The Real Physical Magic.

Атласная обивка дивана неуютно скрипит, натягиваясь, когда Кью подбирает под себя ноги и сам весь словно сжимается в плотный комок. Тихий голос его неестественно гулко разносится по всему пространству залитого кровью пентхауса: - Давай поиграем? В вопросы и ответы, как в прошлый раз? Теперь твой черед отвечать, помнишь? Иной кивает, заинтересованный. Садится по-турецки, склоняясь вперед, касаясь Брайана-Кью коленями. Ведется на слово “игра”, как ребенок. “Но что же ты, Кью, творишь?” Брайан-не-Брайан инстинктивно подается назад, но успевает затормозить естественную реакцию тела. Что-то задумал. - Окей... Вот, ты говорил, что собираешься убить моих друзей, да? – выдыхает вопрос тихо и осторожно, будто крадется, а не слова складывает. Неисправим. Вот что Элиот так любит в Кью: даже наглухо заколдованный, с промытыми начисто мозгами, не помнящий имени, он все же не может быть никем иным, кроме того, кто он есть – его Кью, доебистый задрот, никогда-никогда – что бы он там сейчас ни крутил в своей депрессивной башке – не оставляющий друзей в беде. Даже если он про этих друзей не помнит ни хера. - О, собираюсь! - А это... обязательно? В смысле, зачем тебе это нужно вообще? На секунду Иной замирает, пораженный вопросом, на который у него нет ответа. Он и сам не вполне осознает, зачем убивать остальных квестеров... Он начинает злиться... “Отступай, Кью. Не играй с огнем, умоляю тебя, отступай!” - Не хочу отвечать. Кью делает большие оленьи глаза. В них и страх, и преклонение, но и какой-то совершенно неподдельный восторг. Почему? Или это только кажется? Отчего-то Элиоту очень нравится, когда Кью смотрит на него с этой искрой. А вдруг... Вдруг это и правда, потому что Кью смотрит именно на него прямо сейчас? Вдруг видит его здесь, в глубине? На задворках сознания-паразита, поселившегося в его теле. - Не отвечай! – говорит Кью. – Конечно, если не хочешь, можешь не отвечать, ведь ты же помнишь правила? Еще один “крючок” – у каждой игры есть правила. И когда Иной играет в игру, у него тут – на правилах – пунктик. Конечно, когда правила ему не нравятся, он говорит, что больше не хочет играть в эту игру, но теперь не тот случай. По смутно ведомой лишь Элиоту причине играть с Кью в вопросы-ответы Иному очень нравится. - Я знаю. А ты помнишь, – подмигивает, - что в этом случае тебе разрешается задать другой вопрос? Квентин кашляет, будто прочищает горло, а на самом деле, конечно, пытается подавить панику, что впилась в глотку и держит. И потому такие хриплые, рвано-смазанные вылетают слова: - Окей... Да, ну, хм... – он запускает пятерню в спутанные волосы – Иной ловит каждое его движение. Жадно. Его, Элиота, собственными глазами. Квентин все бормочет, сбиваясь: – ... ты убьешь их, верно, да, но ты же вроде... не собираешься, ну.. убивать меня... или что-то вроде этого? Иной в ответ усмехается, нет ухмыляется, нет, даже не так. Жалкая попытка улыбнуться – вот что это такое! Элиоту ли не знать? Ведь это мышцы его лица сократились, его тело приходит в движение. Пальцы, пробегающие по волосам Кью – его пальцы! Доля секунды – и с дрожью отдергивается его рука, будто с непривычки. Психопат! Разве так ласкают?! Неудивительно, что Брайана-Кью прошибло таким ознобом. А ведь как он здоровски освоил игру! Дрожь почти незаметна. Почти. Но все же уловима. И тот, Другой, ее тоже чует. И ему, как и Элиоту, так же отчаянно сладко. - Ммм... Нет. – Иной снова делает попытку улыбнуться, на этот раз более удачную, и от этих мурашек, пробегающих по спине Кью, от того, как его сразу повело навстречу, и как рука Квентина замерла над его коленом, и как он отвел ее в страхе... – от лавины эмоций-реакций, сжатой в сингулярную долю секунды, Элиота раздирает присуп тоски от невозможности кусать собственные губы. Он уже почти готов хлебнуть до беспамятства этого горя, но только вот где-то совсем уж предательски глубоко прячется еще одно чувство. Поганое, настоящее. Он всегда был эмпатом, и этим гордился. Он знал меланхолию и причины любой грусти-хандры в лицо, и был неплохим лекарем. Ну или, если не совсем уж лечил, то все ж таки умело облегчал живым душам страдания. Даром что ли его Алкогольный Тадж-Махал славен на весь Брейкбиллз? Был. Славен был. Когда-то. Теперь все иначе. Теперь