***
Это случилось где-то столетие назад, плюс минус десяток лет, Чимин давно потерял счёт времени. Но он всегда с трепетом будет вспоминать того несносного мальчишку, который не то, чтобы не боялся призраков, он восхищался ими. Глупенький нахал даже не представлял, что мог бы сделать с ним по-настоящему грозный дух. Но это был всего лишь безобидный «Каспер», которому не посчастливилось добрых полвека назад поселиться именно в их родовом имении. Точнее каких-то далёких их предков, но от этого главе семейства Чон, не обращая ни малейшего внимания на слухи, ходившие вокруг особняка, ничто не помешало прикарманить столь ценное строение в свои руки. Он ворвался в размеренную жизни призрака маленьким ураганом, сметая все незримые преграды на своём пути, что долгие годы выстраивал Чимин, изо всех сил стараясь отпугнуть от себя людей. Одним из таких нахальных поступков стало то, что чернильное пятно на паркете в холле подверглось тщательному изучению и с грохотом провалило проверку на подлинность. Вывод был однозначным: чернила с примесью старой красной глины, коей обнаружилось предостаточно на дальнем дворе поместья. Для Пака это было чем-то сродни разоблачения, словно бы его самого обнаружил человек, уличил в обмане, обсмеял или, того хуже, изгнал нахальный мальчишка. Никогда, поверьте, никогда Чимин не забудет той злорадной ухмылки на молодом, но уже тогда красивом лице проказника, что выявил обман и уже обдумывал план дальнейшего знакомства, то ли и правда зная что-то, то ли решая, что обман — это дело рук людских. Но с того момента озорной огонёк в глазах парня не пропадал ни на минуту. Его не напугал ни ночной визит с громким лязгом цепей, ни прокисшее молоко, что любезно подменивал Пак каждое утро прямиком перед завтраком, и прямо под носом Чона даже оторванные ставни с окна его комнаты — ничего. В парне только разгорал интерес, с новой силой подкидывая идеи для поимки проказника. Только даже пройдя мимо призрака, ты не увидишь его, пока тот сам не захочет явиться тебе, то ли из доверия, то ли для наведения страха, никто не берется сказать. И Чонгук тонул в ощущениях, вроде бы, вот оно, где-то здесь, рядом, а понять не получается. Что за ощущения, что за внезапные приступы эйфории, когда в то или иное мгновение парню кажется, что он очень близко от истины, но та улетает, как сквозь пальцы просачивается, оставаясь мягким осадком, на коже которой… тепло. Странно, говорят, что признаки нагоняют леденящий ужас, покрывают поверхности тонкой коркой льда, стоит им только коснуться, даже кончиками пальцев, даже в одном помещении с ними мороз пробирается до костей. Это заставляло юного господина ломать голову от рассвета до заката, а с приходом последнего трепетно ждать хоть малейшего знака, что он не сошел с ума, и загадочный «Каспер» не плод его воображения. Каждое дуновение ветра в закрытом помещении наталкивало на одни и те же мысли: не вымысел, не просто слухи, не сказки старых дедов, а чистейшая реальность стоит того, чтобы ждать, когда же призраку надоест и тот сдастся, явив себя миру. И каждую ночь Чонгук вслух задавал уйму вопросов, в надежде быть услышанным, в надежде получить хоть один ответ. — Я так хочу тебя увидеть, — уже засыпая, в одну из редких звездных ночей тихонько произносит парень, чувствуя как веки тяжелеют, наливаясь теплым свинцом, проваливаясь всё глубже в царство Морфея, даже совсем не замечая, что у изголовья его кровати из мутного светлого пятна начинает прорисовываться маленький щуплый силуэт, набирая цвет и форму, легонько поглаживая парня по голове, пробираясь куда-то под корку сознания. Неосознанно, и очень поздно спохватившись своей рассеянности, но парень спит, а значит, ничего страшного, если Чимин посидит так ещё немного. С осенью приходят холода. В не просохших сырых спальнях это чувствуется особенно сильно. Если не знать, что где-то в ворохе пуховых одеял мальчишка трясется, пытаясь согреться, а от холода зуб на зуб не попадает, можно легко списать происходящее на проливной дождь, что льёт уже больше суток. Камин потух часа два назад, а выбраться и зажечь его снова нет ни сил, ни желания; сегодня не было ни намека на присутствие «Каспера», что не могло не огорчать. Парнишка, как и прежде, каждый день перед сном по несколько часов разговаривал с призраком и изредка даже ощущал его присутствие, но не сегодня. Сегодня не хотелось уже абсолютно ничего. Он устал, промок и чертовски замёрз. Устал скорее от бесполезности своих попыток найти сокрытое и разгадать тайну, возможно, им самим и придуманную. Всё чаще молодому господину стало казаться, что всё это действительно плод его богатого воображения и он понемногу сходит с ума. Голова тяжела, но холод не давал окончательно отключить сознание, хотя уснуть сейчас хотелось большего всего. Сейчас Чонгук не мог даже самому себе объяснить, откуда бралась та уверенность, с которой он перешагнул порог