guy

Хаджиме не может вспомнить, с чего все началось. С того кадра, где Иваизуми разбивает в кровь лицо одногруппнику в столовой, задевает локтем чужой поднос, портит идеально выглаженный наряд, а потом слышит голос Ойкавы — Эта рубашка стоит дороже твоей никчемной жизни, идиот. Ойкава поглощен тусовками, женским вниманием и друзьями, у него идеальная жизнь идеального студента со средним баллом 95+, он любимчик всех преподавателей, из него фонтаном бьет харизма, он обворожительно улыбается, и все хотят, если не стать им, то хотя бы быть рядом. Ойкава — мечта. А потом Ивазуими ждет его вечером у подъезда в дом. — Слыш, гейская морда, какая там у меня жизнь? У Ойкавы птичьего полета самооценка, под ногами нет почвы, а вместо чувства самосохранения, суицидальные наклонности. — Ты еще и тупой. Говорю по слогам: ник-чем-на-я. Иваизуми второго приглашения не ждет и бьет под дых, выбивая из Ойкавы воздух. Ойкава делает пару шагов назад и не сопротивляется, выдавливает из себя — Только не в лицо, мне за это совершенство платят, окей? В его голосе непривычный железный лязг, он не шутит, и Иваизуми кивает. Не в лицо, так не в лицо. У Иваизуми стальные мышцы и натренированные руки, у него кулаки горят пожарами, они метят тело Ойкавы ожогами и взрывами, а Тоору даже не сопротивляется и сам падает на чужие удары телом. И боль пронизывает каждый участок, жжется в коже нарастающими космосами гематом, выбивается искрами из глаз. У Иваизуми мышцы кипят вулканами, когда Ойкава уже не держит равновесие и падает на землю, хватаясь за бок, куда ему только что врезали. Иваизуми встречается с ним глазами, и в его взгляде ни удивления, ни обиды, там блядское смирение. — Ты псих? Давно бы забежал к себе в подъезд, он в паре метров. И Иваизуми искренне не понимает, почему Ойкава смотрит так, как будто действительно заслужил быть избитым в подворотне у дома. Ойкава Тоору даже побитый — мечта. — Ты бы не отстал от меня и в следующий раз бил бы сильнее. Возможно, даже не один. Иваизуми уверен, не возможно, а точно. Иваизуми рычит себе в зубы, подходит ближе, сжимает кулаки до царапин полумесяцев в мякоти ладоней и силится не врезать тяжелым ботинком в солнечное сплетение. Иваизуми сдерживается и уходит. Ойкава приходит на следующий день в теплом свитере и в коридоре устраивает показ мод. Он дефилирует из одного конца в другой под аплодисменты одногруппников, громко смеется и заливает солнечным светом серые стены. Он притягивает к себе взгляды, он безупречное изящество, тонкость в движениях, во взгляде, в словах, и она неосторожно карябает Иваизуми. Он точно псих, думает Иваизуми, или садомазохист. Иваизуми вымораживает чужая беззаботность, ему выжатая, кровоточащая грация вяжет руки, и внутри негодует костер злости. Иваизуми заходит в лифт к Ойкаве, окидывает взглядом рядом стоящую девчонку и без грамма вежливости бросает — Выйди, — переводит взгляд на Ойкаву — а ты останься. Иваизуми не перечат, Иваизуми слушаются. — Зря ты ее так, она очень милая. — Мне плевать. — Мы с тобой, кстати, не знакомы. Я Ойкава Тоору, а ты... Ойкава улыбкой царапает, режет, гвоздит, он — художественный шедевр с идеально вырисованными линиями, а Иваизуми застревает где-то между ху- и до-, и он закипает ядом. — Да брось, после вчерашнего мог бы и свое имя назвать. — Иваизуми Хаджиме. — Будешь Ива-чаном, значит. — Буду Иваизуми Хаджиме, усек? И он хватает Ойкаву за горло и тянет к себе, он горит и пылает злостью, ему эту мордашку хочется стереть в порошок до основания, а Ойкава косится на двери лифта и отсчет этажей. — Мы почти приехали, отпусти. У Ойкавы задирается свитер и оголяет бархат кожи на животе, Иваизуми