у него нет власти над собственным телом, зато имеется пассивный доступ к чутью такого оглушающе высокого порядка, что дух захватывает! И стыдно, как стыдно признавать, что нравится ему, до чертиков нравится чуять мурашки Квентина, и ловить его пульс, как удары там-тамов – быстрей, быстрей! И не только от страха Кью дышит чаще обычного, и в запахе его не только адреналин с кортизолом – циркулируют по телу, оставляя едкое голубоватое свечение в ауре. Аромат других гормонов куда слаще, и Элиот, сгорая от стыда, отдает себя глубже во власть Иного – только бы получить больше его природного магического чутья и ощущения его, кристально-чистые, незамутненные. Тоньше, глубже. Еще внимательней чувствовать Кью. Элиот ненавидит себя и за это низкое желание тоже, и еще за то, что несмотря на безвыходность своего положения, не может избежать соблазна учиться, постигать природу бытия на новом уровне, и неизбежно получать удовольствие от процесса! Извращенно! Неправильно! Так быть не должно. Это он виноват, что Кью у Иного на крючке... Пускай сейчас монстр не собирается его убивать, но кто знает, какая блажь стукнет в его непосредственную голову спустя время? Что станется с живой игрушкой, надоевшей хищнику? - Кхххем, но-но... – Квентин опять “прочищает горло” и снова “идет в атаку”: - ...ведь есть же причина, по которой ты не хочешь убивать меня? И... погоди-погоди, это не столь важно, вот что важно: можешь ли ты не убивать моих друзей по той же самой причине, по которой не хочешь убивать меня? “О, Кью! О, дорогой, нежно любимый Кью! Придурошный, похеривший всякие понятия о безопасности, глупый отважный Квентин, мать твою, Колдуотер! Остановись!” - Так не пойдет, - отвечает Иной. – Ведь ты мне нравишься, а они – нет. Он не отводит глаз от ничего не понимающего, но такого настоящего Кью, а узник собственного тела беззвучно кричит глубоко внутри. Эмоции переполняют его, разрывают на части, вот только снаружи ничего не меняется. Снаружи его собственное лицо – бездушная маска монстра, а настоящий Элиот, живой Элиот, в полном сознании видит, чует, впитывает страх и трепет Брайана-Кью, и пытается хоть как-то выразить себя, но, конечно, не может издать ни звука. Эмпатия и раньше была его проклятьем – когда сердце болит за другого, когда тело резонирует, подхватывая вибрации чужих чувств... Только вот раньше можно было напиться, обдолбаться. Можно было танцевать и орать, а еще рыдать у Бэмби на груди... Впрочем, до этого доходило редко – веществ хватало вполне. Раньше. Но не теперь. Теперь все иначе. Правила поменялись, и, как там у Кэррола, “бежать нужно в два раза быстрее”? Теперь все вот так. Только не в два раза, а в тридцать два. Чтобы хоть что-то почувствовать, чтоб осознать себя самого, орать приходится не в сотню, а в тысячу раз громче. Раздирать черепную коробку, прорываясь к этой чертовой ткани, к треклятым электродам нейронов, к этому гребаному серому склизкому коктейлю электролитов в этой проклятой костяной коробке. Ты же физик, Элиот! Вот и думай, как физик! Думай, как мать твою, фи...зик! Это ничего, что он заперт в собственном теле – какой-никакой ведь маг, разберется. “Квест не окончен, это просто новый уровень. Мы все еще играем. Играем!” Когда Тварь заняла тело Элиота, в тот самый момент он понял, как изменились законы реальности, как перестроились измерения. Макрокосм и микрокосм поменялись местами. Запертый в глухой беспробудной тьме, в самом слепом пятне собственной психики, запекшийся на краешках аксонов, “обожженных” нечеловеческой силой древнего волшебства, что заполнило тело. Он держится за эту ткань. Метафорически зубами и когтями, а физически – тем сгустком энергии, который он прямо сейчас из себя представляет – держится за края нервной ткани, упорно – клетку за клеткой отвоевывая собственное сознание. Поначалу это невыносимо. Он орет, стучится, скребется и мечется, и снова орет, и рычит, но все напрасно – никакой отдачи – тело приватизировано паразитом. Этот барьер не одолеть. Не сломать, не пересилить. Никогда не выйдет у крошечного лучика света сделать так, чтоб потаял целый айсберг. Такая сила ему сейчас не по зубам. Но это не главное. Главное: магия вернулась! И если подойти к ситуации с умом, то можно и джек-пот ведь срубить! “Элиот! Ты не сдался с