***
В этом классе вечно царит какое-то спокойствие и ленивая умиротворенность. Только не для него. Дневной свет едва просачивается сквозь прозрачные пыльные шторы, а безмолвное фортепиано, украшенное резьбой виноградной лозы, неподвижно, в ожидании, ждёт пока к нему прикоснутся. Молодой преподаватель, закинув ногу на ногу, без особой сосредоточенности читает какую-то книгу, сидя за столом. Стопки нот, различные учебники по музыкальной грамоте, сборники произведений: все это покоится в ящиках стола, на подоконнике, в больших картонных коробках у входа и в хлипком шкафчике, видно старом, со стеклянными дверцами. Творческий бардак, сказал бы кто-то, но без этого маленького хаоса и не представляется этот кабинет, хотя Дазай отлично знает что и где лежит. Робкий стук в дверь, на что Осаму обыденно бросает: — Да-да, входите, — чуть поскрипывая, дверь открывается. В класс заходит один из его учеников. — Добрый день, Дазай-сан, — тихо говорит Акутагава, неуверенно поставив сумку на один из свободных стульев. Парень выглядит уставшим и волнующимся. До экзамена осталось совсем немного, Рюноске взялся за сложное произведение и прикладывал все усилия к тому, чтобы все вышло идеально, чтобы его преподаватель был доволен, чтобы он сам не упал в его глазах. — Добрый, — не отводя взгляда от книги, ответил учитель, — отдохнул за каникулы? — Рюноске уже держит в руках чуть мятые нотные листы. Вопрос скорее из вежливости, на что парень как-то неуверенно отвечает: — Да, вполне. Я занимался, — Дазай и не сомневался в усердии своего ученика. Акутагава всю свою жизнь провел за инструментом, он и не помнит себя где-то ещё, он не видел ничего кроме черно-белых клавиш перед собой. После выступлений он слышал овации и восхищенные возгласы: «как же круто, ты потрясающий пианист, ты гений», — но весомы ли похвалы от людей, которые не знают какого это? До поры до времени Рюноске действительно был уверен в том, что то, что он делает и то,как он играет, — идеально. Пока не встретил этого человека. — Хорошо, — изрек Осаму, а затем добавил, — начни прелюдию в ми миноре. Собравшись с мыслями, Акутагава делает глубокий вдох, его руки медленно опускаются на клавиши и мелодия оживает, струится по воздуху. Глубинная тоска и скребущее чувство утраты чего-то важного клубятся в груди ученика. Он играет уверенно, точно, четко, мелодия ровная и искаженно правильная. — Акутагава-кун, что значит ларго? — останавливает его Дазай глядя вопросительно, в ожидании ответа. — Широко и медленно, — не сводя глаз с клавиш тихо отвечает Рюноске, будто сам не уверен в своих словах. — А морэндо? — не изменившись в лице интересуется преподаватель. — Замирая… — устало выдыхает парень. — Верно. Как ты можешь представить себе это? — задумчиво спрашивает Дазай, словно и самостоятельно представляя, глядя куда-то в потолок. — Когда движение постепенно останавливается, прекращается. — Хорошо. — говорит учитель и нехотя встает из-за стола. — При смерти человек замирает, постепенно, томно и мучительно отправляется в небытие; замирает его кровь, его мысли, его сердце. Как пусто и глубоко звучит последний удар сердца? Его последний выдох. Замирание всех его желаний и мечт, его существования. Как бы ты описал подобное, прочувствовал? — с интересом спрашивает Осаму, наклонив голову чуть набок. — Волнительно, наверно, опустошенно, — Акутагава пытается представить, пропускает через себя вышесказанное. — Должно быть драматично? — невзначай добавляет учитель. — Допустим, теперь сыграй ещё раз, думая о том, что только что услышал. Настроившись на заданное настроение и прокручивая в голове сказанные Дазаем слова, Акутагава выливает все свои возможные эмоции на клавиши. Играет с чувством, эмоционально, трепетно. — Это было лучше, — Осаму встает и подходит к пианино, указав на один из тактов на нотном листе, — сыграй отсюда, — едва Акутагава нажимает клавишу, преподаватель резко говорит, — стоп. Теперь послушай, — сам нажимает ту же самую клавишу, — ты слышишь