Wordless

— Мы встречаемся, чтобы расстаться? Дазай смотрит на своего напарника внимательно, изучающе и немного хмуро. Он, почему-то, сегодня так немногословен. Вероятно, очень устал после задания. Осаму, в принципе, не любит разговаривать после перестрелок, а тут ещё рыжему комку неймётся поговорить о какой-то незначительной ерунде. — С чего ты это взял? — устало спрашивают у Накахары. В ответ раздаётся упорное сопение и ни единого звука. Парни лежат на двухспальной кровати, в маленьком номере дешёвого мотеля, на третьем этаже, в районе Канагава, самом сером и унылом квартале города. Может, это его атмосфера так повлияла на мысли Чуи? Других объяснений у Дазая не находится, ну, по крайне мере сейчас, когда в ушах всё ещё отдаётся мерзкий шум от града пуль. — Ну, мы ведь терпеть друг друга не можем, — выдаёт, в конце концов, Накахара, видимо, не подобрав достойного аргумента. — Ты правда так считаешь? — усмехается Осаму, накрывая своей ладонью сжатый кулак Чуи. У того действительно красивые руки. Те, что исключительно под перчатками. У него очень тонкая и нежная кожа с сильно заметными переплетениями вен. Удивительно, как он такими руками ломает здания и людей с ними в придачу. Чёрт, это стоит опустить. Хватит постоянно думать о работе — это, как говорят, бывает вредно. — Ну, вот какими мы будем через два года? Осаму смотрит в потрескавшийся потолок, отвлекаясь от мыслей про Чую. Юноша щурится и представляет, как он смещает Огая и занимает его не особо-то и удобное кресло, и, в целом, картина ему нравится, но, если честно, он не часто думает о будущем, особенно, таком далёком. — А каким ты будешь завтра? — отвечает вопросом на вопрос Дазай, крепче обхватывая чужую руку, но вновь ничего не слышит в ответ. Темноволосый поворачивает голову вбок, желая посмотреть на замолкнувшего любовника. На том расстёгнутые чёрные брюки, на них заметны размазанные следы бетонной пыли, и тонкая белая майка, слегка испачканная кровью где-то чуть ниже живота. У него прикрыты веки, он смотрит куда-то вперед, в закрытую дверь номера и болтающиеся из её скважины серебряные ключи. Его помятая шляпа осталась на полу, а бархатные перчатки аккуратно сложены на прикроватной тумбочке. Чёрная куртка и бордовый кардиган лежат на упавшем стуле, который из них двоих никто не удосужился поднять. Рыжие волосы растрёпаны и, наверное, даже самую малость свалены. Он устал абсолютно так же, как и его партнёр, и сейчас бы самое то поспать, но, похоже, настроение на это нет у обоих. — А если я психану? Да, Дазай и это может представить. Утром, по дороге в офис, то, как они идут, а Накахара вспыхивает из-за какой-то несущественной чепухи, закатывает истерику, и бам — внезапный конец. Они расходятся, прощаются, разбегаются, хотя, Осаму думает, что всё равно не насовсем, не надолго. Ну, сколько раз так уже было? Чуя, разумеется, очень импульсивный, своевольный и вспыльчивый, но, зная его недостатки, можно с лёгкостью рассмотреть его плюсы. И их наверняка будет больше. Накахара потрясающий, разве что характер у него прескверный, а так, в целом, — да, потрясающий. И не только в постели. Осаму сам не знает, что его привлекло в Чуе. К нему просто тянет, как магнитом. С ним хочется проводить время, с ним хочется общаться, бестолку спорить, разговаривать. Хотя, по большей части, все разговоры приводят к сломанной мебели или синякам и пощёчинам. Иногда, конечно, к сексу, но больше всё равно к синякам и пощёчинам. Чуя, время от времени, бывает непредсказуем. Он может сделать и только потом начать думать. В какой-то степени это забавно, но порой всё равно раздражает. Поэтому расстаться они могут в полночь, а могут и на рассвете; где-нибудь в тихом баре, когда его будет сотрясать негромкая музыка, и когда у них обоих закончится виски в бокалах. Это может случиться на мосту, а может и после собрания комитета, — Осаму не знает, как и где это произойдёт. — А что ты будешь делать, если вернёшься домой, а меня нет? Дазай мрачнеет, его брови медленно сводятся к переносице, и он поднимает взгляд к потолку. А вот это если и можно представить, то много сложнее. Юноша отчего-то думал, что первым, кто уйдёт, будет он. Оставив после себя что-то на память, может, испачканные его собственной кровью бинты, или, может быть, мятый галстук в шкафу на второй полке, а может вообще этот тёмный плащ, подаренный ему Огаем и сейчас валяющийся где-то у входа в ванную. Возможно, он оставит после себя тонны этих бессмысленных обещаний, на кухонном столике, вероятно, уцелеет недопитая чашка чёрного чая, а в голове останутся звенеть недосказанные слова и осколки оборванных фраз. Да, это явно ложится на его, Дазая, долю, но никак не на долю Накахары. Тот уж точно выскажет всё, что у него в этот момент будет на языке, хоть и делает он это почти