В тусклом небе вспыхнет звезда, Одинокой душе всё тепло отдав. И, коснувшись сердца лучом, Позовёт за собой в бесконечность. Эпидемия — Стрела судьбы
Восьмиконечная звёздочка с тонкими лучами отливает тусклым металлическим светом на запястье. Деймос раздражённо одёргивает рукав туники, и звёздочка скрывается под чёрной тканью. Отшатнувшаяся было Алатиэль удивлённо выдыхает и делает шажочек навстречу, а Деймос вдруг чувствует себя очень-очень уставшим. Идея поговорить с запертой в своих покоях принцессой, что называется, в домашней обстановке, с самого начала казавшаяся бессмысленной, теперь выглядит откровенно провальной. Не потому даже, что, только завидев его на пороге своей комнаты, она залепила Деймосу звонкую пощёчину — это он, в сущности, заслужил. Он едва ли меняется в лице и, хотя щёку неприятно покалывает — рука у принцессы всё-таки сильная, — пытается говорить по возможности мягко, взывает сначала к разуму, потом к чувствам, но Алатиэль, напряжённо застывшая у окна, молчит, и в глазах её плещется расплавленная огненная ярость, которая потом сменяется обжигающей ледяной ненавистью. Она не произносит ни слова, только хмурится, вцепившись себе в запястье, так что белеют пальцы, и ноздри гневно раздуваются. Предложенное вино она не удостаивает и взглядом, и нетронутый кубок стоит на краю стола. Зато у Деймоса кружится голова от разлившейся на языке его суховатой терпкой горечи и непривычного рыжеватого тепла от пламени в камине. — Убирайся, — произносит Алатиэль по окончании его почти часовой речи, и это одно стальное слово падает первым камнем горного обвала. Впрочем, принцесса ничего больше не говорит. Деймос встаёт и тянет к ней руку, до конца не понимая зачем, и Алатиэль отшатывается с отвращением. И в этот момент рукав соскальзывает вверх. И в этот момент в глазах у принцессы появляется какое-то чувство. Удивление. И жалость, когда звезда, бледно сверкнув, снова превращается в мёртвый рисунок, будто и не было того проблеска жизни. Деймос игнорирует взгляд принцессы, тщательно разглаживая опущенный рукав. У него есть родственная душа, — понимает Алатиэль, и эта мысль приносит ей почти облегчение, — значит, у него самого есть душа. Значит, он всё-таки не бессердечный монстр, пусть даже лучи звезды были серыми, как следы засохших чернил, а не дышащий вечностью оставленный богами знак, и тогда спутница, предназначенная ему высшими силами, должна быть… Алатиэль понимает всё это меньше, чем за секунду, и содрогается как от холода. — Что с ней случилось? — спрашивает принцесса хрустальным своим голосом, будто и впрямь готова предложить своё сочувствие захватчику. — Не твоё дело, — грубо бросает Деймос, как мог бы рявкнуть на какого-нибудь глупого подчинённого, и чувствует, как загорается оскорблённая гордость принцессы. Это, впрочем, лучше беспомощного честного «Я не знаю». Деймос не смотрит на неё больше, уходя, и только у самой двери медлит, обернувшись, но глядя куда-то за её спину, и произносит: — У тебя есть время подумать до Ночи Совмещения, когда ты станешь либо невестой, либо жертвой. Выбор твой, а мне, в целом, всё равно. ... Деймосу не снятся сны, но иногда сквозь дрёму ему мерещатся звонкий смех и мягкие руки в его собственных. Он — вполне успешно — убеждает себя, что это всего лишь отголоски его мечтаний об Алатиэли, но зелёные, с весёлыми солнечными искорками глаза, зовущие за собой куда-то — не принцессы. ... Он знает, о чём она подумала, взглянув на его руку, почему жалела — представила, наверное, каково это — пережить смерть родственной души. Деймос вздыхает устало и безнадёжно. Если б только всё было так просто… Он знает, как люди описывают свои ощущения от рисунка на тыльной стороне запястья: кто-то чувствует тепло, кто-то холод, покалывание, щекотку — что-то. Даже Скай и тот иногда недовольно трёт асимметричную мертвенно-белую снежинку на лапе у самых когтей; «как будто тысячи ледяных игл впиваются в тело до самой кости», — глухо рычит он, описывая это Деймосу. Потому что сам Деймос не чувствует ничего. Будто эта звёздочка принадлежала другому человеку, а к нему на руку попала случайно и живёт какой-то своей жизнью. Иногда она безжизненно серая, иногда вдруг светится серебром, или