нынешнего своего жилища, и куда в конце концов эта уверенность делась сейчас. Он не найдёт его, даже если будет очень стараться, не найдёт. Ведь призрак сам должен захотеть показаться, а Чон наделал уже столько пакостей, что сам бы ни за что к такому не вышел. В попытке привлечь внимание, парнишка проделывал много хитрых и не очень приятных призракам вещей, а потом говорил, засыпал вопросами, что до единого остались без ответа, пытался разозлить и даже кричал и оскорблял призрака, вымещая таким образом свою беспомощность в ситуации. И теперь лежа под ворохом предназначенного для согрева тряпья, парню впервые хочется плакать. Плакать от беспомощности, от холода, да в конце концов просто от усталости. И в этот момент хочется просто сдаться, сбежать, уехать из поместья и больше никогда не возвращаться и не вспоминать свою глупость. Хочется плакать, хоть и не положено — мужчина же. Но пока никто не видит, можно же, правда? — Взрослый совсем, а ведёт себя, как ребенок», — проносятся на периферии совсем не его мысли, а затем мальчишка ощущает обволакивающее его тепло, приятное, сухое, словно завернули в прожаренный на солнце пергамент, такой древний, что тронешь и рассыпется, оно окутывает разум целиком и полностью, даёт заселиться в душе трепету. И вроде, очевидно же, что это реально, а всё равно, на грани и так хочется кого-нибудь обнять, ощутить под пальцами, потрогать, пусть скажут ему, что это не сон. Хотя бы голос позвольте услышать его не в своей голове. Когда дрожь отступает, а глаза со скрипом открываются, рядом, позади него, ощущается такой сгусток тепла, что невольно голова сама поворачивается на его источник, но тут же падает на подушку, повёрнутая чужой теплой рукой. Тепло приобретает очертания мужского тела, прижимаясь плотнее и сковывая движения. Не даёт ни обернуться, ни сказать хоть слова, но так хорошо и тепло становится в теплых объятьях мужчины, что этого всего и не требуется. Так правильно, так нужно именно сейчас. — «Ты мог заболеть», — снова раздается где-то в голове, на самых задворках. — А ты мог и не прийти, — вслух отвечает Чон. — Я готов хоть сто раз заболеть ради этого. — Глупый, — одно только слово, произнесённое вслух, шёпотом, еле слышно, но от этого звука сердце не на месте. — Скажи. Ещё раз. Пожалуйста. — просит, даже глаза прикрыв, концентрируя всё внимание на слухе и ощущения тепла сзади. — Пусть это будет реально, — сам себе шепчет. — Какой же всё-таки глупый мальчишка, — повторяет чуть громче, а у парня голова кругом лишь от голоса. И повторять снова не нужно, уже и так слишком для воспалённого сознания. И даже увидеть не хочется, только бы вечность вот так пролежать, ощущать аккуратные прикосновения к волосам, чувствовать, как от тепла простуда, что маячила на горизонте, тихо отступает, не успев затуманить разум. Как осознание приходит постепенно и наполняет грудную клетку восторгом. Так хорошо и спокойно, что не уснуть сейчас становится совершенно непосильной задачей, просто невыполнимой.***
— Мой нежный «Каспер», — так часто повторяет Чонгук, когда ощущает присутствие своего нового друга. Он полностью принял и был чрезвычайно рад появлению в его жизни Чимина. Хоть и увидеть его не смог пока ни разу, но парень уверен, что со временем призрак доверится ему полностью и покажет себя. Чон часто любил представлять образ «своего» призрака и размышлять над его внешностью. Единственное, в чем уверен Чонгук, его «Каспер» мужского пола, миниатюрного телосложения и до безумия теплый. Парень готов часами проводить в его объятьях, греться, ощущая лёгкие прикосновения к волосам, щекам и закрытым векам. Чон боится спросить Пака, почему же нельзя смотреть, хоть и до безумия хочется задать этот вопрос и наконец-то увидеть. Редко, но всё же призрак отвечает ему, наверное, считая те или иные вопросы интересными, но никогда не спрашивает сам. Мальчишка уже успел влюбиться в этот очаровательный голос, что тихим шелестом осенних листьев заливается, будто сквозь кожу, минуя органы слуха, прямо в грудную клетку, под самые ребра, обволакивая внутренности теплом и спокойствием, как, например, сейчас. — Я скучал, — снова подаёт голос Чонгук, млея от потоков тепла, что пробираются тонкими струйками сзади под рубашку, будто маленькие пальчики крадутся к коже. — И по голосу тоже, — несмотря на то, что слышал его буквально вчера. — Да, — тихонько слышится в ответ, и парень растекается по мягкому пледу маленькой кучкой растопленного зефира. — Мне было так холодно. — Я знаю, — затем, немного помолчав, добавляет. — Мне тоже. И всё, в этот миг уже ничего не важно. Этот миг откладывается в самом тайном закутке памяти, чтобы вылавливать и примерять, как самое нежное и сокровенное. Призрак тоже скучал! И от этого вдвойне теплее и уютнее. Когда-нибудь его маленький «Каспер» оттает окончательно, и ничто не помешает ему любить его так очевидно и по-настоящему. Ничто, кроме времени.