О танцах

      Лучи задорного солнца рассыпались по паркету огромного танцевального зала. Из открытых настежь окон доносилось размеренное урчание выходного дня.       Душный воздух, западающий в окна с тяжестью пьяного сапожника, едва спасал от жары. Несмотря на все усилия издыхающего кондиционера и установку в двадцать градусов, цифра на дисплее термометра норовила сломаться в тридцатку.       Ссора, распалившаяся в подобной обстановке, могла бы показаться частью антуража — бестолково-жаркая и угнетающая всех без исключения.       Пары сбежали в самый прохладный угол. Герман и Алекс остались в центре — он, неизменно сдержанный, и она, яростная, как фурия из древнеримских мифов. Глядя на неё, высокую и дрожащую от гнева, могло показаться, что где-то рядом прячется Горбун из Нотр-Дама и вообще пора рвать когти, пока в дело не вступили охотники на нечисть. Как можно дойти до крайней степени раздражения только потому, что тебя позвали поучаствовать в конкурсе, безнадёжно ускользало от понимания всех присутствующих. Но никто не встревал. Как обычно.       — Нет! Я не хочу! В прошлом году меня засудили только потому, что ни один судья не знал меня в лицо! Нахуй этот конкурс! И вообще, я знаю: ты знаешь, что я — лучшая!       — Алекс…       — Нет! Не собираюсь я никому доказывать… и ты тоже — тебе-то это зачем?!       Крик мог продолжаться долго. Но в этот раз Паше надоело. Не видеть, как тускнеет взгляд Германа, вовсе нет, а всего лишь очередной скандал на ровном месте.       — Да хорош уже! Даже я могу станцевать лучше тебя! — вспыхнул он. — Урони самомнение, ага?!       Взгляды участников коллектива медленно сместились в его сторону. Паша, стараясь не терять лицо, грозно нахмурился. По загорелой шее сползла капля пота. Возникшее напряжение внезапно стало настолько плотным, что хоть на бутерброд мажь. Чтобы хоть как-то его разбавить, Паша в который раз одёрнул белую майку, липнущую к животу.       — Чего? — отошла Алекс. — Ты? Правда, что ли?       — А что сложного в вилянии жопой? — оскалился он.       И, только встретившись взглядом с Германом, понял, как сильно попал. Говорить такое в присутствии постановщика — да чёрт бы…       — Включите-ка нам музыку, — язвительно заулыбался Герман, приподнимая бейсболку. Прикрытые тенью глаза заискрились непередаваемым весельем. — Паша думает, что вилять жопой — это несложно.       Закусив губу, Паша двинулся через зал, прямиком к эпицентру локальной бури. Он не думал, он знал, что это несложно.       Зал вздохнул уже не раздосадовано — предвкушающе.       Герман ухмыльнулся и встал в базовую стойку. Паша, уже порядком разозлённый подъёбками в спину, упрямо обхватил выставленную руку за большой палец и опустил к груди Германа на уровень сердца — по правилам. Герман в долгу не остался и со смешком обхватил его поясницу.       — Поглядите на мастера. Ну, продемонстрируй нам, что жопой вилять нетрудно. Ты же в этом шаришь?       В зале раздались снисходительные шепотки. «Отлично смотритесь», «Ну что за детский сад» и «Хорош, давайте репетировать дальше». Затем заиграл мотив. Блядский остопиздевший деспасито.       Паша поднял дикие глаза, прислушался к музыке и мысленно окунулся в пьяные посиделки с Олей, его неизменной партнёршей и по совместительству лучшей подругой. Что она там показывала, когда они нажрались? Тот же шаг, только бёдрами по большой дуге…       Мелодия забила уши. Паша покраснел, почувствовав на себе пристальный взгляд Германа и его спокойное дыхание возле виска. И внезапно — тело вспомнило.       Всё-таки его тело больше всего на свете любило танцевать, так что ему можно было довериться.       — Кончайте уже дурить! — крикнул кто-то.       Первая проходка оказалась самой сложной. Паша неуклюже переставил дрожащие ноги, едва не споткнулся. Но это было только начало.       