успокаивающим зелёным, или небесно-голубым, и это сбивает с толку ещё больше. Деймос знает: пока ты не встретишь родственную душу, рисунок на запястье будет какого-то одного цвета, после встречи — будет переливаться разными цветами, передавая связанным богами людям отголоски чувств и мыслей друг друга, а потом, когда один из двоих умрёт, рисунок поседеет и останется выцветшей картинкой. Звезда на руке Деймоса, сколько он себя помнил, всегда была такой — ни живой, ни мёртвой, и всё это при том, что он никогда родственной души не встречал и тем более не чувствует ни с кем связи! Он не знает, что это значит. И Скай тоже не знает. Во всяком случае, говорит, что не знает, но киноварные глаза дракона следят за ним настороженно, с затаённой угрозой. ... После случая в комнате Алатиэли Деймос, коря себя за то, что открыл врагу что-то личное (пусть он и сам не понимает насколько), решает больше не снимать доспехов за пределами постели вообще никогда. И всё же через узкие прорези чёрного шлема взгляд натыкается на засушенный букетик на подоконнике в одном из коридоров, оставленный кем-то, наверное, ещё до его вторжения. Деймос останавливается, задумавшись, не беспокоясь, что в тронном зале его ждёт Скай, и протягивает к нему руку. Сморщенные серо-зелёные листья и бесформенные пергаментные цветы крошатся в обтянутых железной перчаткой пальцах и, как бумажные, падают на пол, и в голове у Деймоса проносятся воспоминания, ему не принадлежащие, о роще, широком озере и поляне, сплошь покрытой этими золотыми цветами, которые он только что искрошил к своим ногам. Далёкое эхо, пробегая под сводчатыми потолками по сети коридоров, приносит нетерпеливое глухой рычание Ская, и Деймос качает головой, бросая на пол, что ещё оставалось в руках от цветов, и уходит. Эния — прекрасное место для народа с погибшей планеты, но что-то есть там… странное. Что-то скребётся на краю сознания, и Деймос никак не может ни ухватить эту мысль, ни отделаться от неё. Одни ему видимые бесформенные призраки чужой памяти ходят по коридорам и раздражают до зубного скрежета, и белокаменные стены с залегшими в них тенями, и витражи, погасшие под тёмным магическим куполом, выглядят слишком знакомыми для места, где он никогда раньше не был. Деймос досадует на это, но никому не говорит, и только кровавый взгляд дракона неотрывно следит за ним из неосвещённого угла тронного зала.***
Небо на Ксентароне под стать самой планете — мёртвое, чёрное, без звёзд, будто все они попадали на землю, погасли и растаяли в непроходимых вековых снегах. В башне холодно, камин — одна насмешка, не согреет, даже если броситься прямо в огонь, и нервное пламя красноватое, ядовитое, напоминающее о прищуренном глазе вероломного дракона. Тени на стенах тоже неуловимо похожи на раскрытые драконьи крылья, будто сам воздух решил непрестанно напоминать ему о его двойном провале. Деймос не смотрит ни на огонь, ни на тени, а всматривается зачем-то в непроглядную темноту за окном. Где-то в ночи скрыты горы, таящие в себе сокровища гномов, пока надёжно спрятанные глубоко в земле в каменных городах. Деймос тоскливо размышляет, как долго сможет продолжаться их незаметная подземная жизнь, прежде чем Скай прижмёт лапой и её. Среди этих безрадостных мыслей серебряный блеск в пустынном небе кажется не более чем обманом зрения, и Деймос сначала так и думает, что от плохого освещения и бессонных ночей у него слезятся глаза. Он моргает, но блеск не исчезает, и острое зрение различает яркую восьмиконечную звёздочку. Деймос вздрагивает всем телом и лихорадочно заворачивает левый рукав, ругаясь сквозь зубы на холод, заставивший его нацепить столько слоёв одежды, сколько он смог найти, потому что пальцы путаются в них теперь. Звезда на руке — точно такая же, как та, на небе — живая, горит серебром и надеждой, так что он даже щурится от неожиданности. Потом быстро выглядывает в окно, но небо снова чёрное, и никакой светлый луч его не разбивает. Зато рисунок на запястье становится, кажется, только ярче, светится настойчиво и упрямо, будто пытаясь заставить Деймоса увидеть то, что он никак не может почувствовать. Следующие несколько дней он постоянно смотрит на погасшую до льдисто-серого звезду на