разницу? — Да, — признается Рюноске, ощущая насколько глубоко и объемно звучит нота. — И в чем же разница? — чуть подняв бровь спокойно спрашивает Дазай. — В звукоизвлечении? — Какое оно у тебя? — тем же тоном звучит вопрос. — Топорное, да? — виновато говорит Акутагава. — Ты нажимаешь на клавиши, потому что видишь ноты, потому что так написано. Почувствуй глубину звука, не просто нажатие, а словно погружение под воду. Если ты нажал на клавишу, не значит что это все, додавливай звук, он живой и подвижный. — Хорошо. — едва парень поднимает руку, дабы начать заново, учитель снова его останавливает. — Почему люди до сих пор ходят на концерты? Почему на инструментах играют музыканты? — вопрос риторический, Дазай просто рассуждает, стараясь донести до ученика желаемое, — Ведь есть куча электронных программ, обработок классики. Потому, что без вложения эмоций музыка звучит мертво. Я уже устал говорить тебе об этом. Произведение не сложное, в нем нет мудреных пассажей, бешеной скорости и огромного количества знаков. Но тут есть кое-что большее — душа полная страдания и горя от утраты, затухающая со временем надежда, бьющаяся на последнем издыхании и в конце все-таки побежденная несправедливостью мира, побежденная смертью. — Я занимаюсь по семь часов, а то и больше… — словно в оправдание говорит Акутагава. Ему жутко обидно и стыдно за себя. Чувство неоправданных ожиданий съедает изнутри. — Я не упрекаю тебя в недостатке техники или практики, — закатывая глаза устало говорит Осаму. Все эти упреки, эти старания его, как учителя, лишь для того, чтобы научить Рюноске проживать музыку, жить ею и чувствовать. У парня проблемы с эмоциональностью, из-за этого в его игре нет того, что заставляло бы в прямом смысле «замереть». — Эмоции, понимаешь? У тебя их нет. Если хочешь бренчать на рояле перед восхищенной толпой и слышать в свой адрес хвалебные дифирамбы, то у тебя есть право сменить преподавателя. Но жить музыкой, пропускать её через себя и заражать своими эмоциями через игру зрителей — гораздо сложнее. Любое произведение — это история, но осознание и смысл, и оформление зависят от рассказчика. — Простите, я буду больше заниматься. Я не подведу вас. Постараюсь, — сдерживаясь, говорит парень. Ему жутко обидно, он не понимает, почему у него не получается. И как сделать так, как сыграть так, чтобы задеть именно Дазая? — Ещё раз, — твёрдо говорит учитель, и Акутагава играет. Собирая себя в кучу, задумываясь о сказанном, пытаясь почувствовать, пытаясь передать. То, что давно тревожит его, что бередит душу и что заставляет безустанно сидеть за фортепиано в поздние часы. — Ещё раз. — Дазай сидит рядом с ним, с книгой в руках, словно и не слушает. Хотя на самом деле улавливает малейшие колебания ученика, перед тем как он берет какую-то ноту. — повтори эту часть, — безучастно бросает Осаму, указывая на один из тактов. Рюноске играет. Будто от того, как прозвучит мелодия, зависит его жизнь, словно его сейчас осудят и что-то сломается раз и навсегда. — Что ж, на сегодня хватит. — Дазай откладывает книгу на крышку фортепиано и берет с подоконника один из сборников. — Вы дадите мне что-то новое? — с предвкушением спрашивает Акутагава. Парень, который уже в свои десять лет играл перед огромной аудиторией заковыристые этюды Черни, прелюдии и фуги Баха, обработки для фортепиано Брамса, он способен на большее. — Дай подумать, — размышляя Осаму листал один из сборников, — двенадцатый и двадцатый этюды, до пятницы осилишь? — заранее зная ответ спрашивает преподаватель, глядя на ученика. — Да, я справлюсь, — уверенно изрекает Рюноскэ, даже не посмотрев на ноты. — Что ж, замечательно. Сделай ксерокс, — протягивает сборник Акутагаве, тот забирает его и самому себе кивает. — До пятницы, — говорит Дадзай, возвращаясь к книге. — Спасибо, Дазай-сан, — неуверенно парень поджимает пальцы, держа в руках ноты, — что вы будете делать после экзамена? — А зачем ты спрашиваешь? — без интереса, даже не посмотрев на ученика задаёт встречный