Стоило мотиву разыграться, он резко мотнул головой и двинулся вперёд. Шаг-шаг-шаг-пауза-шаг. Короткое соприкосновение бёдрами, плавная волна телом, снова шаг — почти пОшло. Как же жарко, чёрт возьми.       Герман опустил руку ниже, подхватывая его почти на уровне задницы, и повернул голову к зеркалу. Паша был сосредоточен и не мог увидеть, как изумлённо вытягивалось его лицо с каждым движением.       Как там было? Нога — да, точно, зацепиться ногой, перенести вес. Оля говорила, женщина доверяет партнёру и идёт за его руками. Только так.       Чуть не сбившись с ритма, Герман всё-таки повёл — сработали танцевальные привычки. Паша услышал, как он коротко выдохнул, и поднял голову, чтобы убедиться в том, что это не глюк. Всё верно. Лицо Германа было потрясающе растерянным. Шепотки поутихли — в зале царствовал шок, и только Оля едва сдерживала смех.       — Когда ты… — прошипел Герман, поворачивая Пашу вокруг оси. Он так и не договорил — их бёдра снова встретились, тесно и плотно, потому что Паша сдаваться не собирался, а Герман двигался в полную силу, так и не остановив этот ужас.       «Ну, Паш! Качать надо задом! Потому что, когда танцуют этот танец, смотрят только на него!»       Пришло время сложной связки и импровизации. Вместо обычного бабьего выпада Паша выполнил замах и плавно повернулся, делая акцент на злоебучее «бам-бам». Он собрался выйти на обратную проходку, но Герман поймал его слишком быстро.       Удивление прошло, теперь он смотрел очень внимательно и серьёзно. И Паша вёлся, всем своим видом крича — не сложно. Никто бы в зале не догадался, чего ему стоит эта простота и игривый взгляд.       Если до этой демонстрации он был вспотевшим, то теперь с него почти лилось. Словно во время секса. Хотя, невелика разница…       Шаг-шаг, полупадение. Больша-а-а-а-ая дуга. Интересно, его задница хоть немного привлекает внимание? Она же, блин, плоская…       В музыке настал самый сложный момент. Меняясь ролями с Олей, они до этого не доходили, так что Паша снова доверился себе, полностью расслабившись в осторожно придерживающих руках. И, выскользнув из объятий, вместо поворота стянул с Германа бейсболку. Нацепив её на себя, сделал шаг назад и поклонился.       Музыка затихла. В зале воцарилась убийственная тишина.       Оля не выдержала первой:       — Надо было рассказать им, что ты стриптизёром работаешь с десяти лет! — и захохотала.       Это немного разрядило обстановку.       Алекс поджала губы и отпихнула Пашу в сторону. Что-то прошипела под нос. Тот её не слушал — он смотрел на Германа, затаившего дыхание и словно слегка захмелевшего.       — Ну вот. Шарю чуть-чуть, — расслабленно улыбнулся Паша. — Может, ты со мной на конкурс пойдёшь?       — Может, — шепнул Герман.       И, утерев пот с щеки, ушёл, оставив Алекс грызть наращенный ноготь и пристыженно прятать взгляд. ***       Раздевалки и душевые опустели быстро.       Большая часть коллектива любила после хорошего занятия заглянуть в бар через дорогу, но в этот раз Паша с ними не пошёл. Он вообще после эпизода с танцем двигался как в тумане, и до самого конца репетиции его глаза словно сами липли к Герману.       Герман был приятный — людей, подобных ему, обычно называли обворожительными. Он умел себя преподнести и поставить так, что внимание было приковано к каждому его слову. Редко злился. Легко проникал под оболочки и маски, понимал всех и каждого с полуслова.       Его слабостью были женщины — к ним он относился со всепрощающей нежностью, поэтому терпел и вспышки, и капризы, и прочие особенности женского поведения. Дамы, в свою очередь, отвечали ему откровенной симпатией — Германа ждали всегда и везде, на любых вечеринках и совместных прогулках. Удивительным было и то, что парни не воспринимали его как соперника или препятствие, он и к ним находил подход. К каждому — свой.       