запястье и тщетно ищет её двойника в небесной пустоте. Потом проводит рукой по лицу и решительно опускает рукав. Ему нужно искать решение проблемы, а не высматривать таинственные знаки там, где их быть не может. Деймос привык не помнить своего детства, родителей, привык к странной, словно сломавшейся, звезде, над которой, едва не касаясь одного из её лучей, проходил косой белый шрам, полученный в одной из битв, которую он тоже не помнил. Привык не понимать, кто он сам такой, и заставил себя выполнять свои обязанности, несмотря на эти загадки. Но со вторжения в Энию его жизнь превратилась в погоню за призраками, которых он сам, может быть, и выдумал. Никаких больше звёзд, ни на руках, ни на небе, — решает Деймос и надавливает, зажмурившись, на переносицу, будто закрепляя так своё решение.***
На Ксентароне начинается весна, планета оживает, снег тает медленно, но с каждым днём его становится всё меньше, и уже даже верится, что однажды его не будет совсем. Тяжёлые сапоги вязнут в талой грязи, но какое это имеет значение, если можно наконец-то дышать не застывшим воздухом, режущим лёгкие морозом, а весенней свежестью. Деймос, уставший от чёрного и белого, смотрит на зацветающую зелень, и что-то непривычно сладко тянет в груди. Рисунок на руке вспыхивает торжествующим золотом, а потом на ночном небе появляется звезда, та самая, Деймос уверен, сумевшая однажды прорваться сквозь тьму. И появляется каждую ночь среди других занимающих своё место звёзд.***
— Дельвиэт, что ты там прячешь? Ой какой красивый цветок! — Это тебе, Стелла. — Какой он прекрасный! Где ты его нашёл? — Они растут на берегу дивного озера. Это неблизко, я хотел бы тебе показать. — Стелла, я буду тебя ждать! ... — Так мы правда… — Дельвиэт договаривает, только понизив голос до таинственного шёпота, — родственные души? Стелла часто кивает, и золотые кудри непослушно падают на лицо. Они сидят в укромной роще, скрытые от чужих глаза — в особенности от глаз брата Стеллы, — и смотрят друг на друга больше весело, чем растерянно, хотя они совершенно не знают, что делать дальше. Вопрос «Что происходит, когда встречаешь родственную душу?» стоит по окружающей его загадочной ауре в одном ряду с «Откуда берутся дети?», но не потому, что взрослые хотят оградить детей от этого знания, а потому, что никто так и не придумал, как это объяснить. Дельвиэт ещё совсем мальчишка, его родственная душа — самая лучшая девушка в Энии (в этом он уверен безоговорочно), и ему кажется, что он превратился с крошечное солнце — так жарко и светло было вокруг. Стелла сидит напротив него, сердце её бьётся в радостном волнении, и щёки раскраснелись. Они смотрят на свои вытянутые левые руки, от одинаковых рисунков расходится тепло, и они ещё не успели поменять своих цветов. Звезда на загорелой коже Дельвиэта золотая, как драгоценное украшение (он и прятал её как драгоценность под длинными рукавами, потому что такую красоту можно открыть только родственной душе, а никак не простым соседским детям), на тонком бледном запястье Стеллы расходятся в стороны чернильные лучи, будто выведенные тончайшим пером (все считали, что элегантная звёздочка связывает её с каким-нибудь принцем, не меньше, а вышло, считает Стелла, куда удачнее). Потом они вспыхивают, звезда Дельвиэта становится ярко-зелёной, как трава вокруг, как глаза Стеллы, а её — бледнеет до лазурного. — Но почему, — хмурится вдруг Дельвиэт, — твой рисунок был чёрным? Всё-таки не самый счастливый цвет. — Это потому, что у тебя волосы чёрные, — тут же отвечает Стелла и дёргает за его длинную вороную прядь. Она улыбается так солнечно, что Дельвиэт не понимает, что мог хоть на секунду усомниться в том, что им уготовано вечное счастье. ... Чаще всего звезда светится нежным салатовым, и иногда Дельвиэт целует её, пока никто не видит. Поначалу в почти детском порыве, потом, взрослея, медленнее и вдумчивее. И он уверен, что Стелла чувствует это прикосновение. Поцеловать её в губы он же никак не решается, каждый раз пытается набраться смелости и мучительно краснеет и застывает, когда хотел действовать. Краснеет, вслед за ним, даже звезда на запястье Стеллы до кораллового цвета. Поэтому она целует его сама. Когда руки Стеллы оказываются у