Яркие краски

Реборн забрызган ими до локтей. Яркими, пестрыми, уже не раз испортившими ему жизнь, красками. Он уже привык натягивать перчатки, проклинать излишне творческого соулмейта и пополнять гардероб рубашками исключительно длинных рукавов. И терпеть. Покорно терпеть лишь по одной причине — его родственная душа до безобразия не надоедливый художник. Аркобалено мог сколько угодно называть их отвратительными, презренными, но никак не надоедливыми, скучными. Скорее всего только этот факт и спасал его судьбу, иначе это было бы бессмысленно. Возможно это было единственным, что хоть как-то разгоняло повеявшую на него скуку. Вечную, преследующую буквально по пятам серую тень обыденности. Поэтому он мог закрыть глаза на некоторые неудобства, главное, чтобы эти невыносимые, режущие взгляд краски и дальше украшали его запястья на каждый день. И он бы с видимым удовольствием натягивал бы на собственные пальцы темные, не просачивающие и малейший свет на кожу, плотные перчатки. Стереть эти «отметины», как киллер про себя их окрестил просто не было смысла. Соулмейт был на диво умен и пользовался лишь несмываемыми цветами, а к тому времени, когда одни уже исчезали, появлялись новые, еще более раскрепощенные, яркие и дарящие привычное тепло. Хотя был в его жизни один момент, когда, казалось бы, невозможным краскам все же наступил кроткий конечный результат. И если в начале ему это полностью пришлось по вкусу, то вскоре Реборн вдруг с удивлением осознал, что их не хватает. Также как глоток свежего воздуха. То мгновение было малым, уже через неделю цвета вновь вернулись на свои места, но киллер тогда четко усвоил, что тоже может быть отчего-то зависим. И это даже не раздражало, как следовало бы. «С природой ведь не поспоришь?» — лишь посмеялся про себя он, приняв эту приятную одержимость как нечто должное. В центральных устоях Аркобалено прошелся конкретный дисбаланс, заставивший его невольно пристраститься искать с кем-то встреч. Своего бедного, полюбившегося художника Реборн старался отыскать со всей присущей ему маниакальностью и интересом. И к собственному же огорчению не слишком и преуспел в этом поприще. Откровенно говоря, несмотря на разность тяжести заданий, киллер все равно не уставал размышлять о родственной душе. Сама она была довольно безмозглой, так как подавать какие-либо признаки жизни, кроме своих пестрых рисунков не спешила, также как и отвечать на его бездумные расспросы. Но, он не слишком обращал на это внимание, да и не брал в расчет. По крайне мере ровно до тех пор пока не замечает подписанную неровным, неряшливым почерком назначенное место встречи: Галерея «Гуолтон-мил», время семнадцать часов. Найти вышеуказанное место не составило труда, по базе данных Вонголы не ускользала ни одна выбранная жертва. Сложнее было не сдержаться и не произвести тщательный обыск галереи. Реборн прикрывает на миг глаза и небрежным движением проводит кончиками пальцев по совсем знакомой картине, перемешанной в разброс цветами. — Работа, конечно, неплоха, но трогать ее будет определенно излишне, мистер, — выразительно выгибает бровь до боли знакомый, любивший яркость тонов художник. — Реборн, — ухмыляется сквозь прищуренный взгляд он, впиваясь в нее взглядом с жадностью, нашедшего в пустыне оазис, путника. — Эмма, просто Эмма, — не скрывая смешинок в глазах, тянет она в ответ. Реборн забрызган ими полностью. Он готов просыпаться под нелепую английскую песню о любви, вдыхать душистый запах, пропитавших до основания волос, ярких красок, и не отказался бы в какой-нибудь момент посетить одну неприметную галерею творческого художника. Его сердце может сместить свой ритм, а глаза застелить пелена лишь по единственной причине — чудному художнику ярких, пестрых красок.