замечает свежие синяки своих ударов (это вызывает мурашки удовлетворения) и едва заметные серые пятна старых травм. Он толкает Ойкаву в стену. Иваизуми слышит на прощание — Увидимся, Ива-чан! Иваизуми уходит в запой и не появляется в университете месяц. Тендо тащит в квартиру дрянную дешевую водку, которой Иваизуми давится, пока блюет на полу в грязной ванной, он дырявит себя сигаретным дымом насквозь, травит в себе токсины, и его внутренности отдаются резью. Тендо что-то шутит, Иваизуми за дымовым занавесом слышит свой глухой смех, и Ушиджима вставляет — Я не понял шутки. — Заткнись уже, ты никогда их не понимаешь. Иваизуми не может понять, говорит он или Тендо, и ему, если честно, совершенно похуй. Иваизуми откидывает голову назад, ловит фейерверки своей поганой жизни и игнорирует звонки матери, которыми надрывается его телефон. Он из-под полуприкрытых век замечает, как Тендо спускается к ширинке Ушиджимы и как смачно ему отсасывает. Капельки спермы попадают на толстовку, и Иваизуми ее не стирает. Они это так, иногда для удовольствия. Они-то точно не геи. Они-то геев избивают до полусмерти. И этой мыслью усмехается. Он дрочит на кровати, пока рядом спит какой-то левый тип, за счет которого они купили еще ящик водки. И на этом его ловят два пьяных в ебанные щи друзья, они насмехаются и тащат его на улицу, где они находят молодую парочку, сосущуюся на лавочке в парке, и втроем испинывают парня, пока у него не заплывают отеками глаза. Их разгоняет вой сирены. Хуй поймешь, скорая или полиция. Или все вместе. Дома они вышвыривают за шкирку того левого парня и устраивают спарринг, бьют друг друга до хруста в ребрах, до галактик синяков, до истерического смеха, пока сил не хватает только уснуть. Вся жизнь Иваизуми — центрифуга неправильных решений, грязь из опьянения и бурлящей в межреберных ярости. Вся жизнь Иваизуми — капельки спермы на толстовке. Ойкава — мечта. Он идеальный мальчик с идеальной жизнью. Иваизуми возвращается в университет, когда отец находит его в полуживом состоянии на квартире у Ушиджимы и тащит его домой. А в университете блядский Ойкава, улыбающийся бриллиантами. Они сталкиваются в пустом коридоре во время пары. — Привет, Ива-чан! У Иваизуми в голове срабатывает переключатель, и он вжимает Ойкаву в стену, обжигая своим перегаром изгиб его шеи. — Тебе в прошлый раз не хватило? Ойкава жмурится от боли и неосознанно тянется рукой к ребрам, Иваизуми это замечает и первый задирает рубашку Ойкавы. У Ойкавы на обтянутых кожей ребрах расцветает бутон свежего кровоподтека. — Тебя кто-то бьет, кроме меня? — Не твое дело. — И правда. Такие, как ты, так и просятся быть избитыми. И бросает его в коридоре. Ушиджима встречает Иваизуми в курилке у университета. — Сильно досталось от отца? — Я хуй, что вспомню, — пожимает плечами Иваизуми, тянется к сигарете и выдыхает дым в голубизну осеннего неба. Все вокруг — пожухлое, затянутое сыростью, грязью. — Хорошо потусили, надо повторить. — Так и до смерти недалеко. Сгорим в 23. — А ты, как будто, против? И что-то слева екает. Наверно, мышечный спазм. — Ты, как обычно, в точку, Ушивака. — Встретимся вечером? — Не, есть планы. В планах у Иваизуми сидеть на детской площадке напротив дома Ойкавы и курить. Иваизуми — худший пример для подражания малолеткам, но ему боятся перечить. На четвертый день слежки Ойкава выбегает из подъезда в одной футболке в +10 осени, и холод обхватывает его игольчатой дрожью. Он садится на корточки и лбом утыкается в колени, а у Иваизуми цианидом сжимается ревность. Эта жертва — его жертва. В иерархии животных нападать на чужое некрасиво. — Отец или отчим? И Ойкава взглядом упирается