вопрос Осаму. — Я хотел предложить вам, — Рюноскэ делает паузу, волнительно вздохнув. Он жутко переживает и вообще жалеет, что решился на подобное, — В оперный приезжает симфонический оркестр, вы же любите Бетховена, вот я и подумал, может захотите сходить? — А ты составишь мне компанию, полагаю? — Дазай соприкоснулся с ним взглядом, на что Рюноске сразу же осекся и как-то странно прижал к груди ноты, словно они падали из рук. — Нет, что вы. Просто мама распространяет билеты, вот я и предложил, — в страхе парень пытался выкрутиться из сложившейся неловкой ситуации. — Предложение интересное. Скажу лишь, что все зависит от твоего выступления, — легкая улыбка коснулась губ Осаму и он подпер руками подбородок. — Постараюсь не разочаровать вас, — поклонившись Акутагава быстро покинул кабинет. Уже у выхода из академии он прислонился спиной к стене, переводя дыхание. Этот человек, его учитель, это странное чувство, что не даёт покоя с того самого момента, когда он впервые увидел его, как раз на концерте магистрантов музыкальной консерватории. Тогда Осаму исполнял вторую рапсодию Листа. Его движения, его руки, его лицо — все это казалось идеализированным, это казалось невозможным и безгранично прекрасным. Переслушивая в интернете кучи разных вариантов исполнения он не мог найти чего-то подобного. Этот человек, который за свою недлинную жизнь несколько раз находился на грани смерти, жил свободно и широко. Странно звучит, но так и представлялось. Рюноске не знал, почему Осаму пошёл преподавать, ведь в академии он сам был одним из немногих его учеников, если не единственным. Акутагава знал, что Дадзай концертировал с оркестром с семи лет, а потом просто пропал. Говорят, что долгое время он вообще перестал заниматься музыкой. Но сейчас, во что бы то ни стало, хотелось быть признанным. Признанным именно им. Тогда все уже будет неважно. Сколько бы ему не говорили, что он гений, сколько бы людей не восхищались им, всё это не стоит и гроша, пока Осаму удовлетворительно не кивнет, сказав столь долгожданное и желанное: «молодец».***
День экзамена. По дороге до академии Акутагава безуспешно пытался согреть руки; по глупости забыл дома перчатки. Февральский город искрил светом. Солнце, словно дискотечный шарик, бросало свои лучики на землю, покрытую снегом, от чего тот блестел, подобно алмазной крошке. Улицы были оживленными, а цветочные магазины, все увешанные мишурой, завлекали вывесками: «цветы для любимых», «даме — розы», «в день влюблённых парам скидки», — и прочие глупые лозунги, на которые ведутся прохожие. Зайдя в академию, Акутагава быстрым шагом направился к своему классу. В защитном чехле на вешалке он нёс идеально отглаженный костюм и белую накрахмаленную рубашку с кружевным жабо. Сегодня ему даже удалось поспать, с горем пополам, почти пять часов, от чего привычная ломота в суставах была менее ощутимой, а голова не казалась тяжелой. Остановившись перед дверью кабинета, Рюноске достал из портфеля маленькую валентинку в виде скрипичного ключа. Это было жутко глупо, он сам вырезал её, сам декорировал, ведь ничего подобного не нашёл в магазинах и канцеляриях. Казалось, что сверху она вышла чуть кривовата, от этого он с силой подавлял желание бросить все к чертям и разорвать этот жалкий кусочек картона. Волнение захлестывало, занемевшие пальцы согрелись, а ладони немного потели. Казалось, что сейчас произойдёт что-то решающее, что-то, что навсегда изменит весь его мир, его жизнь. Глубоко дыша парень пытался унять своё сердце, успокоиться, но это не выходило. В какой-то момент просто сорвавшись, подумав про себя: «если не сейчас, то никогда более», уверенно постучал в дверь кабинета. — Входите, — лениво послышалось с той стороны и собрав в себе всю возможную решимость, Акутагава зашёл в класс. — Здравствуйте, Дадзай-сан, — на одном дыхании произнес парень. — И тебе привет, — Дазай посмотрел на своего ученика, что выглядел сейчас как-то растерянно и неуверенно. — Ты чего такой, словно перепуганный? Переживаешь