Снег, которого не будет

Уже темно, когда в дверь звонят. Северуса это пугает, ведь их крошечный сырой дом обходят стороной, кажется, даже почтальон и молочник, что уж говорить о гостях. Но если не открыть, то продолжат трезвонить, и отец взбесится еще сильнее. Не отнимая от разбитого лица кусок льда, с трудом добытый со стенки дребезжащего морозильника, он открывает дверь. За порогом - незнакомая женщина в магловской одежде, с большой спортивной сумкой через плечо. Дождь льет ей за шиворот и застилает глаза, несмотря на ладонь козырьком. Она, кажется, хочет сказать Северусу что-то приветственное, дружелюбное или что там принято, но замечает лед, а подо льдом - лицо в крови, и изо рта ее вырывается лишь облако белого пара и крепкое ругательство. Она входит без спроса, заставляя парня посторониться. Сбрасывает на пол сумку и зовет, ощерившись улыбкой: -Тобиас! Дом и вправду крошечный. Из любого уголка - весь этаж как на ладони. Северусу, например, из прихожей отлично видно, как на кухне отец не доносит до рта стакан, услышав голос гостьи. Рука так и повисает в воздухе, и портвейн в стакане идет рябью, как озеро в шторм. Потому что рука у отца трясется. Алкогольного тремора за родителем до этого не наблюдалось, так что Северус впечатлен эффектным появлением незнакомки. Она же шагает в кухню и спрашивает у отца опасно дурашливым тоном: - Ты мне не рад? Тобиас не смотрит в ее сторону, не сводит со стены взгляда мутных глаз под набрякшими веками, будто это поможет и женщина исчезнет, но краска предательски сползает с его лица. Тогда женщина аккуратно вынимает стакан из его руки, ставит на стол, и залепляет ему звонкую пощечину. Северуса от неожиданности отбрасывает назад. Никто не бил его отца первым. Ни бродяги, ни собутыльники, ни мелкие уличные бандиты, рыщущие по ночному Коуксворту в поисках бесплатных развлечений: драться лишь по собственной инициативе - таков был принцип Тобиаса Снейпа. Женщину, однако, его принципы мало интересуют. Она пару раз прикладывает его головой об стол, расквашивая нос, а затем долго бьет в лицо кулаком. Отец и не пытается сопротивляться. Северус понимает, как ему больно: с таким же звуком отцовский кулак впечатывался в его собственное лицо совсем недавно, но не делает попыток помешать. Он так и стоит, привалившись к стене, и наблюдает, как маленькая, едва ли пяти с небольшим футов женщина избивает его покорного, безвольного отца. Незнакомка хватает Тобиаса за шиворот и стаскивает на пол. Тот валится кулем и глядит в потолок. Женщина усаживается верхом, хватает его за горло и шипит: - Смотри на меня, сученыш. Она разбивает о ножку стола бутылку портвейна и приставляет самый длинный зубец темно-зеленой розочки к небритому отцовскому горлу. Тут-то он оживает. “Не-е-ет!” Он кричит, мечется под незнакомкой, пытаясь скинуть ее с себя, вскидывает руки, то ли пытаясь защитить голову, то ли капитулируя. Она говорит негромко, но Северус в коридоре слышит каждое слово даже сквозь крики отца. - Прирежу тебя, ублюдка, на том же месте, что и нашего папашу, - цедит она сквозь зубы. - если еще хоть раз тронешь парня. Или если сделаешь хоть глоток этой дряни снова. Ты меня понял? “Нет! Не-е-ет! ” - воет Тобиас, но осколок стекла плотнее прижимается к его горлу, и ему приходится кивнуть: “Я понял! Отпусти меня-а!” Она вскакивает, отбрасывает бутылочное горлышко брезгливо. Тобиас корчится на полу, трясясь в рыдании. Женщина поливает его водой из чайника на плите. “Жаль, холодный”, - думает Северус. Она усаживает отца к стене и подает ему, мокрому и жалкому, стакан с портвейном. - Пей. Отец отворачивается, смотрит в стену. - Пей! - приказывает она. Тобиас нем и недвижим, как тяжелый паралитик. Женщина поднимает его, все так же, за шиворот, и