В совокупности это был человек-торт, человек-праздник, человек-уют. Внешность только дополняла его универсальность. В меру броская, в меру приятная: у Германа были русые волосы, иногда отрастающие до плеч, но чаще — небрежно остриженные. Жёсткие скулы, глубокие спокойные голубые глаза и красивый греческий нос. Когда он стоял боком, то напоминал фреску — и навевал мысли о гладиаторах, винограде и длинных туниках.       Паша не обладал явно выраженными чертами, но зато ему досталась красивая кожа. Девчонки завидовали, подозревая в злоупотреблении услугами косметологов: на Пашином лице с детства не было ни пятнышка, ни прыщика, а загар налипал быстро и ровным бронзовым слоем. Что он в себе терпеть не мог — так это кудрявые непослушные волосы. Одно время он пытался приводить их в порядок, но быстро потерял терпение и теперь отращивал, в «рабочее время» завязывая хвостик.       Этим он и занимался, когда Герман вышел из душа. И почему-то с его появлением в раздевалке стало неуютно. Паша бросил бесцельную возню с волосами и поторопился, наигранно увлечённо заталкивая вещи в небольшой рюкзак.       — Значит, ты учил женскую партию? — как бы невзначай спросил Герман, добравшись до своего шкафчика, который, как назло, находился в двух шагах от Паши. — Что сподвигло?       — Не знаю. Любопытство? — Паша дёрнул уголком губ. — Глупо получилось…       — Нет, — Герман сбросил полотенце на скамью. — Получилось неплохо, я даже всерьёз задумался о том, чтобы вытащить тебя на конкурс. А что? Как минимум оригинально.       — Как максимум — очень по-гейски.       Ответа не последовало, и молчание заставило Пашу поднять голову. Холодок побежал по коже: взгляд Германа, постепенно теряющий разгульную теплоту, блуждал, не останавливаясь ни на чём.       — Что? — наконец, не выдержал Паша.       — Как максимум — очень по-гейски, — по слогам повторил Герман, легко изменив вес слов одной только интонацией. Пашу окатило смущением. Захотелось возразить, заорать, но во фразе не хватало чего-то оскорбительного, а Герман не додавливал. Просто слегка подцепил и замер, дожидаясь реакции.       Его кожа быстро покрывалась мурашками. На ключицах едва заметной россыпью лежали родинки — красивые. Крупная капля воды ползла по груди, цепляясь за светлые волоски.       В ушах вдруг зазвенело. Паша сглотнул и отвернулся. Тем сильнее на него воздействовал вкрадчивый шёпот, опаливший ухо:       — Хочешь больше узнать о чувствах девушек, нда?       Он попытался сделать шаг назад, но Герман легко подхватил его под талию, как в танце, только теперь ещё и запустив горячую ладонь под футболку. Внешнее спокойствие оказалось представлением: в чужой груди ярко бился нервный пульс.       Паша с силой вцепился во влажные плечи и собирался было сказать что-то гадкое и злое… но взгляды встретились и слова испарились, оставив водоворот эмоций без выхода.       Пауза потянулась вялой змеёй, сердце подкатило к горлу. Тепло тела Германа стало настолько откровенно-невыносимым, что жара на улице не шла ни в какое сравнение. Паша снова попытался вернуть дистанцию, но не смог даже вздохнуть, не то, что пошевелиться.       Затем Герман усмехнулся, и Пашу повело, как в танце, за приоткрытыми влажными губами. Так неуверенно и осторожно он ещё никогда и ни к кому не прикасался. Это был всего лишь краткий порыв — ужас пришёл почти сразу.       Но Герман мог успокаивать одним взглядом. Он давно имел дело с испугом, пусть и всего лишь со страхом сцены, имеющим мало общего с… этим.       — Всё в порядке, я не собираюсь тебя заставлять, — зашептал он, осторожно опрокидывая Пашу на ближайший шкафчик. — Просто предлагаю удовлетворить любопытство.       — Не собираешься заставлять — что?.. — на выдохе поинтересовался Паша.       — Делать то, что покажется тебе мерзким, например.       Так же медленно, позволяя в любой момент всё остановить, Герман наклонился к его шее и стал вдумчиво покусывать загорелую кожу. Мерзко не было — скорее даже слишком приятно. Упор пропадал, и колени Паши так подводили, будто кто-то постепенно воровал из тела кости, одну за другой.       — Я не такой… — неуверенно пробормотал он, прикрыв глаза и дыша урывками, словно это могло помочь не чувствовать приятный аромат геля и уютный, личный запах Германа.       — Не такие… точно знают, чего они хотят. И чего не хотят, — в мягкий голос пробились привычные ласковые учительские нотки. — Прости, но в твоей уверенности я сегодня усомнился.       Ловко избавившись от преград в виде пуговицы, ширинки и тягучей ткани боксёров, Герман запустил руку туда, где уже добрые десять минут зарождался неподдельный интерес к происходящему. Паша покраснел до кончиков ушей: его тело очевидно соглашалось с Германом. Весьма прямолинейно соглашалось.       Бархатистая ладонь на члене, тихие поцелуи в плечо, иногда перемежающиеся с покусываниями, и хрипловатые стоны, срывающиеся с собственных губ, вдруг показались галлюцинацией. Паша решительно не мог определиться с тем, что чувствует, но одно стало ясно наверняка — показаться мерзкими здесь могли только трусливые мысли о побеге. Почему? Потому что его раскусили?       Неравномерный поток мыслей прервался, когда пальцы вдруг прекратили кружить и сдавливать, скользить и гладить, и стало не хватать касаний, не хватать рук, не хватать...       — Но ты думал о другом… — в голосе Германа проклюнулась ехидная, необычная, незнакомая нотка. — Девчонки делают вот так.       Без труда оторвав Пашу от шкафчика, он развернул его спиной. Властно и уверенно, как вёл в танце, как показывал движения любому новичку. Бёдра сошлись, уже который раз, в той же вызывающе-пошлой, игривой манере.       Только вот откровенное желание вряд ли можно было спутать с рефлексами профессионала.       — Роль другая, знаешь ли, — мурлыкнул Герман. — Всё ещё хочешь знать больше?       Паша сглотнул, чувствуя, что его джинсы ползут вниз, задевая кожу и шурша так громко, что барабанные перепонки вот-вот лопнут. Или кажется? Или он медленно едет крышей…       — Хочу, — беззвучно выдохнул он и зажмурился.       Больше Герман не подшучивал. Он полностью перешёл в состояние обволакивающей дымки, занежничал, потянул к себе. Медленные ласки, разбавленные первой неожиданной болью, отрезвили, но лишь немного. Паша страдальчески застонал, не зная, что хуже — ждать того, что случится, терпеть в себе скользкий от слюны палец или остановиться прямо сейчас.       Кажется, все варианты выносили мозг и пугали одинаково сильно.       Герман потёрся о его затылок и, спустя несколько сложных минут, под завязку наполненных смущением, вдруг отстранился. Длилось это недолго — всего пару мгновений.       — Крем, — словно через вату уловил Паша. — Всяко лучше, чем без…       А потом почувствовал чужой член.       — Я…       — Чертовски горячий, — прошептал Герман, задевая губами его ухо.       Боль была уже ожидаемой. А вот заботливая неторопливость Германа оказалась сюрпризом. Паша вцепился в его руку, словно намереваясь пальцами разорвать кожу, пока горячая головка постепенно раздвигала тугие стенки его ануса. Спазм опалил живот, и ничего приятного в этом не было, но голова пошла кругом от понимания — он зашёл очень далеко в своих попытках познать женскую сексуальность.       — Стой, стой… — проныл Паша, утыкаясь лбом в железную дверцу. — Это…       Стало намного лучше, когда Герман со свойственной ему настойчивостью взялся возбуждать, хорошенько надрачивая и неторопливо проталкиваясь глубже.       Жар окутал тело, облепил кожу влажной плёнкой. Было так странно и так двояко — одновременно неприятно и дико. Но скоро Паша застонал не от боли — от мутного, запутанного кайфа, пропитанного непривычными ощущениями… жуткой близостью и чужим сумасшествием.       