Hopeless americano

Он придёт. Он придёт. Он придёт. Он придёт. Он придёт. Он придёт. В голове пульсируют обрывки старых, покрывшихся плесенью, воспоминаний. Всегда же приходил. Каждый грёбаный раз, когда я даже не звал. Но сколько нужно пробежать ещё километров, чтобы найти свою родственную душу? Неужели никто в целом мире не нарушает правила и не кладёт несколько кусочков сахара в чёрный американо? — Я люблю Рэд ай, — делится Джея, засовывая свои ледяные руки в ещё более ледяную воду. Я не знаю, что у неё за прикол такой — делать ещё хуже, чем было, но внимаю её непрошенному никем ответу. — Что? — Ну, его ещё Канадиано называют, не знаю, почему, — смеётся рыжеволосая. Я познакомился с ней прошлым летом на ферме в Ансане. Забавно слышать, что она разбирается в кофе и даже любит его. У Джеи руки рабочей, она постоянно чинит в конторе Намджуна всякие провода, краны, свет и даже компьютеры. Джея — гений во всём, что люди называют чисто мужской работой, и мне нравится, что она против всяческих стереотипов. Для меня она — Ристретто, идеальная двойная доза мужской энергетики, заложенной в хрупкой на вид фигуре. — Кстати, когда ты занесёшь перевод Намджуну? Он ждёт. — Прямо сейчас и пойду. Спасибо за блинчики, Джея. Джея знает его. Знает и Намджун. Они оба учтиво молчат, не говорят, где он сейчас, что с ним. Мне достаточно знать, что меня не ищут так, как искал месяцы я сам, чтобы быть в страшном молчаливом отчаянии. Ким Намджун — мой работодатель и друг. Человек простой с широченной душой нараспашку. Таких людей я люблю, но побаиваюсь за них, хотя несмотря на всё, Намджун вроде и постоять за себя умеет, и не глуп отнюдь. Намджун держит свою контору, где занимается всякой письменной рутиной, я даже не вдаюсь в подробности его бессмысленных плаваний в профессиях. Он хотел быть писателем, но у каждого из нас однажды что-то не сложилось по жизни. У него с литературой, у меня с доверием к людям. Он платит прилично, а я перевожу статьи и забугорские журналы. Это всё, что мне нужно знать. А ещё: Намджун — Латте с карамелью. Вроде бы горький, но мягкий внутри. Я люблю Ансан. Тут всегда тихо, можно пойти по крутой развилке дорожек, в любую сторону пойдёшь — упрёшься в одноэтажные деревенские дома. Кто-то держит скот, кто-то свиней, у кого-то нет ни того, ни другого, зато свой мини-салон, чтобы чинить всякую утварь. Ансан тёплый. Не то, что Сеул. Но в Сеуле я живу, а в Ансане дышу время от времени. Заношу бумаги в файлах Намджуну, сидящему в одиночном кабинете, который сам же и обустроил своими руками. Между бровей моего друга пролегла складка угрюмости и озабоченности чем-то. Как только старший меня видит, сразу становится ещё мрачнее. Почему-то, но почему я знать хочу не очень. — Привет, Тэхён, я ждал тебя завтра, — Ким предлагает чашечку кофе, но я отказываюсь. — Только что был у Джеи. Вообще-то Джея — его невеста, хотя Намджун не хочет об этом распространяться, и сама девушка пока не говорила даже родителям. Они живут в таком местечке, напоминающем большую деревню, где слухи разлетаются очень быстро. Это очень хорошо для них и плохо для меня, но пойму я об этом позже. Зато свадьбы здесь громкие. Я уже приглашён ещё даже без письменного уведомления, ведь я их близкий друг, и я безумно рад за них обоих, они были нужны друг другу, чтобы поднять здесь застоялое хозяйство, доставшееся в наследство Намджуну от отца. — Я… ты едешь из дома? — Нет, гостил у бабушки пару дней, — странно, на что он намекает? — Я поеду домой завтра вечером. Хотел переночевать у Джеи. — Хм… это ладно, но… кажется, я должен тебе что-то сказать. Я смотрю на Намджуна, а он куда-то вниз, на пол, и медленно поднимается из-за своего кресла. — Не пугай меня так, — я улыбаюсь уголками рта, сжимая похолодевшие пальцы. Может быть и хорошо, что я никогда не проверяю почту и пропущенные звонки раньше десяти вечера. Какая-то странная привычка, но она помогает мне оставаться с нейтральным настроением до того, как я прыгну в кровать. Хорошо, потому что от голоса Намджуна рука сама тянется проверить, и там действительно есть пропущенные. Двести сорок семь, если быть точным, пропущенных от одного человека. Имя ему — безнадёжная тоска. — Он в городе, Тэхён. Ищет тебя везде. Я сглатываю. Я так и понял. Сложно не понять после таких намёков. — Пошёл он нахуй. Что делают люди, когда видят любовь всей своей жизни? Правильно, бегут от неё. Но что, если прятаться некуда? Я знаю наверняка, что ему несложно найти меня. Он знает всех друзей, знает Намджуна, Джею, Чимина — соседа, живущего напротив моей съёмной квартиры, знает адрес, телефон, место работы, знает даже цифру зарплаты, пин-код от карты, как зовут мою первую кошку, сколько дней я провёл в больнице, когда сломал ключицу, и как сильно мне нравится кофе. Чёрный американо. Чёрный, как его душа. — Тэхён, послушай, — мягче говорит Намджун, стараясь изо всех сил, и я благодарен, правда, но Намджун не знает и десятой