говорит Северусу: - Отведи наверх и уложи его спать. Он тебе больше ничего не сделает. Северус тащит безвольного отца вверх по лестнице, умывает, обрабатывает ссадины, как может, раздевает и укладывает в кровать, не переставая думать об одном. Она самая красивая, кого он встречал в жизни, эта женщина. Хоть он толком и не видел ее лица. Лед, который он прикладывал к лицу, растаял окончательно, и воротник рубашки Северуса мокрый и розовый. Когда он спускается вниз, женщина уничтожает запасы его отца. Приехав на каникулы, Северус обнаружил, что в кухне не повернуться из-за бутылок с алкоголем, занимающих все поверхности - не иначе отец с приятелями обнес продовольственный склад. Он насчитал четыре полных ящика и еще восемь бутылок, составил все это в рядок у стены, в надежде освободить хоть немного пространства. Получил нагоняй от отца за то, что посмел трогать что-то в его доме. Теперь женщина откупоривает бутылки, выливает их содержимое в раковину и возвращает пустую тару обратно в ящики. - Эти два можешь отнести на улицу, мусорщик заберет утром, - кивает она. Северус так и делает. Когда возвращается, еще два ящика пустых бутылок ожидают его, а сквозной ветер треплет занавески на всех окнах, принося в дом капли дождя и запах дыма из заводских труб, но выдувая кислый алкогольный душок. И это … ново. - Ты, надеюсь, эту дрянь не пьешь? - Хмуро интересуется женщина. Северус мотает головой. - Правильно. Я тоже не пью и никому не советую. Она не пьет, зато курит. Когда Северус возвращается в дом снова, она сидит на подоконнике и тушит окурок в щербатом блюдце. - Убери здесь все и постели мне на диване, ладно? Мне надо помыться. Где ванная, она не спрашивает. Северус сметает в совок осколки стекла и вспоминает, что в ванной нет чистых полотенец, и надо бы принести гостье одно. Он находит в шкафу наименее старое и сырое, стучит и приоткрывает дверь ванной ровно настолько, чтобы просунуть полотенце и увидеть острое плечико, расплывчатую татуировку на лопатке под тонкой бретелью белой хлопковой майки, изгиб бедра, краешек черных трусиков… - Спасибо, - говорит она не оборачиваясь и забирает полотенце. Он идет продолжать уборку. Подметает, моет полы и посуду, снова выносит мусор, прихватив помимо осколков плесневелый хлеб, две чашки без ручек и прожженную прихватку. К моменту, когда она наконец выходит из ванной, он сидит на стуле посреди абсолютно другой, новой, чистой кухни с прямой спиной и не сводит с нее взгляда. Ждет. - На собаку похож, - вздыхает женщина и протягивает руку. - Я Абигейл. Абигейл Снейп. - Северус. - Руку он пожимает. Сглатывает. - Снейп. - Знаю, - отмахивается она. Северус все так же не сводит с нее взгляда. Абигейл сдается. - Я сестра того недоразумения, что имеет наглость называться твоим отцом. Твоя, стало быть, тетя. Юноша ошарашен и даже на мгновение забывает про осанку. У него есть тетя! У него есть родственники помимо этого коз… нет, как она сказала? недоразумения. - Слушай, тебе обо мне вряд ли рассказывали, и я с радостью отвечу на все - хорошо, на некоторые - твои вопросы, но только при условии, что ты меня чем-нибудь накормишь. Идет? Северус кивает и накрывает на стол, пока вопросы роятся в его голове. Ему, хоть время суток и неподходящее, почти удается полный завтрак, только без помидоров, бобов и тостов - яичница с сосисками, проще говоря. Гостья ест с аппетитом. - Почему я вас никогда не видел? - спрашивает Северус. - Я провела последние восемнадцать лет… вдали от дома. Тебе сколько? - Семнадцать. - Северус почти не врет. Семнадцать ему будет через четыре дня. Через четыре можно будет колдовать вне школы. - Ну вот. - Где? - Что - где? - Где вы были все это время? - В Иствуд-парке, - говорит она после крохотной заминки. - Это… какой-то