перед выступлением? — спокойным будничным голосом спросил Осаму. — Нет-нет, все в порядке, — Рюноске подошёл к своему учителю, держа руки за спиной. — Я хотел отдать это вам, — выпалил он, резко протянув Дазаю мятый скрипичный ключ, сильно зажмурившись на мгновение. Его голос немного дрожал. — пожалуйста, примите. — Осаму чуть удивлённо открыл глаза, глядя на протянутую открытку. Убедительно внушая, что он не замечает отношение Рюноске к себе, Дазай старался держаться на расстоянии. Ведь проскальзывающее в глазах ученика восхищение, а иногда и словно благоговение заставляли беспокоиться. Он понимал, что парень сильно привязался к нему, по этому старался быть максимально объективным и даже жестоким по отношению к нему. Но как ответить, если парень решился на подобное, Осаму не знал. — Ох, — удивлённо протянул, осматривая открытку, — ты сам сделал? — жутко смущённый ученик стыдливо опустил глаза, словно выискивая что-то на полу. — Д-да, — едва выдавил из себя он. — Спасибо, это довольно, — Осаму сделал паузу, словно подбирая слово, — мило. Но вряд ли я могу принять подобное от тебя. — сказал Дазай, положив картонный ключик на край стола. — глаза Акутагавы расширились и он отчаянно выпалил. — Я оставляю её вам, вы можете выбросить её без надобности, но я не отказываюсь от своих чувств, простите, — выбежав из кабинета Акутагава пытался подавить панику. До выступления оставалось буквально минут сорок, он в отчаянии и не знает как теперь смотреть в глаза Дазаю. Это действительно было глупо, ему кажется, что подобное действие навсегда разрушило пусть и такие официальные, но все же отношения, которые у них были. Дазай может просто отказаться от преподавания. Если он оставит его? Как дальше Рюноске будет идти по жизни, если Осаму просто исчезнет из неё?***
За кулисами собралось много людей: в первых рядах директор академии, его заместитель, уважаемые преподаватели, люди из консерватории, магистранты и ещё прочие и прочие. Это выступление не совсем как показательное, скорее как оценивающее. Рюноске, мрачнее тучи, в строгом чёрном костюме, в ожидании, стоит с другими ребятами из академии. Сегодня сдают не только пианисты, но и скрипачи. Именно поэтому ему посчастливилось лицезреть в толпе рассеянного и вечно ноющего Ацуши, со своей пыльной скрипкой. — Волнуешься, Акутагава-кун? — спрашивает невзначай Накаджима, пытаясь завязать неуместную беседу. — Нет, — привирает парень, лишь бы не заставить усомниться в своей стойкости. — Ну ещё бы, — грустно выдыхает Ацуши, — тебе постоянно ставят высокие баллы. Но твоя игра действительно потрясающая. — Без надобности слышать комплименты от тебя, — грубо говорит Акутагава, добавив, — может, если б ты не бездельничал с Наоми и Джуничиро, а занимался, то и скрипка твоя звучала бы как скрипка, а не подбитый комар. — Вообще-то, — слишком громко выкрикивает Ацуши, но затем сразу понижает голос, — я занимался всю неделю и волнуюсь чисто из-за аудитории, у меня все готово, — обиженно говорит Накаджима и отходит в сторону, проверяя строй своего инструмента. Хотя по слою пыли на грифе было видно, что время практике парень уделяет только на словах. «Акутагава Рюноскэ», — доносится со сцены. Объявляют отрывок: Шопен — девятнадцатый вальс в ля миноре. Резко откинув на пол пиджак, парень делает глубокий вдох и шагает в сторону сцены. Поворачивается к залу, сдержанно кланяется. В первом ряду взгляд чёрных глаз находит Дазая, тот смотрит внимательно и заинтересованно, остальные люди словно смазанные, их лица не четкие и не важные на данный момент. Рюноске садится за рояль, проверяет педаль, замирает на пару секунд, прокручивая в голове все самое больное и сокровенное, собираясь с мыслями, решается. Резко поднимает руки над клавишами и начинает играть. Момент пронесся где-то мимо: подтаявшие снега, вода капающая с сосулек на снег, светящийся от солнца лес, усыпанные снегом кроны высоких елей, дыхание зимы и жизни. Колющая прохлада, такой острый морозец, шумный неспешный