Парящий в облаках: исповедь Клода Фролло

6 января, 1482 года       В провале мистерии можно было не сомневаться. Я собственными глазами видел так называемых актёров, хлипкие подмостки и нелепые декорации. Особенно меня впечатлил костюм, приготовленный для Юпитера: кольчугa, обтянутая чёрным бархатом с золотой вышивкой, двухконечная шляпa с пуговицами и трико телесного цвета с пришитыми лентами для обвития ног на греческий манер. В руках у Юпитера должна была быть молния, смастерённая из картонной трубки, покрытой мишурой.       После всего увиденного, сердце моё предчувствовало катастрофу похлеще битвы при Азенкуре. Вот почему я заготовил несколько утешительных фраз для Гренгуара. Во дворце Правосудия было загублено немало театральных постановок. Мой ученик был не первым и не последним драматургом, растоптанным толпой.       Представление должно было начаться в полдень, а зала уже была набита битком с утра. Добрая половина простодушных зевак с рассвета дрогла перед большим крыльцом Дворца; иные же утверждали, будто они провели всю ночь лёжа поперёк главного входа, чтобы первыми попасть в залу.       Школяры, выдавив окна, бесстрашно расположилась на карнизе, и обменивались лукавыми замечаниями через залу. Я даже разглядел младшего братца, который цеплялся за листья капители.       Большие стенные дворцовые часы уже давно пробили двенадцать, а фламандские послы всё не появлялись. Начать представление до прибытия почётных гостей труппа не осмеливалась — к величайшему негодованию толпы.       В океане курток, юбок, шпяп и чепцов, я разглядел потёртый саржевый камзол Гренгуара. Им завладели две расфранчённые девицы и донимали его своей болтовнёй, в то время как толпа грозилась повесить Мишеля Жиборна, который исполнял роль Юпитера.       В конце концов Гренгуар дал разрешение начать мистерию, рискуя навлечь немилость гостей, которые до сих пор не прибыли. Гнев скучающей толпы пугал его больше, чем гнев послов и кардинала.       Из глубины деревянного сооружения послышались звуки высоких и низких музыкальных инструментов; ковёр откинулся. Из-за ковра появились четыре нарумяненные, пёстро одетые фигуры. Вскарабкавшись по крутой лестнице на верхнюю площадку, они выстроились перед зрителями в ряд и отвесили по низкому поклону; оркестр умолк. Мистерия началась.       Первые несколько минут пролога, содержание которого не до конца понимал сам драматург, прошли на удивление гладко. Ни одного разбитого окна. Ни одного выбитого зуба в толпе. Увы, благосклонность фортуны быстро иссякла.       Какой-то оборванный нищий, настолько затёртый в толпе, что это мешало ему просить милостыню, вздумал забраться на местечко повиднее, желая привлечь и взгляды, и жалость. Возвышение, приготовленное для послов и всё ещё пустующее, показалось ему самым удобным местом. Таким образом он был у всех на виду и мог продемонстрировать покрытую отвратительными язвами руку, торчащую из лохмотьев.       Пока он молчал, действие пролога развивалось гладко. Всеобщую сосредоточенность нарушил мой братец, гаркнув на всю залу:       — Смотрите на этого хиляка! Он клянчит милостыню.       Вдохновлённый вниманием, нищий полузакрыл глаза и со драматизмом, которому могли бы позавидовать актёры Гренгуара, затянул:       — Подайте, Христа ради!       Монотонное мычание нищего, в котором школяры узнали Клопена Труйльфу, получило долю рукоплесканий от публики. Мелкие монеты посыпались в грязную шапку. Вторжение попрошайки послужило первым поцелуем смерти для мистерии. Добрая половина зрителей не смотрела на подмостки, на которых пыжились актёры, в попытках спасти пролог.       Из потока сиплого хрюканья и ворчания выделялся звонкий, нахальный голос Жеана. Он несколько раз упомянул, что его брат — архидьякон. Мне даже стало лестно от того, что желторотый повеса с такой гордостью разбрасывался моим именем.       Нa бедного Гренгуара было больно смотреть. Его обычно бледные впалые щёки полыхали кирпичным румянцем. Не глядя на нарушителей тишины, он кричал своим актёрам:       — Продолжайте, чёрт возьми! Продолжайте!       К моему удивлению, представление возобновилось, и мало-помалу воцарилась тишина. До моего слуха донеслись пафосные слова. Нет, царственней его не видывали зверя, -       О славный, достойный Пьер Гренгуар!       Голос актёра заглушили фанфары, оповестившие о прибытии почётного гостя.       — Его высокопреосвященство кардинал Бурбонский.       Вид мантии, точно пропитанной вином, взбудоражил аудиторию и вогнал ещё один гвоздь в гроб злополучной мистерии. Увы, пролог был прерван вторично. Каждому зеваке хотелось разглядеть кардинала, который в свою очередь стоял на возвышении и благодушно оглядывал толпу. Карл Бурбонский пользовался заслуженной популярностью у народа, особенно у женской половины. Красотой и изяществом он ничуть не уступал Луи де Бомону, который часто посещал его дворец и восторгался изысканной коллекцией вин. Парижане охотно простили ему опоздание. Забыв окончательно про мистерию, они глазели на кардинала и его сопровождающий кортеж, состоявший из епископов и аббатов. За свитой Карла Бурбонского появились около пятидесяти фламандских послов, разряжённых в бархат и штоф, с чёрными бархатными шапочками на головах.       Разумеется, жёлто-белые наряды актёров не могли соперничать с нарядами прибывших гостей. Публика напрочь забыла о том, что происходило на сцене. Забыли и сами актёры. Обмякнув под своими пёстрыми робами, они уныло смотрели себе под ноги. В этот момент я знал точно, что мистерия была обречена. Не зря я начал мысленно готовить утешительную речь автору ещё за несколько дней до премьеры.       Я решил, что оставаться до конца этой катастрофы не было смысла и направился в выходу, стараясь быть незамеченным школярами. Ещё не хватало попасться на глаза своему братцу! Он бы начал клянчить у меня деньги, подобно Клопену Труйльфу.       Ко всему прочему, какой-то чулочник из Гента, именуемый мэтром Копенолем, завладел вниманием толпы и предложил выбрать папу шутов. Эта забавная игра уже вошла в традицию у него на родине. Было недопустимо, чтобы Париж отставал. Для того, чтобы получить сие звание, достаточно было просунуть голову в розетку и скорчить самую безобразную по мнению толпы гримасу. Принимать участие в игре могли не только мужчины, но и женщины. Вот какое веселье мне предстояло пропустить!       Надвинув капюшон на глаза по своему обычаю, я начал пробираться мимо скамеек, на который восседали бургомистры, к главному входу.       Раздались крики «Эсмеральда! Эсмеральда!»       Все, кто ещё оставался в зале, бросились к окнам, подтягиваясь до подоконника, чтобы увидеть. В то же время с улицы донеслись рукоплескания.       Я стиснул виски руками, в надежде вытеснить звук этого имени из головы. Нет, мне не послышалось. Десятки голосов повторяли: «Эсмеральда!»       Проклятие. Она! Опять она. Везде она.