пансионат? Абигейл издает нервный смешок. - Нет, милый, в пансионате учишься ты. А это… немного другое заведение. - И каникулы там не предусмотрены? - ухмыляется Северус. Тетушка смотрит на него внимательно, в конце концов изрекает: - Типа того. Абигейл, прихлебывая, пьет чай, нет-нет да посматривая на племянника поверх чашки. Северус молчит и разглядывает пол в том месте, где лежал Тобиас и умолял сестру о пощаде. Там, под ковром, на досках есть незаметное пятно довольно большого диаметра - незаметное никому, кроме Северуса. Оттенок дерева немного другой, контраст не резкий, но для чувствительного глаза существенный, Северус это видел всегда, но мать говорила, тебе кажется, хватит выдумывать. Так он с детства привык верить только себе. - Хочешь узнать еще что-нибудь? - Абигейл допивает чай и закуривает. Северус смотрит на пол и думает о пятне. Из центра пятна в его мыслях почему-то расходятся не то концентрические круги, не то годовые кольца. - Это произошло прямо здесь? - кивает он на пол. - Да. - Как? Как ты это сделала? - Ножом, - пожимает плечами она и, прищуриваясь, выдыхает дым тонкой струйкой. - Горло перерезала? - Ага. Северус думает о том, что через четыре дня он сможет колдовать дома. Что есть множество проклятий, помимо непростительных, от которых можно умереть. Щекотка, например. И никто не узнает. И ножи не нужны. - Сколько тебе было? - Пятнадцать. Твой папаша как раз встретил Эйлин и уехал из дома, а я осталась одна с больной матерью и отцом, который поколачивал нас обеих. Однажды он меня так достал… - Но почему тебе дали так много? Восемнадцать лет - ты ведь была несовершеннолетней, он бил тебя… - юноша непроизвольно касается разбитой губы, припухшей щеки. - Я сглупила, - усмехается она и качает головой. - Могла соврать, что он приставал ко мне, а я защищалась. Вместо этого я хвасталась! Вышла на улицу и рассказала всем соседям, что убила его. Толкнула речь на суде, сказав, что ни о чем не жалею и с радостью бы прирезала эту свинью снова. Странно, что соседи не рассказали тебе эту историю. - Может, мама постаралась. - Может. Кстати… Северус, мне жаль. Насчет твоей матери. - Она протягивает руку через стол и легонько гладит его по плечу. - Прости, что не пришла поддержать тебя на похоронах, сам понимаешь… - Да, - говорит Северус. На “спасибо” его не хватает. - Она была неплохой девчонкой, - улыбается воспоминаниям Абигейл. Неплохая девчонка поседела в тридцать лет и прожила всю жизнь в страхе, пока не угасла окончательно, думает Северус. - Во всем виноват этот дом. Этот дом и этот город. Может, если бы они сюда не вернулись, твой отец не оскотинился бы, не стал таким… Дальше он не слушает. Думает о том, что будет через четыре дня. В ушах шумит, и, если честно, в глубине души он рад, что каникулы к тому моменту закончатся, и он будет в Хогвартсе. Так будет лучше для них обоих. Безопаснее. - ...она же приезжала ко мне. Плакала. - Я так тебе завидую! - вырывается у Северуса. - Ты смелая! Я хочу убить его, сколько себя помню, я… ненавижу себя за то, что я его сын! Абигейл смотрит на него испуганно. Дело не в заклинаниях, вдруг признается себе Северус. И не в возможности колдовать. Он бы без труда добыл беладонну, а не ее, так что-нибудь другое, для этого не нужно ждать совершеннолетия. Он просто не может. Он трус. Такой же жалкий, как его отец. - Послушай меня, мальчик, - говорит Абигейл. - Оно того не стоит. Сколько бы лет ты не провел в пансионате без каникул, ты всегда будешь помнить о том, что сделал. Ты будешь ненавидеть себя каждую секунду своей жизни. - За то, что отнял чужую жизнь? - кисло спрашивает Северус. - Нет. За то, что тебе это понравилось. Абигейл наливает воды в два стакана. - Твоя мать любила тебя и очень тобой гордилась. Она