ветер, поднимающий снежинки, кружащий их в странном танце, такие хрупкие и маленькие. Взгляд янтарных глаз, отливающих багровым, клейкий, словно смола, такой глубокий и притягательный, томный. Задохнуться в этом сладком плене и отдаться смерти. Замереть в его руках. Дазай смотрит внимательно, он наслаждается. Улавливает каждое движение парня, Акутагава настолько сосредоточен, он полностью погружен в музыку, в музыку, которая сейчас звучит для него — Дазая. Именно сейчас на его лице читается тоска, недосказанное трепетание, сила и возможно непонятное ещё ему самому вожделение, какая-то эстетическая статность и словно давно рвущаяся на волю душа. Финальный аккорд, пальцы остановились на клавишах, а затихающий звук отразился от белых стен. Лёгкое снятие, гибкие кисти поднимаются вверх и медленно опускаются на колени. Акутагава пропустил тот момент, когда он только начал играть, сейчас лишь фрагмент, осколок чего-то произошедшего и конец. Редкие аплодисменты становятся чуть громче, затем обращаются в овации. Встав из-за рояля, парень снова кланяется и покидает сцену. Не важно, насколько оценили его выступление, не важно, что скажет директор. Удивленный Ацуши вылавливает его за сценой. — Это потрясающе, — восхищенно говорил он, глядя на парня, совсем забыв об их недавней перепалке. — Наверно, — безразлично бросает Рюноске, нехотя поднимая с пола пиджак. Закинув его на плечо направляется в сторону выхода. «Это было безнадёжно», — Думает Рюноске. Но важно лишь одно мнение. Не его ощущение, не глупые комплименты Ацуши, ни аплодисменты. Затемненный коридор остается позади, а Дазай выходит из зала, направляясь к выходу из академии. Видит Акутагаву, который в замешательстве ждёт чего-то, словно не решаясь покинуть здание. Осаму подходит к ученику, тот лишь потупив взгляд едва слышно спрашивает. — Плохо, да? — на что Дазай скептично закатывает глаза и отвечает вполне серьезно, как кажется. — Если скажу, что отвратительно? Что ты ошибался, настроения совсем не было, звук казался стучащим и непрофессиональным, а похлопали тебе только из вежливости, ты поверишь? — Дадзай говорил, а Акутагава таял на глазах, едва сдерживая слезы. — Неправда! — выкрикивает парень, стараясь избавиться от давящего чувства обиды, в горле словно застрял ком. — Ты уверен? — вопросительно поднял бровь учитель, глядя на своего ученика, который сейчас явно переживал, прокручивал в голове только что пройденное выступление. — Да, — уверенно говорит Рюноскэ, будто с вызовом глядя на Дазая. А тот лишь расплывается в довольной улыбке, смотря на ученика тепло, тихо произносит. — Этого я и хотел, чтобы ты мог адекватно оценивать свои действия, объективно смотреть на свои возможности. — Акутагава непонимающе смотрит на Осаму, а тот подходит чуть ближе и легко, едва ощутимо целует его в лоб, после добавив, — это было хорошо, ты молодец. Рюноске не верит своим ушам, кажется, что земля уходит из-под ног. Какое-то жалкое мгновение и он действительно почти падает, но Дадзай успевает ухватить его за талию, придерживая. — Что-то ты совсем вымотался, — шутливо говорит учитель, — иди отдыхай, а то билеты пропадут, я уже настроился послушать Бетховена. — Парню кажется все это сном, ему сложно поверить, что этот человек действительно сказал это. То, чего он ждал так долго. Сейчас, прижимаясь к груди Осаму, он неуверенно приобнимает его. В голове проскальзывает мысль, а щеки невольно заливаются румянцем, — «Я люблю его». Ему никогда ещё не было так тепло, так радостно и спокойно. В груди растекалось что-то сладкое и он был по настоящему счастливым. Дадзай нежно погладил его по голове, искренне улыбаясь. Этот парень действительно был самым старательным и упорным из всех, кого он знал, он добьётся многого, лишь бы не расслаблялся. Лишь бы сумел отпустить в один момент и не отчаяться. Его душа столь наивна и чиста, что и боязно становится прикасаться к ней. Осаму не хотел причинять ему боль, не хотел ранить, вот только получится ли у него, не знал и сам.