него на плечах, Дельвиэт даже не успевает понять, что происходит, а её губы уже касаются его. От запястья по его телу разливается прохлада — спокойствие, которое передаёт ему Стелла, хотя её сердце бьётся быстро-быстро. Её-то рука горит огнём, и она почти уверена, что Дельвиэт покраснел до острых кончиков ушей, и это кажется ей очаровательным. Они дрожат в объятьях друг друга, когда слышат невдалеке голос и быстрые шаги Ботар-Эля. Они на заднем дворе поместья семьи Стеллы, и её старший брат, по его собственному заверению, устал выгонять Дельвиэта оттуда, а если он увидит их вот так, то, если он не отрубит ему голову на месте, отправит любовника сестры в другой мир, не меньше, и на родство душ не посмотрит. Поэтому они убегают к ограде. Стелла, словно танцуя, проскальзывает между прутьями, а Дельвиэту кажется, что у него буквально выросли крылья, и он, разбежавшись стремительно, почти взлетает на ограду, замирает на секунду наверху, глядя на Стеллу, кусающую губы, чтобы не засмеяться, и мягко прыгает на землю. Боль он замечает чуть позже, только когда тёплая кровь стекает на пальцы, а Стелла хватает его за правую руку и уводит в рощу. Они останавливаются далеко от поместья, в тени деревьев, и тогда Дельвиэт решается взглянуть на левое запястье, пульсирующее болью. Разглядеть раны он не может из-за размазанной по руке крови, но с досадой замечает, что она должна быть где-то совсем рядом со звездой. — Должно быть, задел один из прутьев, когда прыгал, — говорит он, раздражённый собственной неосторожностью. Стелла же молча усаживает его на траву, укладывает его руку у себя на коленях, не боясь, что кровь испачкает платье, и чистым листком обтирает кожу. Потом, осмотрев рану, глубоко вдыхает и сосредотачивается, и Дельвиэт чувствует отголоски магической энергии, стекающейся к кончикам её пальцев, чтобы разлиться с них по его запястью. Кожу слегка пощипывает, но края раны стягиваются, и кровь перестаёт течь. — Останется шрам, — шепчет Стелла, бледнея от навалившейся усталости. Всё-таки она не привыкла пользоваться магией. Дельвиэт обнимает её, звезда на её руке мерцает пристыженным розовым, а на его… Он вытягивает его вперёд, и красный выпуклый шрам наискось пересекает запястье, почти касаясь одного из лучей звезды. Стелла вдруг улыбается, проводя по шраму пальцем. — Будет тебе напоминанием о том, какой ты иногда выпендрёжник. И заодно — что я тебя такого выпендрёжника люблю. Заговорщически улыбнувшись, она подносит свою руку в губам и целует розовую, как румянец на кончиках ушей Дельвиэта, звезду, и он сотрясается всем тело, широко распахнув глаза. Стелла едва-едва касается своей руки, но ему кажется, что она поцеловала его всего, поцеловала его душу, и перед этим жестом он чувствует себя уязвимее, чем если бы голым вышел один на бой с целой армией. Но он этому не противится. ... — Я знаю, что он здесь был. — Ботар-Эль, скрестив руки на груди, хмурит брови и сурово смотрит на сестру. Стеллу этот взгляд не пугает ни капельки, и она смело останавливается напротив брата, копируя его жест, скрестив руки. — Ну и что? — спрашивает она ровно. Отрицать очевидную вещь, что она продолжает видеться с Дельвиэтом, она уже пыталась, и закончилось это неприятно. — Я же сказал, что ему не место в твоей жизни. Мрачный Ботар-Эль напоминает Стелле облачко, пытающееся казаться грозовой тучей, и её это даже насмешило бы, если бы она не устала от того, что они начинают этот разговор опять и опять. — А я сказала, что сама решу, кому место в моей жизни, — твёрдо говорит она и быстро продолжает, не давая брату ответить: — Мы в этом споре ходим по кругу. Мы приводим одни и те же аргументы, и ничего не меняется. Дельвиэт важен для меня, хочешь ты этого или нет. — Хочешь ты этого или нет, а сын простолюдина не может быть твоим другом! — А он мне и не друг, — холодно отвечает Стелла. Ботар-Элю требуется несколько секунд, чтобы понять, что она имеет в виду, а потом его руки опускаются вдоль тела, а брови ползут вверх. — Ты хочешь сказать… — Хочу, — твёрдо подтверждает Стелла, вызывающе вскинув голову. — Ты хочешь сказать что-то против? — О, я очень много чего хочу сказать против, — начал Ботар-Эль, прищурившись. — Даже не знаю, откуда начать. О чём вообще… Он рвано выдыхает, запуская пальцы в волосы, и Стелле становится даже стыдно, что она ведёт себя так резко; брат ей не враг в конце концов. Но она тут же берёт себя в руки, пока он не увидел, как смягчается её взгляд на секунду. — Что ты вообще в нём нашла? — спрашивает он отчаянно, и Стелла выпаливает, почти не думая: — Он моя родственная душа! И тут же краснеет. Кричать о родственных душах не принято, даже родственникам, даже вот так. Они одновременно делают шаг назад друг от друга, и выражение лица Стеллы снова суровеет. Взгляд Ботар-Эля, когда он поднимает глаза, выглядит просто опустошённым.***