в коленки Иваизуми, тыльной стороной руки вытирает слезы и сквозь зубы цедит — Если ты пришел посмеяться, уходи. — Так... кто? Отец или отчим? А взгляд все такой же — без боли, без вины, без ужаса. Взгляд все так же скребет Иваизуми остатки души. — Отец. — Если хочешь, могу подогнать хату. Так мерзко местами, но тебя пальцем не тронут. — Кроме тебя? — Это как-нибудь в другой раз. — И что я должен буду сделать? — Отсосешь мне один раз. — Пошел ты. — Я шучу. — Дерьмовая шутка, если никто не смеется. И Иваизуми ухмыляется. — Ты напрашиваешься, Ойкава. Тендо смотрит на Ойкаву сверху вниз и что-то шутит про куклу барби. Ойкава не обижается, корчит рожицу и смеется, и даже в этой проклятой квартире становится по-тепличному тепло. Ойкава идеальностью в местный колорит не вписывается, ему до социального дна отребья еще падать и падать. Но Ушиваке он нравится, и тот как-то вскользь бросает — Перешел бы ты в нашу компашку, Ойкава Тоору. Ойкава косится недоверием на Иваизуми и глазами стреляет он серьезно?, а вслух — У тебя милые друзья. Они какие угодно, но не милые. И вот они болтают как-то до охуения по-дружески. Иваизуми пялится в северное сияние потолка, пока Ойкава рядом заполняет болтовней пустоту. То ли в воздухе, то ли где-то за клеткой ребер. Он говорит о своих друзьях: о том, как Бокуто нашел себе какого-то первака и зовут его, как девчонку из Наруто, Хината, Хината во всем подражает старшему, Ойкава находит это до комичного смешным и симпатичным; о том, как Куроо может спящим продиктовать всю таблицу Менделеева, хотя учить ее бессмысленно, комментирует Ойкава, но Куроо это делает, чтобы выпендрится; о том, как Кенма зарабатывает сотни тысяч на киберспорте, и Ойкава ему чуточку завидует, ведь у Кенмы настоящий талант, а Ойкаве нужны часы тренировок; о том, как Акааши занял первое место на соревнованиях по плаванию среди всех университетов страны, и Ойкава так горд за него. — Заткнись уже, Болтокава. — Что за идиотское коверкование? Иваизуми поворачивает голову и злобно смотрит на Ойкаву, а в идеальных чертах почему-то появляется северное сияние. — Ладно, извини. Утром Ойкава сбегает, пока все спят, ему же к первой паре и нельзя опаздывать. Через пару недель Ойкава находит в мужском туалете исписанное кровью зеркало. Ему в отражении улыбается если не Апполон, то благословленный Афродитой сын, а над макушкой надпись подъезд, 22:00. И Ойкава всеми внутренними океанами уверен — Ива-чан. И Иваизуми по часам стоит у двери, а потом тащит в проклятую квартиру на ночевку, где все воняет потом, рвотой, сигаретами и животным сексом, все, как заповедовало отребье. — Когда ты здесь, как-то поприятнее, что ли. — Ива-чан, да ты тот еще романтик. И получает нехилый подзатыльник, который выбивает из глаз звездочки. А потом кличка Ива-чан как-то привязывается навсегда. Иваизуми так хочется верить подкожными, что навсегда. Они ужинают украденными сосисками, и идеальному Ойкаве это кажется идеальным. — Ты псих? Тендо смеется, когда Ушиджима занудно комментирует — Психи — люди с расстройствами, а у Ойкавы всего лишь психологические травмы. Иваизуми и Ойкава опять лежат на кровати, но в этот раз пялятся в галактики стен. Хаджиме слушает чужую мерную болтовню про любимые мелодрамы, не выдерживает и поворачивается к Ойкаве лицом, а тот смотрит ему глаза-в-глаза, и там переливами блестит созвездие Андромеды. — Когда ты уже заткнешься, Дуракава. — Другие молятся, чтобы я просто поздоровался с ними, а ты вообще ничего не ценишь. В тебе есть хоть что-нибудь святое? Иваизуми бьется о чужие губы своими, комкая где-то между поцелуем ты, и слизывает звездную пыль с нижней губы. У Иваизуми