твоя крошечная бесконечность

Утро после полнолуния всегда холодное и неприятное. Питер скорым шагом возвращается домой. По бёдрам липко вязнет кровь: месячные всегда начинаются сразу на следующий день после обращения. Став седьмым сыном седьмого сына, Николай оставил Питер дар и проклятие. Помимо пробуждения посреди леса в одиночестве абсолютно голой, существует также риск попросту замёрзнуть, но Питер смиряется, потому что всё предначертанное судьбой заключено в её крови. Подойдя к трейлеру, она заворачивается в полотенце, оставленное Линдой в гамаке. Оно прикрывает всё самое важное — от сисек до задницы, — но взгляд Романа, сидящего в гостиной, падает чуть ниже. Поначалу ей кажется, тот смотрит на её волосатые ноги — легенды вовсе не лгали о том, что оборотни мохнаты, и Питер всегда было поебать на бритьё, — но он уже видел их прошлой ночью, когда она разделась на лужайке перед домом. Он видел всё, каждую часть её тела, а теперь пялится на стекающую по бёдрам кровь. «Вот чёрт», — думает она. — «Чё-ё-ёрт», — с лёгким оттенком чёрного юмора, потому что вот-вот совершит дичайшую глупость. Похоже, она всегда стремилась к сближению с Романом Годфри, с упырём, с тем типом парней, которые не могут подружиться не только с девушкой, но и ни с кем вообще. Он облизывается, глядя на кровь. Таким не похвастаешься. До сего момента она даже и не знала, что подобное её заводит, но что-то внутри неё загорается. Нечто под чакрой в нескольких дюймах ниже пупка. Нечто более поверхностное. Словно пар, поднимающийся от озера ранним утром. Но оргазмы полезны при боли — научно доказанный факт и, помимо того, здравый смысл. Оргазмы полезны. На следующий день после обращения у девушки заготовлен ритуал: горячий душ и погружённые глубоко внутрь пальцы с последующим сытным обедом, состоящим из такого количества еды, которое только сумеет запихать в неё Линда, а после Питер устало плетётся в постель. Если ей повезёт, она кончит ещё разок перед сном, и ещё раз — с утра. Несколько минут уюта и неги. Потягивает конечности, пока не услышит, как хрустят косточки и протестуют суставы, после чего отправляется в ванную, чтобы смыть кровь с рук и костяшек пальцев. Иногда зубами выскабливает застывшие кусочки из-под ногтей. — Эй, — зовёт Питер, и, даже несмотря на это, уходит целая минута, прежде чем его глаза поднимаются к её лицу. Она вскидывает бровь. Пойманный за таким делом, он даже не выглядит виноватым. «Мелкий засранец», — проносится в голове, но даже тут звучит это ласково. — Моя спальня — в задней части трейлера. Она проходит мимо кухоньки, где Линда размеренно готовит блинчики; мимо ванной, мимо закрытой двери старой спальни Николая и горячего водонагревателя. Она не то чтобы сбрасывает полотенце, скорее садится на него и позволяет ткани съехать, оставшись удобно под её тощей попой. Роман с почти озадаченным выражением лица закрывает за собой дверь. — Обычно не так сразу… — колеблется он. Питер фыркает: — Не пытайся меня переубедить. Она свободна в конкретном значении слова и не собирается отказывать себе в том, в чём чувствует потребность здесь и сейчас. Роман отклоняет голову назад. Его губы слегка поджаты, как будто он только сейчас осознал, что она голая. — Ну? — побуждает Питер, отчасти льстиво, отчасти задиристо, так же, как парни столь очаровательно пытаются убедить: «Мой-член-сам-себя-не-отсосёт-дорогая». Это заставляет Романа восстановить часть своего беспощадного равновесия. Он улыбается ей, обнажая зубы. Настолько искренней улыбки она ещё никогда от него не видела. Он кладёт руки ей на коленки и поднимается пальцами по внутренней стороне бёдер, по пути обмазываясь кровью. Проводит по тёмным волосам, расползающимся по нежной коже ног и завершающимся кустиком, который она никогда не бреет. Питер вся тёмная и волосатая — от засаленной головы до шерсти на ногах. В копилку к тому, как она всегда отличалась от других. Хотя Роман не смотрит на неё так, как некоторые парни. Впрочем, напоминает она себе, он уже видел её раньше. Видел, как она разрывает себя на части и поглощает свою же плоть. Так почему это должно иметь значение? Однако Роман, быть может, первый, кто не выглядит удивлённо. Первый, кто полностью отказывается от какого-либо вознаграждения. Первый, кто пробегает пальцами по волосам от