бы не хотела для тебя такой доли. Один стакан она протягивает Северусу. - За Эйлин. - Женщина качает головой. - И все-таки она была немного странной. - Я тоже, - вскидывает подбородок Северус, - странный. Он стелит ей постель на диване в гостиной. Северус, конечно, по-джентльменски предложил свою спальню, но тетушка отказалась - в гостиной был крошечный телевизор, который ей уж очень хотелось посмотреть. - Я перекантуюсь у вас неделю-другую, пока чего-нибудь не придумаю. - Абигейл теребит манжеты халата, который, Северусу отчего-то кажется, она где-то украла. - Живи сколько хочешь. Я возвращаюсь в школу завтра, а с отцом ты справишься. У тебя есть теплая одежда? Обещают снег, - он болтает в таком духе, чтобы - ради Мерлина! - перестать думать о том, что у нее под халатом. Абигейл забирается на диван, такая домашняя с полотенцем на плечах и еще не высохшими волосами, Северус устраивается на полу между диваном и телевизором, чтобы по ее требованию переключать каналы. В мерцающем свете телевизионного экрана не видно убожества комнаты, рядом в кои-то веки нет пьяного отца, комментирующего новости, есть лишь маленький уютный мирок, в котором он не один, и хотя Северус не любит смотреть телевизор, он, кажется, рад. В какой-то момент он устает от звуков и частых переключений с первого канала на второй - и от всего этого странного дня - подползает к Абигейл и утыкается лбом ей в колени. Абигейл гладит его по волосам, по плечам и спине, этого странного юношу, который дома носит форменную белую рубашку и брюки. Она что-то шепчет: ты устал, мальчик, отдохни, все наладится. В какой-то момент его плечи начинают вздрагивать, а ладони сжимаются в кулаки. Абигейл не знает, плачет он или смеется, и не уверена, что хочет знать. Он потерял мать совсем недавно, он совсем один, поэтому она молча гладит его по волосам и плечам, поддерживая и успокаивая. До тех пор, пока он не начинает целовать ее колени. Северус уже сказал себе все, что должен был, и не единожды: она его тетя, она старше в два раза, они знакомы примерно шесть часов. На какое-то время это помогло, но когда Абигейл вновь стала перебирать его волосы и водить по плечам кончиками пальцев так нежно, как никто никогда его не касался, он сдался. В отличие от убийства, думает Северус, я возненавижу себя, если не сделаю этого. Он целует жесткую ткань халата, махровую преграду между его губами и коленями Абигейл. Целует колени, выше - бёдра, утыкается носом во впадину меж сведенных ее ног и поднимается вверх по руслу этой реки - к истоку. Дуреет, чувствуя ее запах, и жарко дышит в живот, пока она, вцепившись ему в плечи, шепчет: - Северус… Мальчик, что же ты делаешь… Он выпрямляется, смотрит в упор, и в глубине черных глаз Абигейл видит языки пламени. Таким же ярким будет огонь под ее котлом в аду, такими же жаркими будут объятия демонов, готовых принимать плату за все ее грехи. “Одним меньше, одним больше… кто их считает?”, - думает она и целует мальчишку. Телевизионный канал с щелчком прекращает вещание, и на экране бесшумно идет черно-белый “снег”. Диван узок для двоих, так что они ворочаются и возятся, пытаясь, не прекращая поцелуев, не разрывая объятий, решить, кто будет сверху. Абигейл оказывается на нем, целует, ее волосы щекочут щеку и шею, и Северус задыхается от восторга. Она скользит ниже, трется горячей промежностью о его пах, но там и без того горячо; там так жарко, что брюки вот-вот расплавятся и стекут по бедрам как пластмасса, так жарко будто он уже… Но вот она расстегивает ремень и пуговицы, и запускает мягкие ладошки под ткань, и касается его. Он кончает с криком и тут же прикусывает разбитую губу - тише, наверху спит отец. Зачем Северус помнит, что в этом мире есть кто-то, кроме них двоих? Какого