той чертовой мозаикой, ведь правда? Не сдашься ты и теперь, когда в твоем теле заперт источник такой мощи!” Это ведь обалдеть можно – как будто магическая нейтронная звезда сияет! Прямо в нем. В его теле! Незамутненная, чистая магия. Владеет им, о, каждой клеточкой! Но только ведь и он в магии. Каждая спираль, каждая струна его тела вибрирует, пронизанная чистейшим волшебством. Он заперт в этой магии, но в самом сердце её, благословленный касанием такой силы. И снова он ловит себя на нестерпимом желании покраснеть от стыда за недозволенный кайф пополам с болью. Это ведь он, Элиот виноват в том, что Иной запал на Квентина, и случилась эта больная жестокая фиксация! О, Кью! Прости! Прости, прости! Если бы он не стал углубляться в этот дурацкий эксперимент! Если бы просто оставался в маленьком лимбо на задворках собственного подсознания, куда его запер Иной. Возможно, он прошел бы мимо, не тронул бы Кью? А может быть, все не так... Может, все предрешилось в тот самый миг, когда другая форма жизни слилась с телом Элиота и невольно впитала часть его бытия? По иронии или благоволению удачи – кто разберет – впитала ту самую часть сущности Элиота, что безгранично предана Кью, всю любовь, всю нежность! Иному не ведомы чувства живых. Раньше не были, по крайней мере, но не теперь, черт возьми! “Уже поздно! Дай ему поспать! Эй! Ты! Слышишь?! Посмотри на него - он на пределе, черт бы тебя побрал!!!” Я хочу еще поиграть... Умолкни, ты! Иной впервые за вечер обращает внимание на Элиота, вползающего в его пространство, растекающегося по телесной оболочке тонкой вибрирующей стрункой единственно-доступной ему магии. Странной магии, первородной, древней. Которая Иному диковинна и неведома, но отрицать ее силу он не может. Если такой ничтожной капли этой магии хватает на то, чтобы склеивать частицы этой потрепанной человеческой душонки, на что же еще она способна? Как бы то ни было, ее силы недостаточно, чтобы что-то поменять. Иной лениво потягивается, стряхивая энергетический хват Элиота. Картинка плывет, точно дымка, слух наполняется звоном тысяч разбитых зеркал – еще миг – и снова откатит во внутренний мрак до нулевой точки. Элиот изо всех сил фокусируется на искаженных, исковерканных звуках голоса Кью, будто запись со старой исцарапанной пластинки: - Ну х...р... шшшшшшоооо... А я... я... я... почему я...? Поч... ..ы выбраллллллллл... меня? ...меня?... Выбрал меня? В ауре Иного поднимается обжигающая волна эмоций. Пока что нейтральных, однако Элиоту известно, что тот всегда почти сразу переводит эту энергию в гнев. Так привычней, удобнее, да и ему невдомек, что может быть как-то по-другому. Элиот почти тонет в небытии, цепляясь за обрывки голоса Кью, как за соломинку – но и этого – вот чудо – хватает, чтобы задержаться, не отключаться, оставаться в игре. Покуда теперь они с Квентином в одной упряжке, то придется играть вместе. До конца. “Не бойся, милый Кью! Я здесь, я не сдался и не сдаюсь! Я буду и дальше прожигать его изнутри! Я исполняю свой квест, и ты тоже не свободен от обязательств! Мы можем сделать это вместе... Правда, я еще не знаю, что именно, но... Я знаю, что вместе – мы сможем. Ты и я, Кью. Вместе”. Иной может пытаться сбросить его снова, только не выйдет: у Элиота есть в рукаве «заточка», которая с каждым днем острее и крепче. Его секретное оружие. Ради Кью. С любовью для Кью. Крупицами, мельчайшими сгустками, он стекается в одну точку - собирает всю энергию своей воли в плотный золотой шар, мысленно помещая его в область четвертой чакры. Что ты задумал? А ну, прекрати! Иной сердится. Снова хочет рассеять его фокус. На сей раз безуспешно – шар крепко удерживается в центре чакры, сияющий и теплый, вибрирует, вращается, запуская тонкие золотые побеги-лучи по всей грудной клетке, по рукам и ногам, через сердце – несет энергию в кровь по всему телу. Потому что он нужен Кью. Потому что не может не заботиться. Даже закованный в броню из чистейшей стихийной магии, не умеет не любить. И теперь, сдаваясь на милость этой высшей космической вибрации, он больше не кричит, не ревёт – только просит. Тихо. Еле-слышно. И оттого сильней эффект – от нежности чувства, от тепла и трепета в его внутреннем голосе. “Погляди как он устал, - просит Элиот Иного. – Дай ему отдохнуть, ведь он