Почти на равных

      Измятая рубашка, застывшая на ткани кровь обугленным пятном, пистолет в руках. Невозможно стоять рядом. Рой чувствует на себе этот взгляд — ничего окромя ледяного презрения, окатившего его с ног до головы.       По ощущениям же — словно мусорное ведро, надетое на голову. Фрэнк Арчер умеет — невесело думает Рой, хотя куда умнее, куда правильнее в его положении было бы щёлкнуть пальцами — смешать с грязью, не запачкавшись.       Рой знает, что ему, Арчеру, вечно остаётся смотреть вслед, но всегда оставаться позади — не столь плохо, как быть прижатым к стене спиной, когда почти одинаковый рост, почти одинаковая синяя форма, глаза почти на одном уровне.       Почти на равных.       Почти — если бы не ярость, с которой сжимаются сильные пальцы на подрагивающем горле Огненного алхимика.       Арчер хочет его растерзать, сжать как можно крепче — никому не оставить, даже девчонке Хоукай. Не получается. Рой с ним играет и выскальзывает в самый последний момент, когда в коридоре слышится так не вовремя звук чужих шагов.       Будто ничего не было. Будто ничего не будет.       Рой каждый раз проводит рукой там, где касаются ледяные пальцы. Единственное, что напоминает об Арчере — одеколон, отдающий древесиной, эфирными маслами и чуть меньше — табаком.       Шлейф за ним — удушливый и тяжёлый. Въедается, кажется, даже в его собственную, Мустанга, кожу. Так, что не выходит оттереть потом жёсткой мочалкой, проклиная всё на свете. Проклиная себя — за то, что гудит в ушах от удового запаха. Тошнит невыносимо. Он ненавидит этот запах больше, чем самого Арчера.       Если это вообще возможно.       Потому Рою так просто удаётся содрать с него рубашку позже, оказавшись один на один в собственном кабинете, не боясь последствий. Ни разу его жёсткий взгляд не становится мягче — не уходит скупая усмешка с бескровных губ напротив, а в узких зрачках прищуренных надменно глаз он видит своё собственное отражение. Ненавидит себя больше, чем это блеклое лицо, некрасиво вытянутое к низу.       — Как можно быть таким? — Рой спрашивает вслух, прежде чем дёрнуть грубо на себя худые плечи, сжать до боли пальцами контур выступающих ключиц, потому что больше ничего не остаётся. Ему пригодились бы сейчас те сигареты, вытащенные впопыхах у Хавока из нагрудного кармана кителя,. Быть может, чтобы просто смять в руках со злостью, кинуть ими в Арчера. Или — невольно пробегает дикая мысль в воспалённом мозгу — тушить их, захлёбываясь извращённым, несвойственным ему садистским удовольствием, об вешалки-ключицы. Уродливые, усыпанные гноящимися ожогами — Рою нравится неясная картинка перед глазами. Он ненавидит себя, потому что рядом с Арчером неизменно становится похожим на него.       Потому что единственный, кого он ненавидит так же сильно, как себя в эти моменты — надменный офицер с неприятной полуулыбкой на бескровных губах.       Фрэнк Арчер будто мерзкое искривлённое отражение. Возможно, Рой Мустанг мог бы стать таким, не ударь в его дурную молодую башку вся тяжесть совершённых на войне поступков. Не стучи в висках назойливое «убийца!» каждый раз, как только над головой оставался лишь брезент палатки.       Огненный алхимик, тот самый герой, увешенный лживыми орденами у самого сердца, будто в насмешку над его душевной мукой, ничего не может сделать: ни вдохнуть, ни воплотить в жизнь свои садистские намерения. Только неизменно попытаться принять. Неизменно протянуть злосчастную пачку вперёд, предлагая.       Фрэнк Арчер принципиально отказывается курить то, что приносит ему Рой Мустанг — ему словно наплевать, какого качества табак, дело ведь не в этом. Как хороший солдат, он вечно ждёт угрозы, и приносить ему хоть что-то не имеет никакого смысла — будь то коробка конфет с вишнёвым ликёром (Рой мысленно краснеет, стоя в магазине, потому как считает это до того банальной пошлостью, что не позволяет себе подобных подарков даже самым отпетым централовским стервам, порой просыпающимся в измятой постели его маленькой квартирки) или дорогущий коллекционный коньяк.       Потому, спустя время, Рой учится не делать подарков вовсе.       — Каким? — Арчер спрашивает с вызовом тем временем, смеётся скупо, и похож на Кимбли как две капли воды в такие моменты. Ему плевать, о чём думает в это время Огненный — он безжалостно крошит мысли в холодных пальцах, небрежно рассыпает по полу и заставляет смотреть только на себя, полуобнажённого и с этой нелепой пачкой в руках.       Рою Мустангу в пору саркастично приподнять брови в молчаливом изумлении, но полковник Арчер впервые чиркает зажигалкой. Волокнистая струйка молочно-белого дыма мягко окутывает его худое запястье, после — острые скулы. Причудливым узором теплится у ехидно искривлённых губ.       Дым странным образом подходит ему, хотя Рой терпеть не может запах сигарет и часто недовольно косит глазом в сторону Хавока. Всё равно этот запах лучше того, что пропитал откинутую в сторону дивана арчерову рубашку.       — Невыносимым, — беспомощно чеканит алхимик, зарываясь в угольные волосы, растрепав сильнее обычного упрямую чёлку. Он приваливается к худощавому торсу всем своим истерзанным ненавистью существом и забирает треклятую сигарету.       Теперь уже очередь Арчера бороться с внутренним монстром, но он даже не пытается — стряхивает будто бы случайно пепел на крепкое плечо сослуживца, а когда тот шипит, прикладывается невесомо фильтром у основания напрягшейся моментально шеи. Изголодавшийся, он остаётся садистом, пусть и прижатым к стене лопатками.       Признаться, Роя это бесит так, что он, тихо шипя от негодования, на один момент срывается и с грубой злостью разворачивает полковника за руку. Вжимает телом в стену, больно утыкая того в обои лицом. Его не отрезвляет и то, что, возможно, в опасной близости от двери кабинета может оказаться Риза. Она не поймёт — вне сомнений — но без его приказа не осмелится на дальнейшие действия. Зависимая. Влюблённая в него по уши.       Рой Мустанг это знает. Догадывается и иногда признаётся себе в том, что тоже способен полюбить в ответ её преданность к нему, её самоотверженность, но не её саму, как бы не хотел этого.       Мерзкий эгоист.       — Ты всегда был хорош в том, чтобы делать выводы о вещах, в которых не успел разобраться толком, — каждое слово сочится ядом. Как можно вообще думать о Ризе в эти моменты, когда стоило бы хорошенько стукнуть по явно напрашивающейся на это физиономии. И, может быть, Рой возразил бы что-нибудь на это, если бы Арчер не вжался в эту стену сам, не выгнул бы поясницу — быть покорным он умеет. Если выгодно.       — Признаться, с сигаретой в зубах ты сносен, — с ворчанием Мустанг кладёт ладони на ремень чужих брюк, резковато дёргает, чем причиняет ненамеренно боль. Его сослуживец грозно шипит, не спеша помогать расправиться с одеждой, — Или просто с занятым чем-нибудь более полезным ртом.       Ответа не следует. На этот раз.       И, конечно, так оно лучше, думает Рой Мустанг, потому что брюки спустя жалобное щелканье тяжёлой пряжки падают вниз мешком, слишком большие для худощавых бёдер самонадеянного снайпера. Рой вовсе не хочет догадываться — довёл ли он себя болезненной тягой как можно чаще торчать на работе или всегда был таким, нарочно беря форму на два размера больше, чтобы казаться в ней более значимым. Больше, чем он есть на самом деле.       Мустанг много раз видел трупы — без одежды, в таком виде, что и в гроб уже не положить. Его не обмануть дешёвым трюком вроде этого. Арчер под его пристальным взглядом вздрагивает едва уловимо, алебастр прозрачной почти кожи покрывается мурашками, со сверкающим под ней хребтом.       Мустангу, признаться, с трудом удаётся побороть себя, чтобы не сломать Арчеру позвоночник. Чтобы не приникнуть нетерпеливо бёдрами, жёстко звякнув собственной застёжкой — нет.       Почти на равных.       Почти — если бы не синяки на бесстыдно обнажённых ляжках и сбившееся от тяжких шлепков дыхание.       Рой Мустанг ненавидит себя гораздо сильнее, чем проклятого полковника и его высокомерно вздёрнутый наверх подбородок. Ощущает себя в этот момент облитым грязью вновь, хотя грязными, если честно, остаются лишь чужие бёдра — все в похабных белёсых разводах семени, с красными следами грубых пальцев.       И полковник, будто бы нарочно, не спешит ускользать в тот момент, когда резко распахивается дверь, а Риза, застывшая каменным изваянием, широко раскрывает глаза от шока.       Единственный, кого Рою Мустангу хочется придушить в этот момент — он сам.       Именно об этом Фрэнк Арчер напоминает ему, когда дохрамывает до резиденции фюрера, звякая тяжело своей нелепой автобронёй. Честно говоря, она гораздо хуже и его одеколона, и его кривой ухмылки. Честно говоря, теперь невозможно понять — улыбается ли Арчер взаправду: левая сторона его нового лица застыла маской.       Рой Мустанг догадывается с подступающей к горлу тошнотой, что за ней не осталось ни глаза, ни рта. Одно кровавое месиво.       Сейчас было бы куда логичнее и правильнее кинуть к чертям труп маленького Сэлима на дорогу, щёлкнуть звонко пальцами, чтобы лопнул с противным бульканьем кусок нетронутого смертельным свечением лица, вытекло оставшееся целым глазное яблоко, налитое кровью, но Рой лишь тяжело дышит.       В памяти всплывают лишь пальцы, яростно сжимающиеся на бёдрах — его собственные, чужие — на горле. Фрэнк Арчер, увязший отсутствующей ногой в могильной земле запачкан кровью — чёрт разберёт чьей — но грязь вновь оседает на руки Огненного липкой смолой. Рой Мустанг догадывается вдруг, что сильнее его ненависти — только ненависть Арчера к нему.       И он, перекошенное подобие надменного снайпера, равняется с алхимиком наконец: голова к голове, плечо к плечу. Почти одного роста, если не считать согнутой под тяжестью наспех скроенной из металла руки спины, почти одинаково молчащие.       Почти на равных.       Почти, если бы не пистолет, без всякой задержки вздёрнутый вверх.       — Прощай, подонок.