит.

***

Прости, мамуля, так судьба решила, Что сердце рвётся на клочки. Наверно, где-то нагрешило, Загнусь я без его любви.
Отношение автора к критике
Приветствую критику только в мягкой форме, вы можете указывать на недостатки, но повежливее.
Права на все произведения, опубликованные на сайте, принадлежат авторам произведений. Администрация не несет ответственности за содержание работ.