черта в мире вообще есть кто-то, кроме них? Он переворачивается, прижимая Абигейл к себе, оказываясь сверху. Целует ключицы, острые, выступающие, из них можно пить вино, и Северус бы пил непременно, если бы не был и без того пьян и одурманен. Пояс халата никак не поддается, так что он просто распахивает полы, высвобождает тонкие руки из рукавов, и любуется обнаженной женщиной. Маленькие соски, треугольник волос на лобке и поясок от халата на талии кажутся почти черными на фоне белой кожи в неверном свете рябящего телевизионного экрана. И он вновь целует, ласкает губами грудь с торчащими сосками, и ребра, проступающие под кожей, когда она стонет и выгибается навстречу, и чертов пояс от халата. Пальцы его гладят мягкие завитки внизу, кружат и порхают около, пока не проникают вглубь, ищущие и настойчивые. Абигейл дышит прерывисто, хрипло, срываясь на стон, сминает воротник его рубашки и тянет вверх для поцелуя. Язык у нее маленький, острый и мягкий, и Северус все время недоумевает, как целовать кого-то может быть столь приятно. От рубашки он наконец избавляется, и прикосновения женщины становятся почти болезненны: ему достаточно легкого поглаживания плеч, царапины на лопатках, ладони на влажной пояснице, чтобы внизу живота тяжело пульсировало. Он высвобождается из объятий Абигейл лишь на пару секунд, чтобы снять остатки одежды, а затем возвращается обратно, скользит меж разведенных бедер и входит в нее плавно и полностью. Она кусает его плечо, стонет и хнычет, зажмуривает глаза и что-то шепчет, пока он движется в ней, балансируя на грани сознания. Северусу тесно, горячо и очень, очень хорошо. Он не знает, сколько это длится, но когда она теснее сжимает его бедрами и замирает на вдохе, он словно выпускает нить, связывающую его с реальностью, и проваливается куда-то, где нет ничего, кроме сладости и темноты. Какое-то время они лежат вместе на узком диване. Абигейл курит, рассыпав волосы по подушке, Северус слушает ее дыхание. Ему пришлось ненадолго встать, чтобы подать ей сигареты, и он жалеет, что не смог их просто призвать, ведь до полноправного использования магии вне стен школы ему еще четыре дня. Хотя это ложь. Северус ни о чем не жалеет. Они не говорят, так что он не сразу замечает, что Абигейл уснула. Он осторожно покидает ее объятия и уходит к себе, выключив телевизор. Квадрат экрана чуть белеет в темноте. Утром он спускается в пустую гостиную. Постель собрана; сердце ухает вниз: уехала, сбежала. Но Абигейл находится на кухне в компании отца. Тобиас готовит для всех завтрак (чего не случалось, по ощущениям Северуса, никогда) и, хоть и смотрит затравленно и шаркает тапками, как старик, выглядит почти нормально. Они завтракают, как семья. Как нормальная семья, без неловкости, страха и двойного смысла во фразе “передай соль”. Разве что отец вздрагивает от каждого шороха и не поднимает глаз от тарелки, а Абигейл иногда так смотрит, что Северусу хочется подавиться бутербродом. Он моет посуду, сносит вниз чемоданы, а она все так же сидит на кухне, прислонившись к стене. - Жаль, что не успею показать тебе, как изменился город. - Ни черта в этом дрянном городишке не изменилось, - смеется она. - Не волнуйся за меня. Я не пропаду. Северус кивает, будто что-то понял. Абигейл догоняет его у самой двери, когда он уже вынес чемодан и закрывает эту самую дверь с обратной стороны. Целует, прижимается, встав на цыпочки, льнет, цепляется за шею. Он отвечает, ошарашенный и благодарный одновременно, он ведь и не хотел, не рассчитывал… - Через порог нельзя, - хрипло говорит Северус. - Знаю, - отвечает она. - Прощай. И закрывает дверь. Он идет на станцию по почти нескользкому тротуару и тащит за собой чемодан, а с неба вместо обещанного снега сыплется мелкий холодный дождь.