лобка до пупка и обратно. Словно почёсывает собачье пузико. — Так себе, — говорит она, но её голос севший от смеха или возбуждения, и, когда она кладёт ладонь на лицо Романа, тот тянет её в сторону, чтобы поцеловать подушечку большого пальца и втянуть в рот, сладко посасывая алыми губами. Его щёки уже пылают: он упырь, напоминает она себе. Голос Дестини громыхает в голове: «Ты играешь с настоящими ножами вместо трюковых. Будь осторожна». Роман опускает голову медленно, словно ждёт, что сейчас она его остановит или грубо дёрнет за волосы, заставляя обнажить горло и умолять подпустить. Но, если оставить в стороне инстинкты к игре с добычей, Питер не привыкла медлить. Вместо этого она проводит пальцами по его волосам, пробивая корку геля на поверхности и добираясь до мягкости внизу, а он слизывает пятна крови с её кожи, счищая бёдра. Резкое давление его зубов расположено в диапазоне где-то между игривым и многообещающим. На грани укуса. Эти его улыбки могли бы пристыдить ухмылку волка. Когда он, наконец, льнёт ртом к вульве, Питер содрогается. Она чует его возбуждение и своё собственное, и то, как течёт. Слышит, как скользит язык, когда он слизывает её кровь, всё более безумно, неистово, оголтело. Его пальцы едва ли не оставляют синяки на бёдрах, когда он раздвигает её ноги шире, и она упирается пяткой в его спину. Питер не удивляет, что Роман оказался в этом хорош. Нетрудно было догадаться. В каждом городе есть такие парни. Везде. Парни, которые строят свою репутацию на руинах репутации девушек. С другой стороны, удивительно, как сильно, судя по всему, Роман этого хочет; как сильно её заводит несгибаемый эгоизм Годфри. Как бы то ни было, она чувствует, что раскрывается перед ним. Подобно цветку с шестью вермилионными лепестками и белым полумесяцем посередине. Её Свадхистана буквально цветёт. И это не предупреждение. Не то, как большая часть населения Хемлок Гроув заставляет её сжиматься сильнее, чем шлюху в церкви, — это желание. Она прокатится на его благородном лице, скуля и побуждая. Позже она может удивиться своему бесстыдству, обдумывать, вертеть в уме — сам Роман, кровь или просто нужда после полнолуния? — но «почему?» всегда менее важно, чем то, что происходит сейчас. Она достаточно умна, чтобы осознавать, что позволять упырю вводить пальцы внутрь неё — глупо и безрассудно, но его — дьявольски красивые. Длинные и изящные, ведь ни один наследник Годфри не осмелился бы не оправдать ожиданий, даже мельчайшей частью. Выходит, что Роман — это слияние избытка: губ, длины кости, желаний, чувств. Даже его потребности искажены. Они — зияющие дыры, жаждущие быть заполненными. Бездны. Она также достаточно умна, чтобы знать, что это может закончиться плохо — и обязательно так и закончится, одним грязным образом или иным, — но Питер считает, что современной жизни слишком часто недостаёт правильного количества хаоса. Она любит подглядывать за несчастными случаями. Даже за теми, причиной которых стала сама. — Всё ещё жду, когда ты меня впечатлишь, — сообщает она ему и, подавив его смех, принимает его в себя. Чувствует, как язык входит и выходит, скользя вокруг его же пальцев. Большой палец накрывает клитор, сначала сбоку, дразня легкими движениями, а затем постепенно завладевает всей областью; круги становятся такими большими, что её мышцы сжимаются и разжимаются от возбуждения и шока. Её трясёт. Под грудью собирается пот, едва заметный, скользкий и пахнущий почти сладко, определённо человеком. Трудно выбрать между тем, чтобы провести руками по своему телу, и тем, чтобы схватить Романа за волосы, наклонить его лицо назад и податься тазом навстречу, сильнее, чтобы жадно принимать то, что он уже даёт. Отходняк после полнолуния всегда тяжёл. С болью и ломотой изменения и ошеломляющим осознанием того, что она снова на двух конечностях. Дело не в том, что Питер по своей природе больше волк, нежели человек (или желает им быть), но возвращение всегда сбивает с толку, подобно дневной дремоте под солнцем, за которой следует тревожное пробуждение в темноте. Возможно, поэтому она так долго собирала — лишь сейчас собрала — воедино запахи и звуки и поняла, что Роман надрачивает себе освободившейся рукой, проводя по члену и оставляя на нём влажную смесь своей слюны и её крови. Питер цепляется когтями