из нового мира с любовью

Он находит Комаеду спустя целый час после своего возвращения — пятнадцать минут уходит на посадку вертолета, десять на бестолковую, бессмысленную болтовню с Тсумики (нет, у него нет мигрени, да, он чувствует себя отлично с тех пор, как она выбрала для него эти таблетки, пожалуйста, Хаджиме просто нужно, физически необходимо, увидеться с ним и все остальные проблемы подождут до вечера), и только выбегая на пляжную полосу в натирающих, мокрых от пота ботинках Хаджиме самую малость жалеет о своей несдержанности. Песок неприятно засыпается и липнет к пятке, но он упрямо тянет за собой кривую линию из нестойких, усталых шагов, пока перед ним не открывается берег. Комаеда сидит белым пятном у самой воды, отросшие волосы бьются об утренний бриз и сливаются с бледной шеей, спускаются к угловатым плечам и путаются под старой футболкой, и у Хаджиме на секунду щемит в груди, бьется под самой клеткой, потому что этот вид — тот самый, что заставляет его просыпаться каждый день, терпеть перелеты, проводить собрания в Фонде Будущего, не спать сутками напролет, изнашивая себя безграничными талантами, запечатаными в его мозгу. Свободное будущее без запретов и границ сжимается в глазах Хаджиме до пляжа, где они впервые сошли с корабля (где он не был Хаджиме, но Комаеда всегда оставался рядом, словно судьба просто не задумывала их порознь друг от друга), где они впервые оказались в симуляторе, где они впервые взялись за руки, и холодная на вид металлическая рука легла в его ладонь так, словно была создана именно для этого. И Комаеда, неподвижный вокруг бушующих волн и горячего тропического воздуха, но живой. Живой. Хаджиме вдыхает полной грудью и плюхается на песок рядом, бросив рабочий кейс оттягивает ворот рубашки от шеи и наконец чувствует, как сильно дрожит каждая мышца в его теле. Он смертельно устал, но эта усталость приятнее всего на свете — они работают вместе, строя свое будущее каждый день. Ни одно мгновение его жизни больше не проходит впустую, не будет забыто, не- — Доброе утро, Хината-кун, — парень в затертой футболке салютует ему стаканом с чем-то молочным (от сочетания белого цвета у Хаджиме начинают зудеть глаза. В симуляторе Комаеда всегда выглядел бледным призраком, но сейчас больше походит на ангела, и эта мысль заставляет морщить нос от смущения. Слишком сопливо), — как долетел? И улыбается, зараза, самой вежливой улыбкой. Они оба знают, что она чистая формальность, потому что реальность за пределами острова все еще кишит трупами, хлюпает под ногами кровью и бьет в самое сознание железным лязганьем оставшихся после войны монокум. Звук, который издает новая рука Комаеды не такой, он тихий и больше напоминает шум дискеты в старом плеере, и хотя Хаджиме не может сказать, что много помнит о школьных днях, каждый шорох механических пальцев звучит по-домашнему. Немного дразнящая улыбка Комаеды тоже теперь часть его дома, так что в ответ он только выдыхает. Разминает плечи: — Четырнадцатая дивизия получила новый офис в Токио, и его пришлось целую ночь отбивать у отчаянных; Тогами рвет и мечет, но на самом деле доволен, потому что теперь может совать нос в дела Пика Надежды буквально из соседнего здания. Что на завтрак? Комаеда лениво трясет полупустым стаканом, подставляя лицо утреннему, еще не палящему солнцу. Выгоревшие ресницы едва дрожат, словно он читает под закрытыми веками по какому-то сценарию, и Хаджиме ловит себя на том, что пялится слишком долго. — Омлет с тофу и молочные коктейли на десерт. На самом деле, — он вдруг открывает глаза, сталкиваясь с Хаджиме своим пронизывающим взглядом, и даже у самого Камукуры Изуру не нашлось бы таланта, помогающего не покраснеть до ушей, когда Комаеда медленно облизывает губы, вздергивая подбородок, — тебе уже ничего не осталось. — Серьезно?! Нагито смеется, его сложно в чем-либо обвинить, да и не сильно хочется; Хаджиме даже не пытается