все в жизни — грубое, жесткое, зверское, а с Ойкавой получается в перебитую, сломленную нежность. Ойкава отвечает осторожно, как будто боится получить очередной подзатыльник, и Иваизуми колючими пальцами притягивает его к себе ближе, пока Ойкава рукой не тянется к чужой шее и не приоткрывает рот. Утром оба этот момент игнорируют. Это они так, чтобы Ойкава заткнулся, конечно. Дома Иваизуми, когда дрочит, не может избавиться от Ойкавы в голове. В курилке Ушиджима и Иваизуми прогуливают пары, за Иваизуми установили GPS слежку, и ему бы желательно поближе к университету, а Ушивака чисто за компанию. Они курят сигареты, слушают какой-то инди-рок для успокоения, Ушиджиме такое нравится, и молчат. А потом Иваизуми бросает — Как думаешь, я гей? — А тебе нравятся девушки? — Думаю, да. — А парни? — Ойкава красивый. Идеальный. — Ну, Тендо мне сосет, но мы не геи. — Я представляю, как насаживаюсь ему на член. Ушиджима на пару секунд замолкает. А потом говорит — Хочешь, Тендо тебе отсосет? И это так, потому что минет делает отменно. — Мы все еще друзья? — Да. В следующий раз, когда Иваизуми прижимает Ойкаву в лифте, он долбится своим языком в чужой рот. И Ойкава, раскрасневшийся, страстный, до невинного желанный, своими идеальными пальцами цепляется за ворот толстовки Иваизуми. И губами ответно мнет чужие губы. — Даже сам Ива-чан не устоял передо мной. Неужели я настолько прекрасен? Кипятком дыхания в острые пики подбородка. — Заткнись, или я тебя ударю. Он кусает подушечку губы до покраснения, и лифт пикает в шуме хаотичных рваных вдохов. А потом Иваизуми встречает его у подъезда и опять тащит на проклятую квартиру, где Ойкаве совсем не место. Ойкаве место за витриной пиздецки дорогого магазина. Тендо и Ушивака уже пьяные в хлам, они опять устраивают драку в квартире, и Иваизуми допивает бутылку пива, а потом летит в ворох рук и ног, пока его кости не ноют от боли. Ойкава роется в холодильнике в поисках льда, находит замороженные овощи и прикладывает к скуле Ива-чана. Он что-то бормочет про безумства, про неправильности, про Ива-чана, и последний усмехается — Я тебе не подхожу. — А это я буду решать сам, усек? — Дохуя смелый? Ойкава затыкает его так, как Иваизуми сам его научил. Падением губами о губы. Вдребезги. Эти блядские овощи падают на пол. Ойкава садится к нему на колени, елозит по вздувающемуся бугорку, кладет руки на грудь, и у Иваизуми срывает крышу. И он уверен, Ойкава — тот еще псих. Ойкава руками проводит по затылку и углубляет поцелуй, он сильнее вжимается в чужой пах, и их дыхание — сбивчивое, отрывистое, путаное, и оба знают, что неправильно. Иваизуми подхватывает Ойкаву на руки и на кровати цепкими пальцами оттягивает футболку, он бы ее разорвал, но с Ойкавой только через болезненную мягкость. Он подминает Ойкаву под себя, и у последнего срывается тихий стон. Иваизуми стягивает с Ойкавы футболку и останавливается, когда замечает свежие синяки и кровоподтеки. — Ива-чан, забей. Хаджиме лбом утыкается во впалый живот и рвано дышит. — Я убью его. Слышишь? — Ты мне тоже такое оставил. И Иваизуми смотрит в идеальные глаза Ойкавы, а там ни обвинений, ни обиды, ни стыда. И он губами мягко касается фиолетовых разводов, по-теплому греет ссадины на ребрах и ушибы на боках. Ойкава замирает, когда Иваизуми слизывает побои нежностью и ведет носом по солнечному сплетению к лезвиям ключиц. Иваизуми прикосновениями прости, а вслух — Ты такой идиот. У Иваизуми тело железное, стальные мышцы напрягаются в плавных толчках, и Ойкава пальцами считает кубики пресса и касаниями смывает чужие вселенные гематом. И они так хорошо слились с местным колоритом проклятой квартиры.