доли того, что было. Между мной и им. Между бесконечностью и пропастью. И никто не знает. Это только мои и его триггеры. — Хочешь, оставайся у Джеи сколько хочешь. Но рано или поздно он и сюда заявится, раз уж приехал. — Два ёбанных года… — шепчу я, смотря куда-то сквозь Намджуна. Обычно после таких взглядов ко мне уже никто не подходит, чтобы не спровоцировать. Только ему было всё равно на запреты. — Ради чего? — Не знаю. Мне он тоже звонил. Лишь бы родителей твоих не потревожил. — Не станет. Он слишком ценит мою безопасность. — Отец больше не?.. — вопрос повисает в воздухе, и я мотаю головой. Хочет ли Намджун знать правду? Намджун бы помог, только какой ценой? Не стоит ему говорить о тех синяках, что я прячу под растянутой кофтой. И это тоже причина, чтобы он меня не увидел. Хотя бы сегодня. — Я поеду, Намджун. Перевод журнала будет через пару дней. — Не торопись, — как-то растерянно кидает Ким. — Звони, если что. Сажусь в машину, припаркованную на обочине. С её покупкой, кстати, тоже Намджун помог. Он вообще всячески помогал после его отъезда. И таблетки давал, когда я даже с постели встать не мог, и в больницу возил, и отгулы давал, и молчал, когда надо, хотя рвался позвонить ему и всё рассказать. Я знаю, что бы он сделал, узнай, как я жил все эти два года. Как познакомился с Джеей, как свёл их с Намджуном, как перестал звонить матери по праздникам и забыл дорогу домой. Как устал просыпаться в шесть утра под звуки дрели из соседней квартиры, где живёт осточертевший мужик, не знающий, что люди спят в это время. И как кричал, просыпаясь среди ночи, обещая себе больше никогда не спать, чтобы кошмары перестали мучить. Выезжаю на трассу. Иногда кажется, что я один всё помню. Про мандарины и задолбавший меня запах лекарств. Про потрескавшиеся от инея стёклышки, про то, что гигиенической помадой пользуются только неженки. Про куртку, в которой утонуть можно, а ему она как раз. Про разговоры за жизнь, когда пьяные и не очень стеснительные. Про то, что родителей не выбирают, кого любить, кстати, тоже. Про отметины на рёбрах, кажется, не сходящие с того момента, когда назад было уже поздно всё вернуть. Про глаза, которые стоят всяческих бриллиантов, и остервенелые поцелуи, как будто всю жизнь голодали, а тут дорвались. Он. Его машина. Знаю, потому что припарковаться у самого подъезда, забыв про правила дорожного движения, мог только он. Только почему-то ноги трясутся, и губы тоже, но он того не стоит. Я не ждал, пока он вернётся. Я умирал, пока он возвращался. Я живу на шестом этаже. Чимину я никогда не рассказывал о незнакомце, что может постучаться в его дверь в поисках меня. Надеюсь, он и не стучался. Почему сейчас? Почему не год назад, не два, в тот же день, когда я думал, что всё? Всё. Дальше уже некуда. Заворачиваю на пятый этаж и знаю, чей это запах крепких сигарет. И врал ведь, что бросит курить. Хочется включить саундтрэк из «Мистера и миссис Смит», и пару раз выстрелить из автомата, только мы не женаты и уже не будем. Он поворачивается, перестав барабанить в дверь, и я смотрю в его выцветшие глаза. Будто передо мной старик, помотавший жизнь в дороге, поседевший, ссохшийся, но не утративший ни капли своей харизмы. Той самой, за которую я поплатился своей душой. — Тэхён… Как много мы друг другу не сказали? Как много мы ещё не скажем? Как долго я не смогу сказать ему, что американо, которым я его нарёк, теперь мой самый ненавистный напиток? Ведь я гляссе, как он говорил. Со сладким мороженым и тёртым шоколадом. А в американо сахар не кладут. — Хоуп. Я знаю, что могу шмыгнуть внутрь квартиры, запереться, проглотить слёзы, заварить кофе и больше никогда не дать ему ни шанса взять меня за руку. Кому нужны чёртовы объяснения в своей беспомощности и трусости? Но двести с лишним сообщений? Он не отстанет. Он ловит меня у самых дверей, и я сразу сгибаюсь пополам от боли. По глазам вижу, когда выпрямляюсь, что он обо всём догадывается. И догадывался раньше. Его горячие пальцы обжигают кожу, руки вталкивают внутрь квартиры и поднимают рывком кофту, рассматривая багровые следы-гематомы под рёбрами и ниже. И я пытаюсь скрыть тот факт, что мне больнее от взгляда, чем от тех ударов, что я получил последними от отца. — Ты должен был мне сказать, — чеканит он, и я поднимаю на него глаза. — Зачем ты нужен, когда я научился жить без тебя? — Я вижу, как ты научился. Не стоило мне слушать всех, и тебя в том числе. — Очередное оправдание. — Ты перестанешь выставлять свои шипы, — уверенно звучит его голос, — я подожду. Я умею ждать, в отличие от тебя. А потом мы спокойно поговорим. В конце концов смирился ты, смирятся и твои родители. — С чем это? — я пытаюсь его отпихнуть, но как-то незаметно оказываюсь прижатым спиной к груди, и его руки уже вовсю обнимают мои. — С тем, что твоё идеальное место — вот здесь, — и обнимает крепче. Только извращенцы добавляют в кофе сахар и мешают разные виды кофе. Значит, мы с ним извращенцы.