за его шею, за плечо, становясь всё более и более влажной, пока он яростно впитывает в себя её запах. «Чёрт» и ещё одно «чёрт», стон. Она прикусывает губу до крови, закусывает пальцы, чтобы не завыть от чистейшего удовольствия. Легко попасться в такое наслаждение, броситься с обрыва, телесно и непристойно, и на мгновение повиснуть в воздухе. Она ещё где-то там, через полсекунды её сердце останавливается — неземная, спроецированная, не человек, не волк, не в Хемлок Гроув — пока оно снова не начинает биться, одновременно с сердцем Романа. Ту-дум, ту-дум. Дум. Они разделяют уникальный момент. После оргазма Роман молчалив. Он кладёт голову на живот Питер, скулой упираясь в короткие волоски, собирающиеся вокруг её пупка. Питер снова проводит пальцами по его волосам, медленно, словно Роман — волк, а она — человек. Его лицо грязное, с влажным розоватым подбородком. Она смотрит, как он лениво касается лица, собирая остатки, и облизывает пальцы. Вот долбоёб. Так она хочет его больше, снова, даже когда его улыбка ширится. Порой ей кажется — он это видит, чувствует. Он заползает на кровать и наваливается на неё. Одно широкое плечо перекрывает большую часть её груди. И пахнет он как полагается Годфри: деньгами, кровью и сталью. По её бёдрам размазаны блёклые кровавые отпечатки. Пыл Романа Годфри быстро остывает на краю матраса. Где бы ни был, Николай, наверное, надрывается от смеха. — Чё-ё-ёрт, — тянет она через мгновение. Роман поднимает голову и ухмыляется. Боже, слишком беззаботно, учитывая, что они только что сделали. Где-то там Оливия отважно отбивается от морщин из-за нахмуренных бровей и не знает, откуда те появились. — Чё-ё-ёрт, — повторяет он и приобнимает её за талию своими всё ещё липкими пальцами. Ей приходит в голову, что он достаточно близко для поцелуя и что… блядь, почему бы нет? Не то чтобы она стала воротить носом, отказываясь отведать собственную кровь. Да и Роман уже доказал, что его рот нельзя тратить впустую. Её «Эй» звучит бесхитростно и лениво. Питер оказывается сверху, одним рывком дёрнув его за плечо, так, что оно теперь свисает с кровати. Роман медленно моргает. Она проводит кончиком носа по его щеке, прежде чем поцеловать в нижнюю губу, опухшую и ещё влажную, и он приоткрывает рот. Позволяет ей вылизывать изнутри, ощущать вкус их обоих, расползшийся по его шероховатому языку. Благодарный. Роман целует в ответ, словно благодарен, ладонью лаская её поясницу. «Возможно, это была ошибка», — думает Питер. Возможно, она разбила сердце этого бедного мальчика прямо здесь, даже того не желая. Никогда не знаешь, какие прячутся в них сердца. Она небрежно толкает Романа обратно на кровать. — Блинчики, — говорит она. — Я умираю с голоду. Линда, вроде, жарила их на кухне. Целые стопки. А может, если повезёт, даже шоколадные чипсы. Питер садится и пытается принюхаться, но кругом слишком много крови, пота и секса, чтобы можно было хотя бы предположить. — Тебе нравится бекон? Роман пожимает плечами. Глаза закрыты, как будто кто-то задёрнул над ними занавес. Отвороты испачканы пятнами крови. — Хрустящий? — Какой хочешь, такой и готовь. Питер — самое всеядное существо на планете. Она соскальзывает с кровати и натягивает смятую рубашку, валявшуюся на полу. Она размышляет над тем, чтобы потом выжать из Романа ещё один оргазм. Сидя на его пальцах или члене, или вновь наблюдая за тем, как он опускается меж её ног. Ей хотелось бы уснуть с ним внутри, но это глупо. Чёрт, ей срочно нужно чего-нибудь поесть. Встав, он затмевает её своей фигурой, но она всё равно дотягивается, чтобы обхватить рукой его шею и провести пальцами по позвонкам. Расстёгнутые джинсы царапают кожу, выглядывающую из-под края рубашки. — Я у тебя в долгу, — говорит она, а его руки уже скользят ей под одежду. Большие, тёплые и покрытые морщинками. Хотя перспектива остаться в долгу у кого бы то ни было (тем более у упыря) должна ужасать её, она думает о весе Романа на ней. Думает о поездке в его бессмысленно экстравагантной машине, о его нестабильной неуверенности, о его зелёных глазах и о том, как этими глазами он болезненно, сверхчувствительно наблюдает за ней. Там что-то есть, что-то похоронено внутри него, точно так же, как что-то погребено под Хемлок Гроув. Быть может, она вскроет его сердце и развеет тайну.