Первое, что видит Деймос, — хищно прищуренный глаз Ская. Первое, что слышит, — голос Экстеры, называющей его первой раз по имени: ты отныне Деймос… К воспоминанию этому он больше никогда не возвращается, но оно просто заседает где-то в подсознании, определяя, кажется, самую его сущность. Первые несколько дней его жизни проходят как во сне или в бреду, под пристальным взором змеиных глаз, поэтому странную звезду на запястье, светящуюся ярко-синим, требующую внимания, он замечает очень нескоро.***
Деймос пристально смотрит на ожившего эльфийского лучника и не может отвести взгляд. Почти со смирением он думает: опять чужие воспоминания, опять призраки. Хочется посмотреть на звезду, как она отреагирует на появление эльфийского героя, но нет времени. Под шлемом не видно, куда Деймос смотрит, поэтому лучник и не замечает. Он чувствует слишком много любопытных взглядов, направленных на него сейчас, чтобы отвлекаться на каждый. Деймос же где-то видел эти золотые волосы, эту форму лица, этот нос. Точно видел. У кого?.. Армии напряжённо замирают перед боем, Деймос смотрит вверх, в чистое небо, и почти подгоняет мысленно их врагов. Ожидание он ненавидит. И вдруг левую руку сводит судорогой; он едва сдерживается, чтобы не согнуться пополам, и только сдавленно охает и шипит сквозь зубы. Это не больно, но очень неожиданно и, прямо скажем, не вовремя. Он закован в чёрные доспехи, и там, под ними, вдруг загорелась эта странная звезда. Деймос знает, что дело в ней, чувствует все восемь лучей, и кожа под бронёй чешется так, что хочется отгрызть руку. Как будто он вот-вот должен встретить свою родственную душу. Он позволяет себе усмешку под шлемом. Это уже просто глупо. Сначала его родственная душа умерла, потом начала подавать ему таинственные знаки, а затем они встретятся? Деймос трясёт головой. Как он устал от этих загадок… Небеса раскрываются над их головами, и голубое пространство съёживается и отходит в сторону, открывая окно в чистую тьму. Деймос кладёт руку на рукоять меча и радуется, что сражается правой, потому что левая, подрагивающая, перестаёт его слушаться. Деймос сжимает зубы, пытаясь не обращать внимания на зуде в запястье и сосредоточиться на приближающих армиях. Он отдаёт какие-то приказы и с усилием сжимает левую руку, будто больше ему не принадлежащую, в кулак. Бой начинается. ... Из портала веет смертным холодом, и огромная белая морда драконицы просовывается в небесный разрыв. Синие глаза злобно сверкают под тяжёлым ледяно-голубым веком, и Деймосу кажется, что он уже видел этот мертвенно-белый цвет. Он успевает различить на лапе, которой она цепляется за край портала, посеревшую знакомую угловатую снежинку и подумать с долей удивления: «Ну надо же!», когда Ботар-Эль стреляет. Стрела летит в драконицу, а потом как-то оказывается в груди у Деймоса. Падая, он видит на дневном вновь очистившемся от туч небе ту самую свою звезду, спускающуюся к нему, и вспоминает. И золотые волосы, и смех, и зелёные глаза. И понимает. Человек в зеркале. Тот же самый лик, но душа другая. Звёздочка на запястье никогда не принадлежала Деймосу. Досталась ему от Дельвиэта и пыталась вести его, как могла, тщетно пытаясь дотянуться до другой души, ей не предназначенной. А Стелла дождалась. Вернулась за ним лучом звезды, как обещала. Чёрные доспехи исчезают и растворяются вместе с Деймосом, а Дельвиэт не может вымолвить ни слова — ни извинения, ни признания, даже слёз нет. Стелла улыбается мягко и сочувственно, кладёт нежные руки ему на плечи, и по запястью разливается спасительная прохлада. И он уходит за Стеллой.