может сломаться, ты же знаешь! Насовсем.” Сломаться... Насовсем. Эхом вторит Иной. Грубо, на свой лад, задевая тонкую вибрацию Элиота. “Да, сломаться”. Он глядит на изможденного Квентина, в футболке с кровавыми кляксами, с гнездом в волосах и припухшими от недосыпа веками. “Сломанные люди совсем не годятся для игр. Прошу, дай ему выспаться.” Бой почти выигран. Иному не одолеть его на этом поле, там где сознание наполняется чистой эмпатией, состраданием и... Любовью-любовью-любовью. “Я прошу... Ведь ты тоже... Чувствуешь это? Ты ведь тоже не хочешь, чтобы этот человек сломался насовсем?” Это неравный бой, на этой “доске” у Иного нет фигур, а это значит, что в любой момент он может опрокинуть весь стол, и тогда конец всем и вся. И все же, и все же... Вот они вместе, и его глаза – их глаза – вместе глядят на Кью, вместе поднимают руку, приглаживая растрепанные волосы Брайана-Квентина. И, склоняясь к нему, вдвоем же целуют в лоб, и задерживаются на одну сладкую секунду. Победа! Черт возьми! Элиот наперед знает, какой пыткой он заплатит за этот триумф, но потом, все потом, а сейчас он выиграл у маньяка немного времени для Кью – вот что важно! - Игра окончена, - звучит ледяной и низкий его-не-его голос, - Пора отдыхать. Кью, замерев от поцелуя и не дыша, теперь расслабленно оседает назад, растекаясь на спинке дивана. - О, ох, да. Меня уже вырубает... Спасибо. Ну, что, я тогда пойду в свою комнату? Иной качает головой. Усаживается поудобнее и хлопает себя по коленям, определяя Квентину место для головы. Элиот снова купается в тоске и боли, наблюдая, как растёт и колосится их с Кью личный Стокгольмский синдром. “Как же это крипово, Квентин, богом клянусь!” Но это его руки гладят волосы Кью. Неловко, неосторожно, неумело. Но это его пальцы скользят вниз по затылку, за шиворот, по коже, собирая мурашки. И, о, слава всем сущим богам, его только губы шепчут еле-слышно: - Я здесь, Кью. Я рядом. И тогда Квентин-Брайан облегчённо вздыхает, лениво закрывает глаза и легко пропадает в сон, обнимая колени Элиота. И он остается один на один с узурпатором. Красивое лицо оккупированного тела спокойно и почти безжизненно, лишь лёгкая улыбка застывает на губах, когда он смотрит на спящего человека у себя на коленях. А внутри зверствует невыразимый бой, война не на жизнь, а на смерть. Приз в которой – тотальное искоренение чужака, выдворение его с территории этого тела, и... Иной глядит в лицо человека, такое невесомо-безмятежное, такое... Такое... Он никогда раньше этого не видел, и не замечал. Не думал, что тут есть, что заметить. “А? Что? Без меня ты не можешь,правда? Ты ведь даже не поймёшь, что с ним, как он. Без меня ты сломаешь его. Насовсем!” Иного бросает в ярость. Он выпускает всю мощь своего гнева на Элиота, снова рассеивая его энергию – и тогда по телу проходит дрожь, и Квентин-Брайан ворочается, и морщит лоб. Иной замирает, с любопытством впитывая странное тёплое чувство... Тонкими нитями, точно щупальцами, Элиот обволакивает зону четвёртой чакры, отогревая, отогревая... “Не дай ему сломаться!” – мысленно шепчет он, заряжая мыслеформу любовью, и золотой шёпот мурашками расползается по захваченному телу. Иной вздрагивает, застывает в недоумении, но через мгновение расслабляется, с довольной ухмылкой откидываясь на спинку дивана и продолжая гладить волосы Квентина. У Элиота нет власти, совсем никакой. Он не владеет ни телом своим, ни речевым аппаратом, и даже силу разума нынче так легко у него отобрать. И все же кое-что у Элиота есть: умение подключаться к источнику чистейшей первородной энергии и проводить её через разум и тело. И вот что Иной не знает о любви – ее никогда не бывает слишком мало. Если дать ей течь, она будет наполнять систему. Будет втекать неизбежно, по капле, секунда за секундой, и день за днем, неделя за неделей... Вечно. Пока однажды не охватит и не обернет все встреченное на пути в золотой кокон... И будет греть, греть без конца, пока этот гребаный айсберг не потечёт ручьями... Но тогда... Тогда, Господин Иной, будет поздно. Элиот готов ждать, потому что в абсолюте этой силы он уверен больше, чем в себе самом. И уж если ему и доступна какая-то магия – его магия – то вот она – чистая физика, что пульсирует в такт спокойным размеренным ударам в груди Кью.