Ладно, он понятия не имел, что они могут забрести в настолько неизведанные дали, и, судя по всему, голова Германа тоже пустовала — он поддался мимолётному импульсу. Сиюминутному желанию. Он много говорил о сиюминутных желаниях во время танцев, и секс, стало быть, для него не очень-то отличался от базовых танцевальных взаимодействий пары. И Паша, на пробу прижавшись к нему взмокшими бёдрами, расслабляясь и улавливая отголоски постепенного набирающего остроту удовольствия, подумал, что может всего один раз — сегодня — перенять эту философию.       Герман мягко фыркнул ему в шею, нежно тронул край уха языком и внезапно толкнулся так, что у Паши заискрило перед глазами. Рука продолжала крепко стискивать его член в жесткой и приятной ласке, хорошенько оттягивать кожу, размазывая смазку по прорезавшимся венам.       Герман не забывал о его удовольствии и ощущениях ни на секунду и даже, пожалуй, перебарщивал с вниманием — приостанавливался, как только дыхание Паши сбивалось, чтобы удостовериться, что с ним всё нормально.       И с ним было.       Очень даже.       Поначалу ему казалось, что он совершил непоправимое и теперь никогда не сможет вернуться в этот зал и в эту раздевалку, но к концу он приклеился к стальной крышке и подмахивал, вытянувшись на твёрдом члене во всю длину гибкого тела. И, если раньше в зале было очень жарко, теперь казалось, что он плавится заживо, а вместе с каплями пота из него уходит жизнь.       И, судя по тому, с каким энтузиазмом Герман втрахивал его в злополучный шкафчик, эта самая жизнь ему и доставалась — он зарылся в Пашины волосы носом и вгонял член так упруго и точно, что Паша, подставляясь, почти заработал растяжение в районе поясницы. С последним па они ненадолго рассинхронились, но Герман, как оказалось, умеет справляться и с такими несостыковочками тоже.       А потом их распластало на ближайшей скамейке. Тяжесть напитала мышцы, как будто Паша не гулял по неизведанным радужным тропкам, а разгружал грузовые фуры. И почему-то стало наплевать, кто и что подумает, наплевать, что он слегка увлёкся. Стало хорошо и спокойно.       И тут Паша вспомнил, что по пьяни был не прочь соблазнить Германа — так и говорил ведь. А вот, возьму и соблазню. Оля, научи.       Выходит, шалость удалась…       — Нигде не болит? — чуть хрипло мурлыкнул Герман, приподнявшись на локте. Паша чувствовал его взгляд виском и усиленно стягивал улыбку в серьёзную задумчивую мину: он просто не мог так глупо и бестолково выдать себя и свои безумные мыслишки.       — Что ж, я определённо узнал кое-что новое.       Герман усмехнулся где-то у его щеки, слегка погладив липкими от спермы кончиками пальцев обмякший член.       — Ты слишком откровенно задавал свои вопросы и получил прямолинейный ответ.       — Я надеюсь, ты не каждому проводишь такой инструктаж…       — Нет. Точно нет.       Паша повернул голову и увидел редчайшее выражение — искреннего одобрения. И что-то ещё, что-то тайное, сложное, что только предстояло разгадать.       — Это уникальный курс специально для гада, который сводит меня с ума с того самого дня, как пришёл на первое занятие.       В дальнейшем Паше ещё не раз предоставилась возможность узнать Германа получше.       Узнать, что Герман рефлекторно одёргивает козырёк кепки, когда злится. Узнать, что он любит клубничный коктейль и страшно этого смущается. Узнать, что девушек он не воспринимает всерьёз, а к парням ревнует яростно и открыто, и провоцировать его — всё равно, что трепать за нос аллигатора.       Узнать, что он способен придать имени «Паша» так много разных интонаций и оттенков, что каждый раз оно будет звучать словно на другом языке.       Узнать, что он уже давно убедил себя в способности годами любить на расстоянии и не отошёл бы от привычной схемы, если бы Паша не стал вертеть перед ним своей блядской задницей...       Паше осталось лишь развести руками — что поделать, если в этом танце смотрят только на задницу.       Впрочем, теперь он был совсем не против предоставить её для разглядывания.       И не раз.       Но это, пожалуй, к танцам уже никак не относится.