выглядеть обиженным, вытягивая ноги и шутливо сталкиваясь плечами с Комаедой. Тот отводит глаза, давится неловким смешком: — Как-то раз я тоже пытался приготовить коктейли вроде такого, но получилось конечно ни в какое сравнение с готовкой Ханамуры, потому что., — его голос хрипнет на последних словах и окончательно сходит на нет, и жестикулировавшая до этого металлическая рука падает на песок с глухим звуком. Комаеда смотрит перед собой, неуютно поджав губы, словно бы сболтнул лишнего, и подсознательно Хаджиме жалко его, жалко их всех с их вагонами страшных, кажущихся чужими воспоминаниями, но жалость Комаеде не нужна. Все так, как они решили раз и навсегда — бежать от своего прошлого глупо, стыдится его и отрицать бессмысленно. Они могут только стать сильнее и компенсировать все, чего этот мир не видел столько времени. Любовь, поддержку, доверие. Надежду. Хаджиме хочется отвлечь его, но парень перед ним сложнее любой головоломки, и обычные методы на нем не работают. Игнорируя повисшее напряжение, он тянется к кейсу и достает пропахший печатью ворох бумаг. — А это причина, по которой я и застрял там до самого утра, — сует в руки Комаеде, который наконец просыпается от своего транса и с любопытством шуршит страницами. Вздергивает бровь: — Газета? — Неплохо, да? — Хаджиме ухмыляется на то, как его друг деловито вчитывается в заголовок — «Конец самого трагического события в истории человечества», — мажет цепким взглядом по колонкам текста, придвигаясь к нему еще ближе, чтобы Хаджиме тоже было видно из-за его плеча. — Первая газета с момента закрытия Пика Надежды. Это была идея Наэги, сказал, что стоит начать со списков жертв и… — кончики волос Комаеды щекочут его щеку, когда тот приподнимает голову, и почему-то (как всегда) комок в горле сам сходит на нет. — Датирования событий. Чтобы почтить память и ничего не упустить. Хотели вначале устроить выпуск новостей, но видеооператоров в Фонде нет. Про Митарая Рету речи быть не могло. После всего пережитого тот и на пушечный выстрел не подходил ко всему, у чего были экраны, предпочитая отсиживаться у бассейна и беспрерывно заполняя все новые тетради. Они с Импостером пишут книгу. Хаджиме думает, какое место он сам займет в этой истории, и сможет ли хоть кто-то из них найти слова, чтобы описать произошедшее. Сможет ли описать тот ужас? Запах тысячи нелепо разбросанных, разлагающихся тел? Сможет ли описать всю радость и волнение от встречи с казалось бы уже мертвыми друзьями? Цвет глаз Комаеды, что опасно темнеет в моменты отчаяния, как небо перед штормом? —…ты приезжаешь позже на три часа и выпадаешь из реальности, Хината-кун, — Комаеда щелкает перед ним угловатыми пальцами и выглядит скорее обеспокоенным, чем раздраженным. — А ведь мы договаривались встретить рассвет вместе. Коидзуми-сан сказала бы, что даже для Абсолютной Надежды партнер для свиданий из тебя отвратительный. Хината давится воздухом от возмущения, чувствуя искрящее внутри что-то — оно подозрительно похоже на счастье, к которому они все начинают стремиться с чистого листа. Он хватает руку Комаеды быстрее, чем тот успевает запротестовать, жмется губами к нагретому под солнцем металлу. — Но у тебя не такие высокие стандарты к свиданиям, верно? Дай мне еще один шанс завтра и я докажу тебе, что быстро учусь. Красное лицо Комаеды комично и вызывает опасные волны нежности, на которые его второе внутреннее «я» могло бы только закатить глаза. Концепт счастья скучен для Камукуры Изуру, но взъерошенный Хината Хаджиме поднимается на ноги и тянет первого друга, первого соперника, первого все за собой, широко ухмыляется, глядя, как тот мнет газету в руках от непривычного смущения, но не отстает ни на шаг. Впереди у них будет еще много дней вместе, много напечатанных газет (обязательно с хорошими новостями), много рассветов. Будущее сияет любыми дорогами, и Хаджиме не терпится увидеть, куда они приведут.