каждый день, смотря своими узко прищуренными голубыми глазами ровно в хитрый карий глаз напротив. — Для начала, обзвоню каждый морг, авось, тебя уже привезли, — опять-таки усмехается Осаму, убирая свою руку с кулака Чуи. — Придурок. Тот огрызается, но совершенно беззлобно. Накахара, по всей видимости, хочет серьёзно поговорить, а усталый Дазай — это усталый Дазай, он, когда не хочет, его не заставишь. А вот пошутить он горазд всегда. — В какое время года расставаться проще? — снова бормочет Чуя, придвигаясь ближе к Осаму и склоняя свою голову к его худому плечу. Дазай щурится. Разве это имеет значение? Хотя… есть же чересчур уязвимые и ранимые люди? Таким, кажется, больнее будет разбегаться в конце лета или туманной осенью, когда приходят дожди, когда вместе с ними плачет и небо, натурой своей напоминая о прошлом. Холодными зимними ночами больше будет не с кем смотреть на падающий снег за оледенелым окном, придётся ходить домой в одиночку и убивать время за просмотрами глупых драматических фильмов, постоянно думая о своей же недавней утрате. Говорить «прощай» весной, когда, наоборот, лучше сказать «люблю», выглядит отвратительно. Хоть Дазай и недолюбливает это цветущее время года, он считает, что расставаться, пожалуй, легче летом. Где-нибудь в начале июня, а может даже раньше — в мае. Расходясь, лучше объяснить причину, извиниться по необходимости, расставаться не молча, хотя, Осаму бы так и сделал. Он не привык говорить о своих чувствах, тем более обсуждать их. Чего не скажешь о Чуе. Тот заядлый романтик, хоть и кажется с виду очень резким и грубым. Он не стесняется говорить, если остаться с ним наедине, ему не бывает неловко, хотя, порой, отведённые в сторону глаза и частое дыхание его всё равно выдают, но он не зажимается и не отступает, наоборот, — продолжает болтать. Накахара такой человек, который помимо того, что говорит, ещё и делает. Дазаю не хотелось бы в этом сознаваться, но он может сказать и не сделать. И ему будет плевать, какие там будут последствия. — Летом. — А если мы расстанемся по телефону? — Чуя утыкается носом в шершавые ленты на чужой шее и кладёт руку Осаму на перебинтованную грудь. — Навряд ли. Дазай улыбается уголком губ, когда мысли рисуют ему эту нелепую картинку. Но рисуют её не до конца. Глупо всё это. Они точно не расстанутся по телефону. Если только по рации, на каком-нибудь очередном пустяковом задании. От взрыва какой-нибудь заложенной бомбы. Хах, забавно бы вышло. Почти двойной суицид. — Может, тогда мы расстанемся молча? Да, может быть. — Вот это уже больше похоже на правду, — Осаму соглашается, но всё равно как-то нехотя. Он возвращает ладонь на руку Чуи и склоняет свою голову к нему, целуя его в висок. — Но, знаешь, наши действия не зависят от того, насколько точно мы строим наши планы или представляем себе будущее. Завтра может измениться. Сегодня тоже может измениться. Всё может поменяться в любую секунду, и никто от этого не застрахован. Понимаешь? — Понимаю. — Наши… отношения, — Дазай тяжело вздыхает, потому что ему трудно говорить об этом — не привык, — могут не продлиться всю жизнь, это даже не важно. Главное, что мы хотим сейчас. Понимаешь? Может быть, у меня получится совер… — Даже не заикайся, — хрипло отрезает Накахара, наваливаясь на партнёра всем телом и приоткрывая недовольные глаза. Перебитый глубоко выдыхает, закрывая веки, и продолжает дальше, опустив свою недосказанную фразу про возможное удачно совершенное самоубийство. — Главное, что мы хотим сейчас. И готов ли каждый из нас рисковать чем-то ради… — Счастья? — заканчивает Чуя, почти неосознанно добавляя это поразительное слово в конец чужого предложения. Дазай молча и уверенно кивает, больше не говоря ни слова. Накахара же приподнимает голову и осторожно касается мягкими губами уголка сухих губ напарника. Рыжий больше не выглядит сонным, каким выглядел несколько минут назад, а это значит одно — он готов высказаться, совершенно открыто и без зазрений совести. — Ты бываешь невыносим. Ты не представляешь, как иногда мне хочется уебать тебе. Но я, блять, не могу представить ни дня без твоей наглой рыбьей морды. И даже не думай, что после всего того, что я сейчас сказал, у меня пропало желание отмудохать тебя за все те твои шуточки, которые ты вытворял. Осаму начал улыбаться, едва Чуя стал говорить. То, как его вечно раздражённый по пустякам напарник злится, лучше снимать на камеру, или на сотовый, который сейчас лежит под рукой. Правда, Дазай не представляет, как это сделать втихую. Очень бы хотелось сохранить такое на память, но за это ему точно отобьют почки. Поэтому он просто разворачивает голову к партнёру. Они сразу и так по-дурацки стукаются носами, морщат их, чуть отодвигаясь друг от друга, но Осаму всё равно продолжает улыбаться. — Я знаю, слизняк. Знаю.